От времени до времени среди его сатирических страниц прорываются наметки положительных программ. Это касается разных областей, в том числе земледелия и архитектуры. И тут он опять обрушивается на тех, кто занимается досужим умствованием вместо того, чтобы обращать внимание на то, что делается на земле…
С неменьшей страстностью он набрасывается на прожектеров, сна тех, кто старается все переделывать ради самой переделки, кто старается пересоздать науки, искусство, законы, язык и технику — только ради самого процесса пересоздания. Ни один из проектов, — жалуется Гулливер, — не разработан до конца, а между тем страна, в ожидании будущих благ, приведена в запустение, дома — в развалинах, а население голодает.
Прожектеры объединены в академиях. Вот несколько типов таких никчемных прожектеров. Конечно, Свифт не может рисовать их без издевки.
Один восемь лет разрабатывал проект извлечения солнечных лучей из огурцов; Другой занимался превращением человеческих экскрементов в питательные вещества. Следует издевательское описание лаборатории этого ученого, которое заканчивается информацией, что город ежедневно отпускает ученому посудину, наполненную человеческими нечистотами, величиной с бристольскую бочку.
Третий ученый занимается пережиганием льда в порох.
Четвертый, архитектор-изобретатель, разрабатывал способ постройки домов, начиная с крыши и кончая фундаментом.
Пятый, слепорожденный, занимался смешиванием красок для живописцев.
Количество человеческой глупости кажется неисчерпаемым.
В академии были еще «специалисты», чрезвычайно ценные — вроде такого, Например, который изыскивал способы размягчать мрамор и делать из него подушечки для булавок, или другого, который занимался приостановкой роста шерсти на ягнятах — он надеялся в недалеком будущем развести во всем королевстве породу голых овец…
Затем идет описание станка, при помощи которого самый невежественный человек, произведя небольшие издержки и затратив немного физических усилий, может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта.
После научных прожектеров Гулливер посещает школу политических прожектеров.
«Это были, — иронизирует Свифт, — совершенно рехнувшиеся люди. Они предлагали способы убедить монархов выбирать себе фаворитов из людей умных, способных и добродетельных; научить министров принимать в расчет общественное благо; награждать людей достойных, талантливых, оказавших обществу выдающиеся услуги; учить монархов познанию интересов народов; поручать должности лицам, обладающим необходимыми качествами, чтобы занимать их».
Свифт понимал, что проповедью самосовершенствования людей ничего не изменишь и не исправишь.
Поразительна неутомимость Свифта в его сатирической выдумке, Он переходит от одного приема к другому. В нем совершенно не чувствуется напряжения. Никогда у него содержание не является материалом для формы. Никогда форма не играет у него самодовлеющей роли. Она подчинена — всегда и неизменно — основным установкам автора.
Трудно перечислить все его подходы к одной и той же теме. Это говорит о неутомимом желании, о поразительной страсти Свифта — разработать тему обязательно до конца.
Он, как мы видели на примере «Сказки о бочке», не может не возвращаться по многу раз к одной и той же теме.
Как человек, преисполненный горечи и чувствующий потребность до конца высказаться, он возвращается к ней опять и опять, а в «Гулливере» каждое таксе возвращение сопряжено с новой выдумкой, с новой фантазией, которая, повторяем, часто поразительна.
Единственно, в чем подчас банален Свифт — это в его сатире на женщин. Женское непостоянство — обычная мишень для его острот, и это, в сравнении с неисчерпаемой выдумкой Свифта в других областях, естественно, вызывает у читателя неудовлетворение.
Однако не всегда Свифт нападает на женщин за их непостоянство, причуды и прочее.
Великанша Глюмдальклич, девочка в семье великанов в Бробдингнеге — олицетворение женственности, доброты, сердечности и заботливости. Интересно, что этот образ, если не считать Гулливера, чуть ли не единственный вообще положительный образ, встречающийся у Свифта.
Множество раз упоминается эта девочка, и поразительно — ни одной насмешки, ни одного издевательства. Глубокой нежностью пропитано каждое описание этой доброй девочки, к которой питают одинаковую симпатию и Гулливер, обязанный ей жизнью, ибо, не будь этого Доброго создания, он погиб бы в жуткой стране Бробдингнег — и — повидимому — и сам Свифт. Отчетливо ощущается, что и ему дорог этот нежный и теплый образ.
В одном месте, где он говорит о налогах, мы читаем:
«Женское постоянство, целомудрие, здравый смысл и добрый нрав не должны быть облагаемы, т. к. доходы от этих статей едва ли покроют издержки по взиманию налога».
Это, конечно, нельзя иначе квалифицировать, как банальность. И невольно рождается мысль, что быть может эта банальность нападок свидетельствует об отсутствии у автора подлинных мотивов для его сатиры на женщин.
