лялы.
– А армия далеко была?
– Ни нэ дуже далэко.
– Так они же послали одного своего, он что, не дошел?
Мне показалось, что Петр Ильич замялся:
– Та хто його зна, може, недийшов… А може втик. Вы краще по пид тыном йдить, а то чоботы заляпаетэ.
Мы свернули в улицу, середина которой представляла собой натуральное болото. Из него торчали, как хребты утонувших в этой топи доисторческих ящеров, гребни черной земли с рельефом автомобильных покрышек. Мы пошли узкой тропинкой под забором.
– А что, кроме того одного, больше некого послать было к нашим? У этого головы родных здесь, что ли, не было?
– Ни, в нього никого тут нэ було. Вин з миста був. Його ще до вийны прыйслалы, а потим колы нимци прыйшлы, так вин знык. А потим люды кажуть його з партызанамы бачылы.
– А там, я слышал, какой-то подземный ход был, через него нельзя было уйти?
– Ни, хода вже не було тоди. Його пидирвалы, ще колы цэркву знэсты хотилы. Думалы, що вона тэж рухнэ, а вона стояла. Тилькы склэп рознэсло.
– А склеп чей был?
– Склэп був Володацькых. Його тэж пограбувалы сыльно. Там сракофаг стояв з гэнэралом, вин там пид склом лэжав. Як живий був. Я сам не бачив, але ж дид мий казав, що граф як живый був, докы скло не знялы. Я колы зняли, так вин як прах розсыпався. Гэрой вийны з Наполэоном.
– А с саркофагом что сделали?
– А з нього тэлэгу зробылы. Гарна була тэлэга, йийи я бачыв, а з иншых гробив уси залышки повыкыдалы та й на фэрму видправылы, свынэй годуваты.
– Трупами что-ли?
– Ни, не трупамы, а я кажу, взялы гробы, бо гроб вин же як корыто, и з нього кормылы свыней. А тут я живу.
Он приподнял вошедшую в землю калитку, отворил ее и пропустил меня во двор. Дом был невысокий, и, когда мы входили в него, мне пришлось пригнуть голову. Вся семья находилась в одной комнате. Здесь стояли стол, плита с большим красным газовым баллоном, шкаф с разнокалиберной посудой на открытых полках. У стола сидела старуха. Она, кажется, дремала, то ли придерживая сухую головку темной, увитой венами рукой, то ли прикрывая ею глаза. Женщина у плиты что-то варила, помешивая деревянной ложкой в большой кастрюле. Она была в перепоясанном солдатским ремнем байковом халате и мужских туфлях на босу ногу. Пол в доме был земляным. Я слышал о таком, но видел впервые.
– Фаня, це с газэты хлопэць, хочуть з мамой побалакаты, про старых хазяйив, – объяснил мой проводник.
– Проходьтэ. – Женщина с интересом рассматривала меня. – А з якои газэты?
– Из Одессы, – сказал я, предположив, что название газеты она все равно не знает.
– А-а-а… Мама, тут вас запытаты хочуть, вы не спытэ?
Старушка отняла руку от лица. Глаза у нее были затянуты белесой пленкой. Голова, теперь ничем не поддерживаемая, мелко тряслась. Рот, проваленный из-за отсутствия зубов, мелко жевал.
– Мама, вы Володацькых памъятаетэ? – очень громко спросил Петр Ильич.
– А? – Старушка встрепенулась, приставила ладонь ракушкой к правому уху.
– Володацькых, кажу, памъятаетэ?
– Вала-вала, – сказала старуха и тихонько засмеялась, может быть пытаясь смех выдать за ответ на непонятый вопрос.
– Графа старого памъятаетэ?
– А-а, графа… Так, графа памъятаю! – закивала она. – Графа памъятаю. Красывый був, з вусами. – Старуха приложила трясущийся палец к промежутку между носом и верхней губой.
– Вин потим помэр, а сын церкву йому збудував. Я ще дытыною була.
– Ще трохы памъятае, – одобрительно заметил Петр Ильич. – Ну, запытуйтэ що вам потрибно.
– Спросите вы, что с Володацкими потом произошло?
– Мама, а що з хазяямы потим було? Що воны, втиклы, чы шо?
– Уйихав, слава Богу, уйихав, – закивала старушка. – З дружиною уйихав. В шуби був, такый красывый. Казав, церкву бережить, бо я ще повэрнуся. – Лицо у бабки отразило вдруг интерес. – А що, чуты щось?
– Ага, зараз повернуться воны тоби! З того свиту повэрнуться!
– Я нэ знаю. – Старушка снова беззвучно засмеялась, видимо, не поняв, что сказал сын.
– Ще щось запытаты?
– Узнайте про подземный ход. Зачем его рыли?
– Мама, а навищо пидземного хода до церквы копалы?
– А?
– Навищо, кажу, пидземного хода зробылы до церквы?
– Я нэ знаю. – Теперь она была растерянна.
– Там у склепи, кажуть, його дружина була похована, – подала голос женщина у плиты. – А вин коло нейи багато часу проводыв. Сыдив поряд с гробом и плакав соби. Кажуть, дуже красыва жинка була. То мама вже путае. Вона ще до того, як вин втик, померла. Люды казалы, що вин зглузду зйихав вид горя. А вин чув, що люди кажуть, так наказав хода йому прорыты з хаты, щоб його и не бачыв нихто, колы вин ходыть до нейи. Вин може б и не уйихав, але ж тут комисар одын був, вин и саркофаг з його батьком, чы то дид був, розбыв. Йому шабля його сподобалась, вин каже, я ту шаблю визьму и моя будэ. У нас зараз вийна з панамы и вона мэни дуже подобаеться. Ну, вин зи свойма хлопцямы розбыв гроба и взяв йийи. Йому кажуть, тоби пан голову видирвэ, а вин кажэ – не видирве, я йому першый йийи зрублю гэть! Ну, взяв шаблю и пишов. А пан вже чув и пид викном у сэбэ капкан заховав. И поймав того комисара. Забрав шаблю, но нэ вбыв. Кажэ, клыкай кращэ, щоб товарыши почулы. Ну, а з ным було, говорять, хлопцив може пъять. Воны кажуть пану через викно: видпусты його, а то мы хату твою пидпалымо. Пан кажэ: пидпалюй! Воны пидпалылы.
