Тучи летели над степью. Над башней в степи, уже ставшей чужой. Над нашим городком и свалкой, а я все строчил и строчил... Высунув язык!
Передо мною открыта тетрадь. Я не написал ни слова. Уже темнеет. Сколько я здесь просидел?.. Спина и ноги так затекли, что я чуть не упал, стоило только попытаться встать.
...Мне незачем вставать. Незачем подниматься. Незачем идти куда-то.
Видно, правильно они хотели сдать меня в интернат. Для придурков, которые сидят и смотрят перед собой! Часами! Не мигая! Забывают задницу подтереть!
Я сидел скрючившись и ничего не чувствовал, кроме того, что, Господи, как я хочу жрать! Я вспоминал всю жратву, все «блюда», все беляши, картошку деда, яичницу, которую жарила моя слепая прабабушка! На ощупь жарила! Голод и награда!..
Если бы они или кто-то давали бы мне еду за то, что я вытворял... Может быть, мне удалось бы выразить, понять себя! Но нет! Они меня кормили как раз за тишину! За сон! Чтоб я не мешал спать! Не вертелся как вошь на сковородке! Не мешал! За тот покой! Они его отвоевали с таким трудом!.. --- Ты мудило! Мудило! --- Ты свел с ума моего Витьку! Вас всех надо было удавить в колыбели! --- В роддоме! --- Как я хотел девочку! Девочку! --- Они любят отцов! И если сходят с ума, то только от любви! --- Понимаешь! Ты, жирная скотина! --- Ты-то никогда не ебнешься на голову! --- Это ты! Ты виноват! --- Он мне все рассказал! --- Все! ---
Витькин папаша, Шнайдер-старший... Я дрожу, когда вспоминаю! Он меня чуть не прибил! И мой отец стоял, стоял, стоял! Рядом! Они сговорились! Они все сговорились! Все отцы! Но они опоздали... Со мной у них не получится!
Минутка! Передышка! «Что ты орешь!» «Не вертись под ногами!» И снова в бой!
А где я в этой битве... Где?
Устраниться! Смыться! Тихо съебаться! Перерезать глотку! Ха-ха-ха! Вы видели кого- то, кто в сражении кончает с собой?! В бою так хочется жить!
Эта ржавая кабина автобуса...
Я так хотел выразить то, что меня переполняло! Как немой! Как заика! Быстрее мысли! Быстрее, чем песня! Быстрее красоты и смерти!
Голод стал невыносим. Я начал сосать палец. Вся морда стала синей от химического карандаша! Я попробовал себя укусить — солоновато, а правая рука, дрожа, приближалась к раскрытой тетрадке! Я сосал и облизывал кулак, свою левую лапу, как медведь, которого разбудили! И теперь он никак не может уснуть! Уснуть, как ребенок! Чтоб ничего не чувствовать!
Вскочив, я начал носиться по автобусу. Пару раз задел башкой о перекладины, боком врезался в поручень!
Забыться! Уснуть! С лапой во рту, с пальцем...
Стать зародышем! Плевком протоплазмы! И плыть, плыть без единого движения, ничего не говорить, ничего-ничего-ничего, и ничего не чувствовать, ничего-ничего-ничего, ничего не выражать, исчезнуть, войти в ворота, в эти ворота, в эту пещеру в горе, в эту пещеру, где вспыхивает и тепло светится энергия, и плыть, плавно переворачиваясь, как плод, как упавший в реку плод, скользить по реке, у которой нет ни имени, ни русла...
Я никогда не плакал оттого, что понимал... Я мычал и сосал палец. Пытался выразиться. Высказаться! Тупица...
Снова стать слепым! Сидеть в курятнике с книжкой! Стать слепым ребенком и ехать верхом на свинье! Медленно плыть и просто водить головой, из стороны в сторону... Я стал плакать! Повизгивая, стал проситься на руки! Подвывая, весь синий, в соплях... Согрейте меня! Не хочу отделяться! Не хочу! Возьмите меня на руки! В тепло! Возьмите меня в тепло! Я не помешаю! Теперь я все понял! Я не буду вам мешать! Просто буду сидеть в темноте, в углу, и есть! Только сидеть и есть!
Обещаю! Я не буду видеть снов! Никакого беспокойства...
Я причитал, как зародыш! Если б он сумел остановить это движение и выразить себя! Пойти вверх по течению!
«Назад, назад, назад!» Все существо мое протестовало!
Забиться в угол, за печку, и разглядывать трещины, слушать, как отваливается штукатурка! И ничего не чувствовать! Ни красоты, ни ярости...
Остановите меня! Я орал в голос: «Астанавите ми-и-ин-я-а!..»
Домой, домой! Обратно! Через реку, обратно, в эту могучую гору, в эту пещеру...
Не называйте меня... Не дайте мне упасть... Как капле.
Я рыдал, содрогался, как рыбешка на песке. Выворачивался наизнанку.
А рыдать на голодный желудок никому не советую! Сначала хорошенько поешьте! Обязательно! Ну, как нам всегда говорят: «Поешь! Обязательно закинь что-нибудь перед выходом! Что-нибудь забрось... И можешь идти спокойно!»
Точно! «А то сгубишь желудок!..»
Тихо-тихо вокруг. Очень тихо. Я знаю эту тишину. Это всегда так, когда мной овладевает жажда разрушения... Я такой спокойный...
