Шкет значительно постучал себя кулаком по тугому животу, всем своим сытым видом показывая, что уже наелся от души, но отказываться не стал.
– Давай, – охотно согласился он, проворно взял деньги и скорым шагом, видно, уже не в силах бежать, направился на зычный голос торговки, которая не успела еще отойти далеко.
Илья видел, как мальчишка подошел к Зинке, о чем-то с нею поговорил и девушка, смеясь, сделала ему большой кулек из старой газеты, положила в него пять брикетов пломбира, потом потрепала по волосам, и Шкет отправился в обратный путь, высоко подняв кулек с мороженым, издали показывая Илье свою покупку.
В это время на пороге Управления внезапно и объявился Семенов, но не откуда он его ожидал, а изнутри здания: видно, всю ночь находился на службе.
– Павел, – спохватившись, одуряюще громко закричал обрадованный Илья, чтобы привлечь внимание потерянного коллеги, – пойдем, брат, в парк! Говорят, там тир открылся, постреляем!
Услышав знакомый голос, Семенов от неожиданности вздрогнул, вскинул голову и быстро развернулся всем корпусом.
Краем глаза отметив, что Леонтий направляется скорым шагом в его сторону, Илья пошел навстречу мальчишке, приобнял его и они, дурачась, толкаясь, и подтрунивая друг над другом, не спеша, двинулись по направлению к парку.
Не обращая внимания на невысокого невзрачного мужичка в рубашке-вышиванке и диагоналевых в полоску штанах (каких только горожан не встретишь на городских улицах), Лиходей короткой дорогой через дворы быстро пошел в парк, намереваясь на месте дождаться Илью и Шкета, чтобы случайно не попасться им на глаза по пути. Пройдя хожеными-перехожеными задворками, он первым добрался до парка. Там он купил у развозной бочки кружку пива, которую ему налила торговка в стеклянную пол-литровую банку, отобранную им по дороге у нерасторопного старичка интеллигентного вида. Очевидно, этот деятель сам направлялся попить холодного пивка.
– Ты, дед, не гунди, – зловещим голосом предупредил Лиходей возмутившегося такой несправедливостью пенсионера и погрозил ему свинцовым кастетом, – пока по башке не получил. А то так недолго и окочуриться. Понял, старый? Дома небось другие банки у тебя имеются… а мне некогда.
С беспечным видом прислонившись спиной к дощатой будке сапожника, Лиходей деловито сдунул обильную пену с банки и стал с ленцой потягивать пиво, внимательно наблюдая за подходившими к тиру друзьями. Илья оплатил несколько пулек и начал учить Шкета метко целиться из духового ружья. Через пару минут к ним привязался проходивший мимо подвыпивший мужичок в рубашке-вышиванке.
– Кто ж так стреляет, – донесся до Лиходея недовольный голос мужичка. – А еще фронтовик. Смотри, пацан, как надо. Видишь оленя, чичас ему будет каюк.
Мужик самовольно взял одну пульку, переломил, заряжая, ружье и долго целился, заметно поводя из стороны в сторону стволом. Наконец, прозвучал выстрел, свинцовая пулька звонко ударилась в противоположную стену, а жестяной олень как бежал, так и продолжал нахально бежать, ничуточки не пострадав от руки горе-охотника.
– Тоже мне стрелок, – разочарованно протянул Шкет и презрительно отвесил нижнюю губу. – Мазила ты, а никакой не снайпер. – Он быстро доел мороженое, небрежно вытер липкие ладони о рубаху и, отобрав у него ружье, грубо сказал: – Не можешь в воде пердеть, не пугай рыбу.
Мужик громко стал перед ним оправдываться за свой неудачный выстрел, сокрушенно разводя руками, потом переключился на Илью, который терпеливо слушал, снисходительно посмеиваясь, иногда что-то негромко говорил в ответ. Вскоре мужик выдохся, или ему просто стало стыдно перед окружающими людьми, начал разговаривать довольно тихо и миролюбиво, уважительно касаясь плеча Ильи своими короткими пальцами.
– Придурки! – сказал Лиходей, заинтересованно наблюдая за происходящим, дожидаясь, чем закончится разговор между мужиками, в душе сильно желая, чтобы они подрались на потеху ему и праздно шатающемуся народу в парке.
Лиходей даже не мог предположить, что Илья и Семенов в это время помимо слов, предназначенных для ушей окружающих зевак, незаметно для посторонних тихо переговаривались о важных делах, касающихся непосредственно его, Ливера, и других членов жестокой банды, запятнавших себя невинной кровью советских граждан.
– Сторожиху и инкассаторшу убил Лиходей, в миру гражданин Николай Коноплев, – говорил Илья, выслушав рассказ Семенова о том, что он успел узнать за то время, пока они не виделись. – А убил мужика и отрубил ему голову сам главарь шайки Иван Горыныч Горельский по кличке Ливер.
– Почему такая кличка – Ливер? – Семенов недоуменно посмотрел на Илью.
– Он забойщиком скота на бойне работал, а теперь числится на рынке рубщиком мяса. Мясник, одним словом. Говорят, что он по национальности хохол, откуда-то из-под Львова. Так что вполне может быть, что он служил в концлагере Озаричи у немцев полицаем. Все три жертвы – его кровавых рук дело. Но тут пока нет особых доказательств против него. Вот бы взять этого Ливера с поличным, да и выбить из него показания. Только он сам на дело не ходит, шестерок посылает… – Илья невесело усмехнулся, зло договорил, – вроде меня.
