«Мы вели, — пишет Свифт, — две войны, из которых каждая продолжалась по десять лет, за интересы, нам вовсе чуждые; если война продлится еще пять лет, мы будем окончательно разорены. Мы великодушно стали во главе этого дела, тогда как нам, в самом крайнем случае, следовало бы быть только в роли поддерживающих союзников; мы сражались, когда это вовсе не следовало; мы уклонились от решительных действий, когда наши интересы были поставлены на карту; мы дозволяли нашим союзникам нарушать принятые ими на себя обязательства; мы продолжали войну и не остановились даже перед тем, чтобы заложить всю нацию, сделав позорный заем в. пятьдесят миллионов; мы брали города, но каждый ив них стоил нам шести миллионов и Доставался не нам, а союзникам; мы. одерживали блестящие победы, но они приносили нам лишь пустую славу…»
Свифт с большим искусством доказывает, что народ поддерживал войну лишь по своему ослеплению, но что теперь пора освободиться от рабского подчинения лживым советникам. Он полным голосом обвиняет Марльборо в хищничестве, нападает на банковых дельцов, которые разжирели на народном бедствии, и на вигов, продажность и корыстолюбие которых и есть причина всех бед.
Памфлет вышел из печати 27 ноября 1710 г. а уже первого декабря появился вторым изданием, разошедшимся в четыре часа.
В это время Марльборо находился в Лондоне, составляя центр вигской оппозиции. Борьба достигла кульминационной точки. Положение становилось опасным. Памфлет Свифта играл огромную агитационную роль.
Наконец вопрос о мире был поставлен на заседании парламента.
«Завтра злосчастный день парламентского заседания, — пишет в дневнике Свифт, — мы вое полны надежд и страха».
В письме от 1 декабря 1711 г. Свифт сообщает о некоторых перепитиях этого важного для страны дела: «Сегодня было заседание парламента, на котором обсуждался вопрос о мире. Граф Ноттингем произнес речь против мира и высказал пожелание, посоветовать королеве не заключать мира без Испании. Это предложение было принято вигами большинством голосов. Это случилось целиком по вине лорда казначея (Гарлея), который не принял во-время меры и не пустил в ход свои силы. Ноттингем конечно был подкуплен. Вопрос теперь перенесен в общую комиссию всего парламента, и я думаю, что когда он будет внесен в палату лордов, мы получим большинство. Тем не менее это большой удар и он повредит репутации лорда казначея…
…Я видел государственного секретаря и говорил с — ним по этому поводу. Он надеется, что в палате лордов мы получим большинство. Однако после обеда явился один шотландец, член парламента, и сообщил, что в палате лордов вопрос решен против двора.
Я отправился к миссис Мэшэм (новая фаворитка Анны. — А. Д.) вместе с Арбетнотом[1]; она только что вернулась от королевы и ничего не слыхала об этом деле. Оказывается, что лорд казначей был так небрежен, что сидел у королевы в то время, когда вопрос обсуждался в палате. Миссис Мэшэм говорит, что королева повидимому изменила свои намерения, т. к. вчера после прений, когда она уезжала из парламента, на вопрос камергера герцога Шрюобюри, кто должен ее сопровождать — он или лорд Линдсей, она ответила: «Никто из вас» и подала руку герцогу Сомерсетокому, который громче всех говорил — в парламенте против мира. Я считаю, что королева фальшива или по меньшей мере очень нерешительна.
Когда пришел лорд казначей, как всегда очень бодрый, я поднял его на смех и просил его дать мне его трость казначея, что он и сделал. Я заявил ему, что если он доверит ее мне на неделю, я приведу все дело в порядок. Он спросил: каким образом? — Я ответил, что немедленно отстранил бы лорда Марльборо, его двух дочерей, герцога и герцогиню Сомерсетских и лорда Чельмондэля от всех занимаемых ими должностей. Арбэтнот спросил его, как это он не сумел заручиться большинством голосов. На это он не нашел другого ответа, как только, что он «ничего не может сделать, если люди лгут и предают». Маленький, жалкий ответ для большого министра. Он уговаривал меня не бояться и повел меня к себе домой. Там были его брат и государственный секретарь. Он велел составить список всех лиц из палаты общин, которые голосовали против двора, как будто он хочет их отстранить от занимаемых мест, ню я сомневаюсь, чтобы он был способен осуществить это. Пока что виги торжествуют. Говорят, что парламент будет распущен».
Проходят еще две недели, но положение едва ли становится лучшим.
В письме от 15 декабря Свифт пишет: «Я пошел сегодня к мистеру Люису узнать, как обстоят дела. Я встретил там Прайора[2], который сказал мне, что он считает дело проигранным, и что он того мнения, что все министерство уйдет в отставку через неделю. В четыре часа я был у миссис Мэшэм. Люис пришел туда и шепнул мне, что он узнал из достоверных источников, что все будет хорошо. Вечером вся компания отправилась в оперу; меня они пригласили поужинать вместе с ними. К ужину пришел лорд казначей, и был так весел, каким я его не видел за последние десять дней. Арбэтнот питает надежду, что королева не предала нас, но что она испугалась и т. д. Если они уйдут или их заставят уйти в отставку, я решил на несколько месяцев удалиться и даже наметил место куда».
