Должно быть, приняв это во внимание, Лиходей, Чалый и Фазан от безысходности решили прорываться прямо через плотный кордон милиции.
– Ну что, братва, – обратился к подельникам Лиходей, лихорадочно сверкая в душной темноте потемневшими от волнения глазами, – риск – благородное дело. Вначале бегет Чалый, потом я и следом Фазан, – живо распорядился он, определив себе место в середине, чтобы особо не рисковать своей драгоценной жизнью. – Первый, пошел! – отрывисто выкрикнул Лиходей и стволом пистолета толкнул Чалого в спину, придавая ему дополнительной решительности и большей скорости.
Молодой бандюган поспешно перекрестился и сиганул в дверной проем, паля из автомата во все стороны. В этот миг Чалый был похож на мелкого изворотливого беса, рискнувшего вступить в схватку с самим Богом: он пробежал по открытому пространству без всякой помехи, потому что Семенов и Никишин при его неожиданном появлении быстро легли в траву, опасаясь попасть под свистящий рой пуль.
– Что творит, подлец, – пробормотал Никишин, невольно восхищенный столь рисковым поступком бандита, и уголки его губ тронула злая усмешка. – Уйдет ведь, гад!
Семенов поспешно поднялся, хотел было с колена стрельнуть Чалому в спину, но тут из склада выскочил Лиходей, стреляя из пистолета направо и налево, и Леонтию вновь пришлось упасть на землю. Не успел Лиходей скрыться из виду, как из ворот выбежал Фазан. Испуганно прижимая локтем к туловищу висевший через плечо автомат ППШ, он на всех парах понесся следом за товарищами, преднамеренно петляя, будто улепетывающий от стаи гончих трусливый заяц.
– Да сколько же вас здесь! – удивленно воскликнул Семенов, и быстро привстав на одно колено, положил пистолет на согнутую в локте левую руку и прицельно выстрелил.
Фазану оставалось добежать до кромки склона несколько шагов, он уже питал надежду, что сегодня ему в очередной раз повезет остаться в живых, как в этот момент пуля ударила его между потных лопаток. Бандит запнулся и со всего маха упал лицом, искаженным страдальческой миной, в мокрую траву. Втянув подрагивающими ноздрями ее пресный запах, Фазан затих.
– Отлетал ты свое, – сказал с усмешкой Никишин, угадав в молодом налетчике своего старого знакомого рецидивиста, еще с малолетки кочующего по тюрьмам. – Вот и завершился наконец твой жизненный путь. Оно того стоило, чтобы так позорно погибнуть?
– Да ты, Володя, философ, как я погляжу, – хмыкнул Семенов, окинув любопытным взглядом лежавшего возле него оперативника. – Тебе бы Макаренко быть.
Никишин с видимым удовольствием пожевал кончик уса, хотел было что-то ернически ответить на это Семенову, но тут позади раздались выстрелы: как оказалось, из-за кромки бугра в них палили Косьма и Веретено, переключая на себя внимание милиционеров, чтобы дать возможность своим подельникам уйти к лодкам.
– Обложили, суки! – закричал Никишин, выстрелил несколько раз через плечо и проворно перебежал в укрытие, откуда начал стрелять уже более прицельно. – Семенов, айда ко мне!
Плотно прижимаясь животом к влажной от росы траве, Леонтий, извиваясь словно большой червяк, торопливо пересек открытое пространство, стараясь не высовывать голову из-за низкорослых метелок пырея. Расположившись рядом с Никишиным, он, как и его товарищ, принялся отстреливаться.
Тем временем Сиротин забежал на склад. Держа вальтер двумя руками, он быстро обошел просторное помещение, настороженно заглядывая во все углы и скрытые места, стараясь убедиться, что все бандиты покинули обворованный склад. За поддонами с ящиками с водкой, которая ручейком вытекала из разбитых бутылок, он неожиданно наткнулся на убитого пожилого бандита. Тот сидел в уголке, разбросав ноги, спиной вжавшись в кирпичную холодную стену. Его правая рука с черствой от работы широкой ладонью покоилась на груди: было похоже на то, что тяжелораненого подельника завалили свои же, потому как выбраться с ним не представлялось возможным, но и оставлять на произвол судьбы, чтобы его раскололи на допросе милиционеры, не имело смысла. Перед смертью пожилой уркаган, как видно, успел выставить перед собой ладонь, как бы защищаясь от пули.
– Уб-люд-ки! – выругался Сиротин, на одних каблуках круто развернулся и побежал вон из склада, потому что снаружи пальба началась с новой силой. – Ребята, – заорал он, едва очутившись на просторе, – окружай их!
После его слов от пистолетных выстрелов и автоматных очередей поднялся такой грохот, что голосов противоборствующих сторон не было слышно даже на расстоянии пяти шагов. Он видел, как Мухаматулин что-то кричал, но не мог разобрать, что именно, затем тот безнадежно взмахнул рукой и побежал через двор к реке, на ходу стреляя в медленно отступающих к берегу бандитов.
– Не давайте им уйти к лодкам! – оглушающе громко заорал Сиротин, но тотчас сорвал голос и удушливо закашлял, охватив горло ладонью. – Уйдут ведь, – прохрипел он, видя, что оставшиеся в живых налетчики находятся уже на гребне склона и вот-вот исчезнут за ним.
Сделав еще по нескольку торопливых выстрелов, бандиты в одно мгновение пропали за ворсистой от травы кромкой склона.
