Птицы были недвижимы. Их маленькие трупы не могли разрешить недоумения, овладевшего мною. Еще не успев прийти в себя ото сна, я был в замешательстве. Надо, наверное, похоронить птиц, решил я и отправился на площадь, узнать, есть ли в нашем городе для этого кладбище. Но вскоре остановился, привлеченный отчаянными возгласами соседей. В их дворах тоже покоились упавшие птицы. Г-жа Бройссер кричала не переставая: вид мертвых птиц вызывал у нее отвращение. Ее муж, пухлый усатый господин, обеими руками запихивал г-жу Бройссер в дом, но та умудрялась вывернуться из его широких ладоней и, просунув голову у него под мышкой, взглянуть на птиц еще раз и снова разразиться отчаянным крикливым воплем.
Горожане сбегались со всех сторон, пересказывая друг другу невероятные новости. Полсотни птиц упало на город. Объяснений этим событиям не находилось. Стоя на площади, я задрал голову и тотчас приметил еще пару черных точек, с высоты сиганувших вниз. По мере их стремительного приближения к земле точки обрастали перьями, крыльями, клювами и шмякались с глухим стуком в соседних дворах. Это был настоящий град, дождь из птиц. У длинного костлявого г-на Фромбрюка рухнувшей птицей убило собаку. У г-жи Тович птица пробила ветхую крышу кухни и шваркнулась прямо в кипящий суп. Г-жа Тович восседала теперь на кровати, и лицо ее было обложено кусками зернистого льда, что, по убеждению эскулапа Руфа, должно было спасти ее от ожогов. А г-н Фромбрюк бродил по улицам города, держа на вытянутых руках тело своего пса, бессмысленно обращаясь к встречным с риторическим вопросом: «За что? За что же?!»
Птицы продолжали падать на город, и все мы, поначалу высыпавшие на улицы, попрятались по домам и с тревогой взирали на свои крыши – прочны ли они? Г-н Фромбрюк, не найдя никого, кому еще можно было бы задать свой безумный вопрос, потихоньку тоже направился к дому. Но по мере приближения к нему Фромбрюк вынужден был ускорить свой шаг, а потом уже и бежать, увертываясь от пикирующих на него птичьих тел, крепко прижимая к груди незабвенного друга. Небольшой жаворонок снарядом ударил ему в плечо, г-н Фромбрюк от неожиданности распахнул руки, выронил пса и, вскрикнув, в панике бросился прочь.
На улицах города осталась только Тамар, тщедушная Тамар, что вышагивала по пустым тротуарам, патетически восклицая: «Наказание Божие!» Птицы падали позади и впереди нее, справа и слева, но Тамар, словно одинокая странница, все вздымала вверх сухие длинные руки и взывала к неведомому своему Господу.
Мы все плохо спали в эту ночь, тревожно прислушиваясь. По крышам, мостовым, тротуарам били копыта невидимых лошадей. Это падали на нас птицы. Стук, то утихающий, то нарастающий с новой силой, продолжался всю ночь. Словно странный кузнец, неизвестный в наших краях, ковал для нас колесницы. Одна за другой эти неведомые колесницы катили по городу, и дробное цоканье коней приводило жителей в трепет.
Наутро все бросились, прижались к проснувшимся окнам. Мир за стеклом обескуражил меня. Улицы были покрыты телами вповалку лежащих птиц. Мостовые были усыпаны ими. На моем крыльце образовался целый сугроб перемешанных перьев, голов и крыльев. С трудом приоткрыл я входную дверь и тотчас захлопнул ее. Мне не хотелось выходить в этот мертвый мир. Я еще цеплялся за жизнь.
Весь долгий день я просидел дома. Но в тишине, нарушаемой только глухим стуком падающих тел, мне казалось, что и я уже перестаю существовать. Соседи тоже не выходили на улицу. Даже развратный шпрехшталмейстер и вся его гнусная компания не показывали носа наружу. Соседи только перекрикивались друг с другом, настежь распахнув окна. Весь город сидел по домам.
От окна к окну докрикивали последние новости. Мальчик Шай с оттопыренными морковными ушами, решив воздушной почтой известить кого-нибудь о случившемся в нашем городе, запустил в небо одного из своих голубей, привязав к нему тревожную красную ленту. Тот взвился вверх, но через мгновение уже стремительно рухнул, безжизненный, на крышу собственной голубятни. Шай запускал голубей одного за другим, каждый вновь воспарял и тут же, мертвый, ничком грохался о жесть голубятни. Мальчик Шай потерял всех своих птиц. Никто не отважился в этот день выйти на улицу.
Ночью меня разбудило зловещее завывание. Немедленно вскочил я с постели. Вой и урчание стояло над городом. Я подбежал к окну. Птицы падали теперь реже. В свете фонарей, которые истинным чудом удалось зажечь нашему одноглазому фонарщику, мне удалось разглядеть безумный кошачий пир. Коты, в таких количествах никогда прежде не водившиеся у нас, сбившись в кровожадные стаи, пожирали пернатую дичь. Видимо, привлеченные невиданным угощением, собрались они здесь со всей округи. В полутьме трудно было их всех рассмотреть, но те из них, на кого падал тусклый свет фонарей, представляли собой ужасное зрелище. Морды их были в крови и пухе растерзанных птиц. Они набрасывались на распростертые тушки с тупой прожорливой яростью. Победное клокочущее урчание разносилось по городу. Коты, терзая тела несчастных птиц, умудрялись при этом оскаливаться и шипеть друг на друга. Как будто мало было добычи вокруг.
