В своем памфлете Свифт выдвигает вопрос о политическом равновесии в государстве, колебание которого вызывается взаимоотношениями тех или иных партий. Он оперирует историей Греции и Рима, но под масками государственных мужей античности скрываются лики современных Свифту политических деятелей, Он горячо защищает лорда Сомерса, лорда Галифакса, графа Оксфорда, обвиненных в государственных преступлениях. Он сравнивает Сомерса с Аристидом, который оказал услугу своей стране и был все же подвергнут изгнанию, он проводит параллель между Периклом и лордом Галифаксом и между графом Оксфордом и Фемистоклом.
В то суровое время, когда два вражеских лагеря вели непримиримую борьбу, дыша (ненавистью и местью, Свифт из предосторожности выпускает анонимно свой памфлет и выжидает его действия.
Вожди вигов — Сомерс, Галифакс, Годольфин и другие — начинают разыскивать анонимного автора. Ходят слухи, что памфлет написан епископом Бернетом. Но последний публично отрекается от этого авторства, которое может навлечь на него месть со стороны ториев — членов парламента.
Наконец, авторство Свифта разоблачают. С тех пор он часто посещает Лондон, завязывает связи в политических и литературных кругах, сближается с вождями вигов, с современными ему писателями и литераторами.
Мало-помалу как будто начинает сбываться долгожданная мечта Свифта. Он, не имевший ни громких дворянских титулов, ни денег, обладал однако мощным орудием воздействия. Он чувствовал свое превосходство над враждебными общественными элементами благодаря силе ума. Те замечательные способности, которые Свифт чувствовал в себе, могли быть выявлены в острых памфлетах, разящей стрелой иронии и насмешки. Это была пора, когда светская интеллигенция стала приобретать вес, когда людям, стоящим у власти понадобилась сила слова наряду с остротой меча насилия. Свифт хорошо учел момент для своих первых выступлений в качестве памфлетиста. Быть может в значительной мере. Инстинктивно, не отдавая себе отчета в побуждениях, Свифт являлся глашатаем пробуждавшихся масс, желавших выразить свои пожелания, свое негодование или свое сочувствие. Он был от начала и до конца своей деятельности представителем той мелкобуржуазной интеллигенции, которая была еще в массе своей обделена, и не знала на кого ей ориентироваться, потому что по политической своей незрелости, она была далека от возможного контакта с такими же обделенными и обиженными широкими трудовыми массами рабочих, ремесленников и крестьянских бедняков.
Бурные конфликты классов ломали заплесневелые формы жизни. Это отражалось в политике, в литературе, в искусстве. Классицизм XVII века, наименее сильный в Англии, отмирает прежде всего в этой стране, где буржуазия раньше, чем во Франции и в Германии становится у власти. Классицизм XVII века являлся идеологической опорой абсолютизма и дворянства. Когда же пробудившееся буржуазное общество поднялась на гребень волны, возникла потребность в новой литературе, которая бы разила идейные устой старого общества. Новый потребитель не желает знать о подвигах древних героев или о доблестях аристократических предков отмирающего класса. Новому читателю нужна литература, изображающая новое буржуазное общество, его нравы, его добродетели и его стремления. Распущенность придворных аристократов, продажность королевских прихвостней, подхалимство, угодливость, лицемерие, ханжество — подвергается осмеянию. Молодая буржуазная литература Англии принимает прямым, сатирический и морализующий характер. Литература становится орудием классовой борьбы, классового воспитания. Большинство писателей этой буржуазной Англии — Аддисон, Стиль, Дефо не только беллетристы, но и публицисты, философы, проповедники буржуазной морали и добродетели.
В их кругу проводит время Свифт, посещая Лондон. В литературной кофейне, где собирался Аддисон со своем компанией, стал по-. являться какой-то странный человек в одежде священника. Мрачный и нелюдимый он приходил в определенное время, прогуливался взад и вперед по комнате с полчаса и затем уходил, не проронив ни с кем из присутствующих ни слова.
Аддисон и его друзья прозвали его про себя «безумным попом».
В одно из своих посещений этот поп подошел к какому-то посетителю и спросил его:
— Скажите пожалуйста, можете ли вы припомнить хоть один день, когда была хорошая погода?
— Да, сударь, — ответил тот, — я могу насчитать много дней в моей жизни, когда была хорошая погода.
— Этого я не могу сказать, я не могу припомнить ни одного дня, когда погода не была бы или слишком жаркой, или слишком холодной, или слишком сырой, или слишком сухой. А к концу года оказывается, что все обстоит как нельзя лучше.
Эксцентрические выходки «безумного попа», Джонатана Свифта не помешали его сближению с группой литераторов-вигов. Дружеские связи установились довольно быстро. На экземпляре своих «Путешествий» Аддисон написал: «Доктору Джонатану Свифту самому приятному собеседнику, самому верному другу, самому большому гению своего времени от его покорного слуги — автора».