Первым гребня достиг татарин Мухаматулин, успев мимолетом отметить, что предусмотрительные налетчики не стали во весь рост сбегать по склону, а кубарем катились под уклон, тем самым сокращая время, чтобы добраться до своих лодок. Но снизу в него пальнули из пулемета, словно невидимой косой срезав неподалеку макушки высоких трав, и он поспешно залег, поминутно вытягивая руку с пистолетом и стреляя наугад на звуки трескучих выстрелов.
Когда остальные милиционеры подбежали к нему, они увидели, что бандиты проворно занимали места в лодках, а стоявший у кромки воды огромный, по-медвежьи косматый мужик в лохматой телогрейке и зимней шапке-ушанке, к тому же еще в валенках с самодельными литыми калошами, прикрывал их отход. Он держал тяжелый пулемет Дегтярева, который дергался в его могучих руках, изрыгая из ствола мощный огонь. Крупнокалиберные пули легко кромсали крепкий дерн, взбивая высокие фонтанчики мокрого песка на склоне.
– Мусора-а-а! – ревел косматый мужик, скаля здоровенные, как у лошади, зубы. – Смерть падлам!
Подойти к лодкам при такой огневой мощи нечего было и думать. Милиционеры, как подкошенные, упали в траву на вершине холма, спрятавшись за его выступающий край, открыли беспорядочную стрельбу по пулеметчику.
– Отчаливаем! – истошным напуганным голосом кричал у воды Лиходей, как заведенный, хлопая по спине рослого, но нерасторопного бандита по кличке Рохля. – Отчаливаем, сволочь! Чего зенки свои поганые лупишь?!
И видя, что тот все еще бестолково хлопает глазами, не зная, как поступить, потому что Веретено еще такой команды не давал, пронзительно завизжал срывающимся от досады и страха голосом:
– Пристрелю, падла! – и приставил к его затылку нагревшийся от выстрелов ствол пистолета. – Ну!
Рохля испуганно схватился за ручки весел и принялся суетливо грести, направляя лодку на середину реки, где клубился белесый туман, стараясь успеть в нем затеряться, пока менты не стали стрелять более прицельно. За бортом вспенивалась вода, она мелко пузырилась, оставляя расходящийся след на поверхности реки. Вторая лодка, управляемая двумя гребцами, отплыла следом, быстро набирая скорость, рывками уходя все дальше и дальше от берега. В какой-то момент они едва не столкнулись бортами, и Лиходей вновь истерично закричал:
– Удавлю, паскуда!
Но лодки благополучно разминулись, Лиходей немного угомонился, хмуро наблюдая за Косьмой, который отступал, пятился к воде, продолжая стрелять по гребню склона, не давая милиционерам поднять головы. Скоро у него закончились патроны, Косьма отбросил бесполезный теперь пулемет, проворно развернулся и по колено в воде, неловко взмахивая руками, торопясь, побрел к лодке, которая еще не успела далеко отплыть.
Глава 10
Как только огонь прекратился, осмелевшие милиционеры тотчас поднялись в полный рост и принялись сверху стрелять по отплывающим в лодке людям. Пули с сухим чмоканьем густо входили в воду, как будто крупные капли дождя со всей силы часто ударяли в песок, на несколько сантиметров вспучивали воду в месте касания смертельного свинца с поверхностью реки, неведомо каким чудом, не задевая огромную фигуру бандита.
До лодки оставалось не более трех метров; Косьма, воодушевленный тем, что стрелки из милиционеров никудышные, на ходу повернулся, резко выбросил вперед согнутую левую руку в локте, а правой коротко ударил в районе сгиба. И хоть никто из сотрудников НКВД его слышать не мог, широко разевая пасть, заросшую свалявшейся бородой, рявкнул:
– А это видели, ментяры позорные!
Это вызвало нервные смешки среди его подельников и легкое оживление. Из лодки послышались подбадривающие не только его, но и себя выкрики:
– Косьма, ну ты и отмочил!
– Так их в бога мать!
– Курвы, они и есть курвы!
А один, привстав, сложил ладони рупором, тужась и приседая, оглушающе громко закричал:
– Волки драные-е-е!
Косьма ухватился за борт лодки, которая уже выходила на глубину, своей широченной, тоже обросшей мелким волосом, как шерстью, лапой. К нему потянулись сразу несколько рук. В этот момент его вдруг и ударила пуля с левой стороны в грудь чуть повыше сердца: ладонь сама собой разжалась, соскользнула с мокрой доски, и бандит, отчаянно барахтаясь в ватнике, который сразу стал пропитываться речной водой, и тяжелых валенках, пошел ко дну. На какой-то миг он вынырнул и беспомощно протянул к товарищам руку с растопыренными пальцами.
– Браты, – прохрипел он, выдавливая посиневшим языком изо рта зеленую воду, потому что уже сил выплевывать не было, – не бросайте! Не дайте принять ужасную смерть!
Рохля перестал грести, придерживая лодку, все еще надеясь, что Косьма каким-либо чудом ухватится за борт, но Лиходей, к тому времени опять находившийся на взводе, не своим голосом заорал:
– Греби, твою мать! Застрелю, гнида!
– Лиходей, – обратился к нему Илья, поднявшись со своего места на мешке, где он все это время неудобно ютился, с нескрываемой болью в душе наблюдавший скорбную картину, – так не делают. Он все же ваш товарищ.