Но если не слушать их ужасный вой, то в темноте, не вглядываясь, их можно было принять за путников, что прибились в ночи к одиноким, тлеющим, редким кострам, тесно прижавшись плечами и жарко дыша на замерзшие руки. Как будто путники эти заполнили все улицы пустого нашего города и сидят там, греясь возле чахлых неверных костров. Мне подумалось, что и я всего лишь один из заблудившихся путников. Словно я вышел в поход и забыл, для чего…
Коты торжествовали в городе до утра. С рассветом, словно боясь содеянного, они разбрелись, попрятались в только им одним ведомые убежища. Что делают они там? Набираются сил для нового кровавого пира?
Город наш медленно, неуклюже стал отходить от полученного шока. Люди выглядывали из окон, осторожно, озираясь, выходили на улицы и постепенно свыкались с новой для них реальностью. Тем более что ничего сверхъестественного уже не происходило. Конечно, птицы по-прежнему падали, но, с другой стороны, падали они не столь часто. Во всяком случае, не так зловеще, как в первый день. Или это нам только казалось? И хотя все равно улицы наши по-прежнему были усеяны безжизненными птичьими телами, мы как-то успели к ним привыкнуть. Нельзя сказать, что зрелище это доставляло кому-то радость, но, во всяком случае, уже не вселяло того первозданного ужаса, что пережили все поначалу. Но мне не становилось от этого легче. Я чувствовал себя как и эти разучившиеся летать птицы…
Через несколько дней в город неведомо откуда прибыла ученая экспедиция. Члены ее, одетые в синие мантии, переступив через обломки бюста г-жи Френкель, торжественно собрались в музее возле куколки г-на Дворка и долго совещались о возможных причинах произошедшего у нас злоключения. Они вышли на улицы, прогулялись по городу. Птицы продолжали падать. Ученые не пришли ни к какому выводу и, удивленные диковинным происшествием, причины которого неизвестны науке, поспешно покинули пределы нашего города.
Жители и сами пытались объяснить себе происходящее: было высказано много безумных версий, но ничего объясняющего странную птичью смерть так и не нашли. Вокруг города птицы вели себя привольно, носились в высоте, вили гнезда, кричали свои птичьи песни, но стоило им только пересечь невидимую воздушную городскую черту, как немедленно замертво они падали вниз. И ничего нельзя было с этим поделать. Дворники во главе со своим командующим г-ном Пунком за ночь едва поспевали убирать трупы, и то только для того, чтобы за день мостовые вновь не переполнились телами мертвых разбившихся птиц.
В конце концов г-н Корп, тот, что создал специальный стул для г-жи Фиш, изобрел некое техническое приспособление, которое и продемонстрировал как-то днем. Изобретение его было подобно китайскому зонтику, но укрепленному, прочному, наверху которого располагалось несколько торчащих маленьких пик. Г-н Корп объяснил нам, что сила падения птицы, вернее, сила удара уменьшается, если тело птицы не бухается плашмя на верх такого зонтика, а натыкается на торчащую пику, то есть протыкается ею. И действительно, испробовав зонтик г-на Корпа, мы почувствовали некоторое облегчение. В определенном смысле мы были теперь спасены от обрушивающихся на нас ударов. Немедленно наш столяр, упитанный толстошеий Польман, стал мастерить эти замечательные зонтики, и уже через неделю нельзя было встретить ни одного прохожего, выходящего из дома без этого славного приспособления.
Воистину, жители нашего города были изобретательными людьми. Обнаружив такое количество птиц на прекрасных зонтиковых вертелах, мой бывший сосед кулинар Рутер немедленно принялся готовить изысканное жаркое из разных сортов этих беспрестанно падающих пернатых. И тут все мы, еще недавно ничего не смыслящие в орнитологии, поняли наконец тонкую разницу во вкусе всех этих чудесных деликатесов. Мы узнали, что птица дроссель хороша к изысканному обеду с сухим белым вином. А, например, жаворонок, запеченный в тесте, – один из самых легких и приятных завтраков поутру. Птица нахлиэли удивительна на жаркое, если, конечно, подавать ее вторым блюдом, после роскошной закуски – тушеной головы пеликана. И, без всякого сомнения, нет ничего прекраснее торжественного ужина при свечах, когда середину праздничного стола украшает вертел с десятком крошечных колибри, обжаренных до хрустящей корочки и приправленных фуа-гра из печени дикой мускусной утки.
В результате нежданного изобилия удивительных птичьих блюд все сделались такими гурманами, что кулинары соседних городов стали частенько писать нам, выпрашивая рецепты. Но так как читать в городе никто не умел, то чужим кулинарам так и не удалось выведать наши секреты.
Коты наши растолстели и достигли таких небывалых размеров, что собаки стали бояться их и даже днем, заслышав откуда-нибудь из подвала тихий вой проголодавшейся кошки, псы спешили прижаться к ногам хозяина. Дошло до того, что пожарная команда под предводительством славного г-на Эша устроила специальную охоту на этих огромных котов. Как рассказывали потом очевидцы, охота была настоящим опасным ночным сафари. Неимоверных размеров коты прыгали на отчаянных пожарных, стремясь вцепиться им в горло и одновременно тяжестью своих тел