В литературной кофейне Беттона, в министерских салонах проводит время Свифт. Он научился в доме Темпля разбираться в дипломатах-притворщиках, понимать какие тайные рычаги движут действиями государственных деятелей. Теперь приходит время пустить в ход приобретенный опыт и знания. Свифт надеялся при помощи влиятельных друзей-вигов быстро взойти вверх по лестнице карьеры, вырваться из Ларакора, чтобы стать у кормила власти.
Он ждал соответствующего приглашения, приезжая в Лондон. И каждый раз с чувством разочарования возвращался обратно в Ирландию, где его ждал деревенский приход и радушный прием попрежнему влюбленной в него Стеллы Джонсон.
Гуляя по маленькому садику своего ларакорского дома, служа в церкви, произнося старательно отделанные проповеди перед прихожанами, Свифт занят теперь одной творческой мыслью, которая крепко засела в его голове еще чуть ли Не со школьной скамьи.
Медленно, строку за строкой, страница за страницей он пишет свое первое крупное произведение «Сказка о бочке».
Это — хитроумно сплетенный, нарочито схоластически запутанный памфлет на общественный строй, которым Свифт решительно недоволен.
Это — беспощадная сатира на церковь, на религию и клерикализм. Это — обвинительный акт господствующим классам, это — голос сотен тысяч пробуждающихся народных масс, голос, громко заявляющий о своих правах впервые в такой решительной форме.
Наряду с обличительной силой в этом оригинальнейшем произведении мировой литературы чувствуется известная слабость класса мелкой буржуазии, еще не решающегося вступить в открытый бой за свои интересы. Эта слабость внешне выражается в замаскированном, так сказать «эзоповом языке», которым вещь написана. Автор прибегает к форме аллегорической притчи, но аллегория весьма прозрачна и не вызывает никаких сомнений в истинных целях и намерениях Свифта.
«СКАЗКА О БОЧКЕ»
Еф. Зозуля
«СКАЗКА о бочке» — произведение не превзойденное по ярости озлобления. Это именно озлобление, а не злость, злой сарказм, безудержный, упоенный, иногда переходящий в исступление, в прелесть бешенства, как определял подобное состояние Лев Толстой.
Превосходное остроумие Сйифта, его неисчерпаемость, тысячи ядовитейших стрел, разнообразные выпады, различнейшие их оттенки, огромный диапазон ругани, начиная от открытой, прямой площадной и порнографической и кончая тончайшими видами иронического, полуиронического, порой еле уловимого, но жгучего издевательства — все это только приемы, только подготовка разящей силы удара.
Без приемов, без рассчета нет борьбы — хотя бы самой исступленной. Представьте себе отчаявшегося, совершенно впавшего в иступление человека — ведь и у него в борьбе есть некое подобие тактики. Он рассчитывает свои шаги, свои прыжки, свои отступления и. нападения. Он защищается одной рукой, ударяя другой и т. д. Только так можно расценивать разнообразие свифтовских нападок, ибо в основе они представляют собою не что иное, как исступление.
Это у Свифта является основным. Злость, не знающая ослабления. И, повторяем, если он разнообразен, остроумен, по-разному ядовит, иногда салонно, изысканно, а иногда откровенно грубо, — то это только потому, чтобы лучше и метче бить, крепче разить, по-настоящему и раз навсегда оплевать, осмеять, уничтожить противника.
С «Путешествиями Гулливера», этим величайшим остросатирическим произведением произошла необычайная метаморфоза: фабула вещи как бы отделилась от ее сути, особенно в первой части. Гениальная концепция вещи как бы оторвалась от ее тенденции, как отрывается иногда детский воздушный шар от веревочки и несется, неуловимый, в простор голубого неба. «Гулливер» именно так «оторвался», став из серьезнейшего, глубочайшего, труднейшего произведения любимым чтением не только взрослых, но и детей всех стран.
Это интереснейшее явление, к которому мы вернемся при разборе «Гулливера». Оно объясняется тем, что в «Гулливере» горькая пилюля свифтовской сатиры дана в блестящей и занимательнейшей оболочке.
Что же касается «Сказки о бочке», то здесь, вследствие публицистического построения вещи, свифтовская злость дана в сгущенном неприкрытом виде, в открытых формулировках, и того, что произошло с «Гулливером», — с ней произойти не может.
«Сказка о бочке» — это — лаборатория свифтовской сатиры. Это— арсенал, переполненный всеми видами оружия.
Но хочет ли, может ли этой книгой ограничиться Свифт? Высказался ли он хотя бы в ней полностью, до конца?
Нет. Ему мало этой тучи, этого урагана, этого тайфуна ругани, какую содержит эта книга.
Он заявляет в предисловии, что «вот уже несколько лет, как он собирает материалы для «Панегирика обществу», к которому он хочет присовокупить особую часть под заглавием «Скромная защита поведения сволочи во все века».
В предисловии к «Сказке о бочке» он излагает свои взгляды на сатиру, на современное ему общество.