В эту опасную пору Свифт, размахивая копьем своего неистощимого и мрачного юмора, наносит налево и направо удары политическим врагам ториев. Он видит тактическую задачу в том, чтобы изолировать слабовольную и нерешительную королеву от дурных влияний. После отставки герцогини Марльборо в доверие к Анне входит больше всех герцогиня Сомерсетская. Поддерживая политику вигов, герцогиня Сомерсетская являлась вдохновительницей большинства нападков палаты лордов на министров ториев. Рассчитывая пресечь причиняемое ею зло, Свифт написал злой памфлет «Виндзорские поброчества». Здесь он использовал старую форму «Предсказаний Исаака Бикерстафа», и обрушился с рядом издевательств, высмеивая красно-рыжие волосы герцогини Сомерсетской и упрекая ее в соучастии в убийстве ее мужа.
Придворные друзья Свифта, в том числе и миссис Мэшэм, другая фаворитка королевы и сторонница ториев, не советовали издавать «Виндзорские пророчества» из опасения, что королева рассердится на Свифта.
Но было уже поздно. Издатель отпечатал памфлет и успел раздать несколько книжек, прежде чем Свифт запретил распространение памфлета.
Памфлет попал в руки герцогини Сомерсетской, и Свифт не замедлил испытать на себе ненависть фаворитки, которую он смертельно обидел и которая были влиятельнее при дворе, чем все министры, вместе взятые.
Когда дело ториев казалось уже проигранным, неожиданно произошел перелом к лучшему. Чтобы победить сопротивление (палаты лордов, в которой виги имели незначительное большинство, министерство прибегло к назначению двенадцати новых пэров-ториев.
Свифт записывает с удовлетворением в дневнике: «Королева пожаловала не более и не менее как 12 новых лордов и. отстранила лорда Сомерсетского. Наконец, она проснулась…»
Под новый 1712 год Свифт радостно сообщает Стелле, что герцог Марльборо отстранен от всех должностей. «Марльборо говорит, что он ничего так не желает теперь, как найти способ смягчить доктора Свифта».
Действительно, пропаганда Свифта в пользу мира продолжалась. Издатель переиздавал памфлет «Поведение союзников», и памфлет этот расходился с необычайной быстротой.
Желая положить конец расколу в лагере ториев Свифт выпускает новый памфлет «Советы членам Октябрьского клуба», в котором характеризовал ошибки и пороки крайних консерваторов. «Они привыкли у себя в деревенской глуши тянуть октябрьское пиво и неистово спорить о политике в захудалой таверне, они и тут хотят продолжать это занятие, доводя нас до крайности».
Этот памфлет привел к добровольному закрытию клуба. Еще одну незаменимую услугу правительству ториев — оказал Свифт.
Укрепление ториев было все же относительно. Неудачи на войне, финансовые затруднения, движения оппозиции — все это необычайно осложняло внутреннюю и внешнюю политику Англии.
В эти годы Свифт, оставаясь официально бедным приходским священником, фактически играл руководящую роль в правительстве. Недаром один из лучших его английских биографов, Форстер, называет Свифта «министром без портфеля». Он был бойцом за определенные политические интересы, и меньше всего его можно упрекнуть в том, что он стремился к власти во имя каких-либо корыстолюбивых целей. Оя, оказывавший благодеяния многим нуждавшимся в его помощи людям, в том числе и некоторым из его былых друзей, вятских литераторов, жил только на те средства, которые давал ему его ларакорский приход. Для себя лично он не извлекал из своей тяжелой деятельности никакой пользы. Он был до того щепетилен, что поссорился с Гарлеем (лордом Оксфордом), когда этот министр прислал ему с государственным секретарем Люисом некоторую сумму денег.
«Сегодня я видел Люиса — сообщает Свифт в одном из писем к Стелле, — он показал мне письмо Гарлея, в котором тот пишет, что очень хотел бы помириться со мной, но я ответил Акинсу, что я жду более определенных и более удовлетворительных извинений, т. к. если позволить господам министрам забываться, то с ними невозможно будет иметь дела».
В другом письме Свифт пишет: «Эти министры — самые милые люди на свете. Я иногда довольно плохо, обращаюсь с ними, может быть они когда-нибудь отплатят мне. Они называют меня Джонатаном. Я никогда не знал министров, которые сделали бы что-нибудь существенное для тех, кто с ними близок, и кто был их товарищем по развлечениям. То же самое, наверно, будет и со мной».
В эти годы энергичнейшей государственной деятельности Свифт осуществляет сокровенную мечту своей молодости: с ним. безродным плебеем, эти важные господа обращаются как с равным. В его отношении к этому факту мы наблюдаем известную двойственность: с одной сморены, Свифт презирает этих честолюбивых людей, которые личные интересы ставят выше интересов народных; с другой стороны, ему льстит, что знатные лица ищут его близости, что королева порой бросит ему фамильярное слово, что его зовут на пышные обеды, ужины и банкеты.