Я видел в окошко, как хозяин и его сыновья таскают в сарай какие-то коробки, и делают это либо по ночам, либо ранним утром. Кто-то привозил их им в дом, они прятали, потом кому-то отдавали и получали за это деньги. Деньги прятали где-то в саду, за домом, в земле, это я знал точно. Они брали лопаты и уходили с ними, потом приходили и ставили лопаты к сараю. На лезвиях была свежая земля. Значит, что-то закапывали. А что можно закапывать в саду — либо драгоценности, либо деньги. Я вознамерился забрать часть денег или все, в зависимости сколько их там будет.
Итак, план побега был у меня в голове, но в нем были большие белые пятна в виде недостатка информации и для их устранения я решил привлечь к делу Нону — домработницу хозяина. Ту самую тихую славянку, что приносила еду и воду и забирала ведро. Как-то раз я заговорил с ней, тихо, шепотом, чтобы стоящий за дверью старший брат не услышал, но она не ответила, а только посмотрела на меня потухшим взглядом, забрала тарелки, кружку и вышла. Тогда я кусочком побелки написал на столе несколько слов, спросил, как ее зовут, кто она и почему здесь. Когда она пришла, я показал ей надпись, она ее прочла, но ничего не ответила, выполнила свою работу и ушла. Я спешно стер послание с некрашеных досок и пожалел, что это сделал.
Я уже отчаялся установить с ней контакт, но в следующее посещение она тайком оставила мне клочок бумажки. Когда она ушла, я развернул его и увидел длинное, написанное на хорошем русском послание. В нем говорилось, что она Нина Уварова, учительница из Нижнего Новгорода, мать пропавшего в Чечне солдата Сергея Уварова. Приехала искать сына и попала в плен. Теперь в рабстве. Три раза пыталась покончить с собой, но хозяин спасал ее и снова заставлял батрачить. Кормил, поил, не бил, но заставлял работать с утра до вечера и никуда не выпускал со двора. В каком населенном пункте они находятся, она не знает, только знает, что далеко от центра и недалеко от границы с Грузией. Она доживает свои дни и молит Господа о смерти, но Бог покинул ее и не слышит. Здесь везде царствует Аллах. Где сын — не знает, видимо, погиб или в рабстве. — Хромов замолчал и поморщился. — В то время я мыслил как спецназовец и решил, что, если побегу, возьму ее с собой, но ей я об этом не сказал.
Мы стали переписываться — я ей на столе, она мне — записочки, которые я потом рвал на мелкие кусочки, смешивал с землей и топил в нужнике. Так я выяснил расположение дома, сколько в нем народу, где оружие, вода, бочки с бензином и продукты. Про деньги и про подготовку побега я не упоминал, но, видимо, она сама догадалась. И не только она. Нина воспарила духом и стала вести себя не так, как прежде. Это я мог присесть триста раз, отжаться от пола полторы сотни и подтянуться сорок, а притворялся немощным инвалидом, а деревенская женщина сорока лет притворяться не могла. Она воспарила духом, стала умываться, прихорашиваться как могла, это заметил подозрительный хозяин и стал за ней следить. Он и его сыновья подглядели, что она пишет записочки, и в один прекрасный день отняли их и прочитали. Узнали, что она в них рассказывает, что творится в доме. Они все вместе пришли в подвал выяснять, зачем мне это нужно, пришли с палками и пистолетами. Сначала хозяин несколько раз ударил Нину доской по спине, она закричала от боли, упала и заплакала. Потом он задал мне один-единственный вопрос: «Что вынюхиваешь, бежать хочешь?»
Я подумал, что сейчас меня убьют или изобьют, но не тут-то было. Обкуренный младший сынок предложил прострелить мне колени, чтобы не улизнул, наставил пистолет, а старший предложил забить палками. Но отец огрызнулся на парней и приказал закрыть рты. Он им сказал на чеченском, что я им нужен здоровый, потому что меня, раненого, на Доку не обменяют. На что старший сын сказал, что среднего брата уже нет в живых и чтобы отец спустился с небес на землю. Отец врезал сыну пощечину, тот сначала ощетинился, потом сник и покорно ушел. Хозяин еще раз ударил Нину палкой по спине, мне по груди и животу, потому что я лежал на кровати и изображал немощного, проматерился по-русски и вышел.
Я тогда подумал, что, произойди это в русской семье, отец с сыном давно бы подрались, и отец, в силу возраста, получил бы хороших люлей. Но у чеченцев, и кавказцев вообще, почитают старших и особенно родителей, и драки не произошло. Сыновья беспрекословно подчинились воле отца и забыли обо мне и инциденте. Но Нину ко мне больше не пускали. Вместо нее еду приносила молоденькая чеченка — дочь небогатого родственника хозяина, работающая в доме за мизерную зарплату. С ней я контактов налаживать не пытался. Но я получил информацию и готовился к побегу. Ждал, когда мужчины уедут со двора и я смогу открыть засов и выйти из подвала. Для этой цели приглядел проволочную рукоятку ведра и с ее помощью надеялся обрести свободу.
Меня не радовало лишь одно обстоятельство. То ли от недостатка витаминов или еды, воздуха или от вездесущей плесени у меня не заживала рана на ноге. Гноилась и болела, и это доставляло кучу хлопот. Я чувствовал, что температура выше нормы, небольшая слабость, но я не прекращал ночные тренировки и доводил себя до изнеможения. Продолжал качать мышцы и выносливость, хотя на недоваренной каше и сыром хлебе дважды в день ничего толком не наберешь. Зато сна и отдыха у меня было навалом.