В Свифта надо вчитываться. Внимательно вчитываться, если вы хотите постигнуть всю глубину и сложность его сатиры.
Его выдумка не знает устали. Сколько раз он высмеивал двор! Казалось бы, более всесторонне издеваться уже нельзя.
Но он открывает все новые и новые стороны, на которые можно вновь напасть. Он замечает все новые щели, в которые можно опять проникнуть, чтобы вновь произвести сатирический разгром.
Свифту мало показать, как возникает и укрепляется королевская власть, он стремится также показать какими средствами правительство удерживает эту власть за собою.
Есть целая наука по охране тронов. Есть профессора по борьбе со всеми видами противоправительственных заговоров.
И Свифту нужно высмеять их.
Он издевательски предлагает им подробнейшие инструкции для улучшения их плодотворной. охранительной работы. Он рекомендует устами одного профессора государственным мужам исследовать пищу всех подозрительных лиц; разузнать, в какое время они садятся за стол; на каком боку спят; «тщательно рассмотреть их экскременты и на основании их цвета, валаха, вкуса, густоты, поноса или запора составить суждение об их мыслях и намерениях…»
Издевался ли еще кто-либо так над охранителями тронов?
Он предлагает далее установить расшифровку всех замаскированных выражений в захваченных письмах. Специальные знатоки, которые должны быть большими искусниками по части нахождения таинственного значения слов, будут открывать, что, например, сидение на стульчаке означает тайное совещание; если речь идет о стае гусей — значит имеется в виду сенат; если упоминается хромая собака — значит речь идет о претенденте; чума — это постоянная армия; сыч — первый министр; подагра — архиепископ.
Если речь идет о виселице — значит имеется в виду государственный секретарь.
Ночной горшок — комитет вельмож; решето — фрейлина; метла- революция; мышеловка — государственная служба; бездонная бочка — казначейство; помойная яма — двор; дурацкий колпак — фаворит; сломанный тростник — судебная палата; пустая бочка — генерал.
И если будет речь о гноящейся ране, то надо иметь в виду — систему управления.
Но и всего этого мало Свифту. Он еще ищет, выдумывает. Как бы еще подойти к этой ненавистной системе управления?
Он наделяет лапутян умением вызывать умерших людей, тени и духов великих правителей, вплоть до Александра Великого, Цезаря и других.
Гулливер надеется на то, что, может быть, он хотя бы в этом случае услышит правду — ведь ложь на том свете есть искусство как будто совершенно бесполезное?..
И вот появляется и Цезарь, и Брут, и другие и делятся с Гулливером своими мыслями и соображениями.
У Свифта через Гулливера прорывается признание, которое помогает понять всю глубину и революционность истоков, его сатиры.
«Больше всего я наслаждался лицезрением людей, истреблявших тиранов и узурпаторов и восстановлявших свободу и попранные права угнетенных народов», — говорит Гулливер.
Но, конечно, на выдумке с воскрешением мертвецов Свифт тоже не застывает и не успокаивается.
Он проникает в новые расщелины. Он находит новые разветвления своей темы.
Тема вызывания теней наталкивает его мысль на вопросы наследственности.
Он может изучить, так сказать, по первоисточнику разные черты, отличающие знатные роды.
Он может проследить, откуда в одном роду происходит длинный подбородок. Почему другой род в двух поколениях изобилует мошенниками, а в двух следующих — дураками. Почему третий — состоит из помешанных, а четвертый — из негодяев. Каким образом жестокость, лживость и трусость стали характерными чертами Некоторых фамилий. Кто первый занес в тот или другой благородный род сифилис, пере- ’ шедший в следующие поколения в форме золотушных опухолей. И все это для Свифта лишь предлог для осмеяния чванства, так называемых «благородных», аристократических родов. Затем он опять (в который раз) обрушивается на писателей:
«…в каком заблуждении держат мир продажные писаки, приписывая величайшие военные подвиги трусам, мудрые советы — дуракам, искренность — льстецам, римскую доблесть — изменникам отчеству, набожность — безбожникам» целомудрие — содомитам, правдивость — доносчикам».
И опять: сколько подлецов возводилось, на высокие должности, облекалось доверием, властью, почетом, осыпалось материальными благами!
Какое огромное участие принимали в дворцовых движениях, государственных советах, сенатах сводники, проститутки, паразиты и шуты!
Совершенно невозможно привести полностью или хотя бы дать представление об этих заново бурлящих, этих вулканических потоках свифтовской сатиры.
Но, может быть, читатель думает, что хотя бы после них успокаивается Свифт?..
Нет.
У него готова новая выдумка.
Опять король. Опять трон, подданным короля надо пресмыкаться у подножья этого трона. Человек в подобострастии должен ползать как собака. Больше того, как змея, как мокрица. Он должен буквально лизать пыль. И Свифт подробно описывает, как набивались рты верноподданных этой пылью.