Это было как конь, мчащийся по полю... Как дикий конь... Как топот быка... Как лисы, летящие навстречу смерти...
Я вынул свои реликвии. Крыло сокола и воронье, ставшее серым, крыло я держал в руках. Череп собаки положил на резиновый полик. И остановился.
Склонив голову, я смотрел на этот череп... Глазницы, клыки... Он мне будто усмехался. Он меня подбадривал.
И опять это легкое дуновение... Этот ветерок, предвещающий бурю... Это дыхание красоты превращается в вихрь...
Я начал топтать этот череп. И с каждым ударом ветер все крепчал и крепчал! А потом это стало как землетрясение! Я вошел в раж и топтал, уже не разбирая куда и что! Я танцевал на черепе! Как немой раб, жаждущий свободы!
Я визжал, как боров, почуявший смерть, плясал на самом дорогом, что у меня было! Все, что было создано и хранимо, — все я растоптал! Все...
И стоял теперь, вытаращив глаза, дыша как паровоз!
Меня осенило уже потом. Я сложил бережно все косточки, все кусочки обратно в рюкзак. Потом раскрыл снова тетрадку и провел крыльями по своей мокрой морде. И ударил крылом в лист! Сначала одним, вороньим! А потом другим, соколиным! Получились два грязных отпечатка.
Эти грязные, в слезах и соплях, крылья стали первым словом, которое меня выразило...
Стоя над рюкзаком, я улыбался как идиот. Я будто снова летел над разрушенными городами... Над скелетами домов. Над пустынными улицами...
------------------------
------------------------
Ну и хватит о детстве.
Младенчество, первые шаги... Деревянные игрушки, прибитые к полу... Обиды, страхи... Хуйня все это! Вы уже рождаетесь одержимыми!
Тихо! Кто-то поет в тишине... Детская песенка. Наверное, это новенький...
Саша & Александр
Voila le boudin, voila le boudin...
Il y en a pour des Alsaciennes
Il y en a pour des Lorraines
Pour des Belges il y en a plus
Pour des Belges il y en a plus
Car , ils sont des tireurs au cul!
Песня легионеров
Он уснул на рассвете. У японской печки, которая реагировала на малейшую вибрацию. Она была придумана специально для землетрясений. Стоило топнуть, она выключалась.
Саша запил горсть красных таблеток апельсиновым соком из коробки и сел у печки на стул. Свет он не включал. Эта августовская ночь была холодной-холодной. Три дня шли дожди.
Саша надел мятую джинсовую рубашку, которую Александр вчера принес из прачечной.
--- Ебаные прачечные! — орал он вчера. — Ебаный общественный дождь! --- Ебаный уриновый город! --- Ебаные мы! ---
Это было нормально. Вчера, позавчера, позапозавчера. Значит, все в порядке. Никакой меланхолии.
В рюкзаке с запятой «Найк» Саша нашел свои «Командирские » часы и засунул руку в стальной, еще русский, браслет. Часы светились в темноте, как компас.
Потом он натянул черные рабочие джинсы. Лежа, ловко, стараясь не разбудить Александра. Все эти три дня они спали на матрасе, сверху навалив еще один.
Они спали вместе, без объятий. Как зародыши-близнецы в матке, близкие и враждебные, которые прячут друг от друга свои судьбы, прижав их к себе.
Светлые джинсы Саша аккуратно свернул и засунул под подушку Александру. Он поднял бережно подушку, на секунду лицо спящего приблизилось. Саше показалось, будто он держит в руках отрубленную голову друга. Несколько секунд, даже меньше, одно мгновение он, склонив голову, смотрел в лицо Александра. Потом так же бережно опустил подушку.
Он улыбался в темноте, одними губами. Поблескивая глазами.
Саша нашарил старые кроссовки, вынул терпеливо шнурки и бросил их на пол. Потом надел ставшие еще свободнее кроссовки и закурил. Голова уже начинала кружиться.
Лицевые мускулы расслабились, и Саша почувствовал, как из уголка рта потекла слюна.
Он вырвал листок из желтого блокнота, снова полез в рюкзак, достал черный ВIС и написал что-то на листке.
Посидел еще немного. Потом медленно, уже погружаясь в сон, развернул второй матрас и лег. Стало холодно, потом еще холоднее, а потом тепло... Он с головой укрылся китайской телогрейкой. «Вся в пятнах... — прошептал он. — Вся как в крови...»
-------------------------
-------------------------
--- Ты чё это разоспался? — проворчал Александр и ничего не услышал в ответ. Он почувствовал, как холодно в комнатке. Выругавшись, он плотнее завернулся в одеяло и уснул дальше.
Было воскресенье.
Проснувшись, Александр, лежа с закрытыми глазами, фантазировал о девушках: одноклассницы, библиотекарь прихрамывающая, сумка ее, колготки, очки, волосы, кудри, вот эта, другая, а эта в лифчике... Он сам не заметил, как высунулся от возбуждения из-под матраса.
Его удивило, что Саша спит отдельно. Пять лет, пять последних лет зимами они спали вместе, согревая друг друга. Они спали спиной к спине, лицом к лицу, валетом. Даже в Германии, в сарае, куда они забрались и где была жара и весело пахло свиньями, даже там они спали вместе.
Это началось еще в Голландии, на пересылочном пункте. Они хотели смыться в легион и присматривались, к кому бы пристроиться. Во Францию обычно шли через Бельгию, а там такое...