Последние его слова Семенов пропустил мимо ушей, задумчиво хмуря лоб, усиленно раздумывая о чем-то своем. Через минуту он, как видно, что-то надумал стоящее, потому что со значительной интонацией проговорил, пристально взглянув прищуренным взглядом Журавлеву в глаза:
– Есть у меня одна задумка. Жди, Илюха, весточку от меня. Где взять ее, теперь знаешь.
Он дружески хлопнул Журавлева по плечу, громко сказал, чтобы слышали все:
– Ну, извиняй, дружище, спьяну не попал. С кем не бывает.
И пошел, заметно покачиваясь, явно переигрывая. Лиходей, сильно расстроенный, что разговор закончился без потасовки, с разочарованным видом сплюнул и на едином дыхании опорожнил банку.
– Ушлепки, – злобно пробормотал он. – Никакого махалова… интеллигенты хреновы!
– Какие-е лю-у-уди! – неожиданно услышал он за спиной протяжный возглас с нарочито удивленной интонацией и уже совсем фамильярное обращение: – Здорово, Лихо!
С презрительной миной на лице Лиходей медленно оглянулся через плечо: позади него стоял собственной персоной Сема Абрамс по кличке Семь Копеек. Он иезуитски улыбался, как могут улыбаться люди, связанныесо всевозможными махинациями. В руках он с достоинством держал самую настоящую ребристую пивную кружку, через край которой лилась густая пена.
С видимым удовольствием отпив несколько глотков, Сема ехидно поинтересовался, облизав языком пену со своих толстых губищ:
– Смотрю, Шкет себе нового кента нашел?
Обидно поигрывая черными бровями, он значительно кивнул в сторону тира, где Илья и Шкет продолжали стрелять по жестяным мишеням.
– Наш человек, – неожиданно для себя с нотками неприкрытой ревности ответил Лиходей. – Так что закройся!
– А тот, который только что ушел, что за фраерок? Знаешь его?
– Дешевка, – пренебрежительно отозвался о Семенове Лиходей, презрительно сплюнул на землю и сам в свою очередь поинтересовался: – С какой целью интересуешься?
– Сдается мне, что это мусорок, – сказал Семь Копеек и свойственным всем аристократам манерам, а Сема Абрамс был настоящим аристократом (так величали в кругу уголовников воров-карманников высокой квалификации), ногтем мизинчика аккуратно убрал плавающую на поверхности пива соринку.
– Ты чего не след не базлань! – рассердился Лиходей. – Пока физиономию твою не отрихтовал.
– Я за базар отвечаю, – обиделся Семь Копеек.
– Да ладно, – все же не до конца поверил Лиходей, но физиономия у него заметно вытянулась. – Чем докажешь?
– Он меня в трамвае как-то чуть за руку не схватил. Только Сема Абрамс не тот человек, чтобы его можно было легко отправить на нары. Он сам себя с потрохами выдал, красной книжечкой козырнул в тот злополучный для меня день. Да и кондукторша с восьмого маршрута может подтвердить. Я бы зуб дал, но… я человек интеллигентный и эти ваши штучки презираю.
Лиходей медленно перевел свой сразу потяжелевший взгляд в ту сторону, куда ушел Семенов, но того уже видно не было.
Глава 15
О многом надо было подумать Илье Журавлеву после встречи с Семеновым, после того как они наладили оборванный два месяца назад при непредвиденных обстоятельствах столь необходимый для них обоих контакт. Теперь они могли связываться едва ли не ежедневно, но во избежание неожиданных накладок и других не менее серьезных событий, которые могли вольно или невольно привести к провалу секретной операции, следовало относиться к таким встречам более осмотрительно и лично общаться только в особо необходимых, крайних случаях. А чтобы все же быть в курсе дел друг друга, они договорились обмениваться короткими посланиями, пряча их в разных местах города, указывая в записке очередной тайник, день и время.
Теперь Журавлеву стало намного проще действовать в непривычной для него бандитской среде, потому что он был не один, и мог всегда положиться на своего товарища Семенова: принять от него нужную помощь или ценную подсказку, а его горячее дыхание за спиной придавало еще больше уверенности. Это все равно как в жестоком бою чувствовать крепкое плечо товарища. И что еще немаловажно, пропала острая необходимость уходить на съемную квартиру, ибо на прежнем месте Илья был осведомлен пускай и не во всех бандитских делах, но в большинстве это точно. Недолго им осталось заниматься убийствами, разбоем и грабежами, можно и потерпеть. А уж к Норе он как-нибудь подход найдет, на то она и баба. К тому же, как вчера выяснилось, уж больно девушка на передок слабая.
Илья со Шкетом еще долго бродили по городу, для видимости интересуясь съемными квартирами, и под вечер усталые вернулись к Норе. Журавлев за день так перенервничал, что сразу же уснул в своем сарае, как только его щека коснулась прохладной пахнущей сухим разнотравьем хрустящей поверхности подушки.
Ночью ему приснился все тот же странный сон о войне, где его, гвардии лейтенанта Илью Журавлева, фашисты прибили строительными гвоздями за руки и за ноги к бревенчатым стенам землянки. Он мучительно скрипел зубами и катал потную голову по подушке, изо всех сил желая освободиться от ужасов кошмарного сна. И только когда палачи шомполом от винтовки проткнули его горячее сердце, Илья громко застонал и проснулся. Сердце и в самом деле билось часто, глухой его стук отдавался в висках, а грудь давила непонятная боль, словно ее действительно пытались проткнуть. С сердцем у него было все в порядке (по крайней мере, так говорили все медики), и тогда вообще выходило уж совсем несуразное: во сне он настолько поверил в пытки, что перенес их в явь.