И вот однажды утром я проснулся от громких возгласов хозяина. Они доносились с улицы и адресовались сыновьям. Я встал, подошел к стене, подтянулся на решетке и выглянул в окошко. Я увидел у ворот три джипа на парах и всю семью в сборе. Хозяин с женой, две их дочки, старший сын с женой и детьми, младший сын с подружкой и еще какие-то дальние и ближние родственники не спеша усаживались в машины. Дети шумели, баловались, а хозяин дома их всех подгонял. Я сносно знал чеченский и понял, что он хочет, чтобы старший сын угомонил детей и усадил в салон.
«Ну и ладно, — подумал я тогда, — чем меньше народу в доме, тем лучше. Зачем лишний грех на душу брать». Я слез с окна и стал быстро откручивать проволочную ручку от помойного ведра. Изогнул ее как надо и стал ждать, пока машины уедут и ворота закроют. Наконец я приступил к открытию засова. Я долго возился, но за час сумел пропихнуть проволоку между дверью и стеной и дотянулся ее кончиком до рукоятки. Я начал осторожно, чтобы не издать лишнего звука, отодвигать скрипучий засов, но он был ржавый и все не шел и не шел. Тогда я, извините за выражение, опорожнился по-маленькому на дверь, моча сквозь щели стекла на засов, металл намок и беззвучно отодвинулся. Я облегченно выдохнул, открыл дверь и впервые за полгода увидел белый свет, небо и яркое южное солнце.
Вход на цокольный этаж находился сбоку большого трехэтажного каменного дома, был в нише и не был виден со двора. Я беспрепятственно вышел из подвала, прикрыл дверь на засов, спрятался за угол и стал наблюдать за площадкой перед домом. На ней никого не было, тогда я перебежал к сараю, схватил лопату, подбежал к главному входу, поднялся по ступенькам небольшой лестницы, юркнул в прихожую и спрятался за вешалкой. В прихожей тоже никого не было и я тихо, с лопатой наперевес пошел в просторную гостиную.
Со слов Нины я знал расположение комнат, в своем мозгу нарисовал примерный план дома, и пока виденное соответствовало ее рассказам. Я знал, где они хранят оружие, и хотел взять ружье или автомат. Также я знал, что в доме находятся трое мужчин: старый дед — отец хозяина, его брат и сторож. Причем наибольшую опасность для меня представлял именно сторож. Я часто видел его из подвального окошка. Мужчина примерно сорока лет, крепкого телосложения, коренастый и угрюмый. Уши у него были деформированы в комок, что говорило о том, что он бывший борец. Он следил за всеми постояльцами в доме, и даже хозяин обращался к нему уважительно, никогда не кричал на него и не оскорблял, как остальных. Именно для него я приготовил лопату. Дедов я уделал бы голыми руками. В доме были женщины из прислуги, но они мне были до лампочки.
И вот я прошел гостиную, вышел в коридор и увидел двух немолодых чеченок, перебирающих гору овечьей шерсти. Они меня не заметили, но, для того чтобы добраться до кабинета хозяина, находящегося в дальнем углу дома, и забрать оружие, мне надо было пройти мимо них. Делать было нечего, проблему надо было решать и я, не долго думая, выскочил из-за угла, подбежал к ним и пару раз резко и сильно саданул лопатой им по головам. Они даже охнуть не успели и упали замертво. На пол из ран брызнула алая кровь и стала растекаться по дорогому персидскому ковру. Я бросился по коридору, добежал до кабинета, распахнул дверь и вошел внутрь. Нашел красивый дорогой шкаф с оружием, взялся за резную медную ручку, дернул, но открыть не смог — в дверце был замок. Причем шкаф был металлический, с окошками из толстого, непробиваемого стекла. За тонированным, украшенным резьбой стеклом я видел дорогие ружья, несколько автоматов Калашникова с памятными гравировками, пистолеты и патроны, а взять их не мог.
Я легонько ударил в стекло острием штыковой лопаты, но оно только скрипнуло и не разбилось. Я решил не шуметь и начал осматривать стол в поисках ключа. Но все ящики был заперты, а на столе и полках резного дубового шкафа его не нашлось. Мне ничего не оставалось как идти ва-банк. Я размахнулся и хотел ломонуть в стекло лопатой, но услышал из коридора пронзительный женский вой. Кто-то из постояльцев увидел раненых женщин и поднял крик, а на него прибежали дедки и сторож. Я выглянул в коридор и увидел, как они собрались над бездыханными телами. Заметив меня, они выхватили ножи и кинулись в мою сторону. Медлить было нельзя, я размахнулся, что было силы саданул по стеклу и разнес его в мелкую крошку. Оно было прочным, ударно-стойким, но не пуленепробиваемым и поддалось штыку.
Первым в кабинет вбежал сторож-борец, выставил вперед ножик и бесстрашно зашагал ко мне. Я схватил первое попавшееся ружье, ударил прикладом по его руке и выбил тесак. Затем ударил в челюсть и уложил борца на персидский ковер. Потом разделался с дедами, в два прыжка добрался до орущей поварихи и нокаутировал и ее. В доме вновь воцарилась тишина, но она продолжалась недолго. Одна из домработниц видела, как я расправился с поварихой, выбежа