– Хэ-хэ, – подал голос Петр Ильич. Судя по довольному выражению его лица, в этой истории он явно был на стороне пана.
– Ну, пан уйшов через пидземного хода, – продолжала женщина, – а комисар сгорив там у капакани. Крычав, кажуть, страшенно. А потим пан повернувся зи свойимы товарышамы, ну и кого спиймалы, тых до пидземного хода загналы и там пидирвалы з двох кинцив. А пан потим знык.
– Но сказал, что приедет?
– Того я нэ чула. – Женщина пожала плечами. – То мэни моя бабка розповидала. Може й брехня усэ. Так люды казкы люблять, ось и розповидають.
– А я гадав, то вже потим хода пидирвалы, колы цэркву хотилы повалыты, – сказал Петр Ильич.
– А може, й потим пидирвалы.
– Так как же мне вашу учительницу найти? – спросил я.
– То вин про Капитонову запытуе?
– Ну.
– Вона, кажуть хвора. У ликарни зараз. У райони. Так вы подзвонить йий до школы, вам там скажуть, як йийи знайты.
На обратном пути мы обошли вместе храм. Кладка была ровная, крепкая, кирпич в кирпич, без щербин.
– А у этой Капитоновой какие-то помощники были? – спросил я.
– Ни нэ було. Та й ничого с того музэю не выйдэ, – сказал Петр Ильич.
– Люди же тут живут. Это же их история.
– Та яки то люды? – Он махнул рукой. – Молодь у мисто йиде, а що нам з того музэю?
Он посмотрел на меня исподлобья, словно прикидывая, говорить ли дальше, потом, вздохнув, добавил:
– Цэркву б видкрылы знову, то було б добрэ. Що старий людыни ще потрибно? Вона з Богом хочэ балакаты.
– Кто же на церковь деньги даст? – усмехнулся я.
– Та не треба й даваты. – Он отвернулся и смотрел в сторону. – Так помалу бы и видремонтувалы.
– Ну, спасибо за экскурсию, – сказал я и протянул ему руку.
– Та нэма за що. – Он неловко сунул свою руку в мою и встряхнул ее.
– Совсем забыл, а как ваша фамилия, чтобы я в газете мог сослаться на вас.
– Та навищо вам та хвамилия? Нэ треба цього.
Он повернулся и быстро пошел по направлению к магазину. Может быть, уже жалея, что сказал мне о том, что местные старики хотят ходить в церковь. Возвращаясь в Одессу и делая в блокноте заметки об услышанном, я подумал, что отчет о моей поездке можно было бы поделить на две части. Первую – о построенном шефами поселке. Он произвел на меня такое тяжелое впечатлание, что наутро после жуткой пьянки у меня не возникло даже мысли о том, чтобы вернуться в него и поговорить с новоселами. Застолье и похмелье вошли в сознание как неотьемлемая составная места, от возвращения в которое меня, видимо, удерживал простой инстинкт самосохранения. Второй частью могла бы стать история с церковью и склепом, где лежал когда-то в саркофаге под стеклом герой войны 1812 года и где местные выясняли друг с другом отношения сперва в годы Гражданской войны, а потом Отечественной. Но для этой истории нужно было еще собирать материал, а для этого проще всего было связаться с учительницей Капитоновой. Кто знает, может быть, моя статья могла бы помочь ей.
Глава 27
На следующий день я пошел к Охотникову, который, забыл сказать, был папашей нашего спортсмена Алика, и он, усевшись на край своего стола, вручил мне с десяток фотокарточек.
– Отличный репортаж на разворот выйдет, – сказал он. – Скажи начальству, пусть не пожалеют места.
У старого газетного волка все было просчитано. Ни одной дублирующей друг друга карточки. Общий вид поселка, перерезание ленточки, новоселы, дети на площадке из гнутых труб и подвешенных к ним шин. Мамаша с ребенком возле телевизора, который должен был свидетельствовать о достатке семьи. Выступающие в столовой начальники, слушающая выступление аудитория. Каждый снимок был нужен, и каждый сопровождала подпись. Имя-фамилия, возраст, профессия. Таких репортажей он сделал штуки три минимум – для «Знамени», для «Коммуны» и для нас. А может, еще и для какой-нибудь киевской газеты.
Видели бы вы, с какой скоростью Миша менял ракурсы съемки! Перебегал дорогу, приседал, привставал, поднимал руки с фотоаппаратом над головой: вжик-щелк! вжик-щелк! вжик-щелк! Одно слово: профи.
– Миша, а эти что-то говорили? Чтобы процитировать, а?
Зажав папиросу между черными зубами, Миша взял выбранную мной карточку с парой новоселов и, прищурив глаза, посмотрел на нее:
– Эти? Сказали, что счастливы невероятно и благодарят шефов за щедрый подарок. Взяли обязательство родить родине трех защитников и двух санитарок. – Хрипло засмеявшись, он вернул мне карточку. – Ну, а что они могут сказать? Пиши что хочешь, они же ни бэ ни ме, ни кукареку. Напиши, что дали хорошую хату, только чтобы они не смотали удочки в город. Тебе бы дали такую хату ни с того ни с сего, ты бы что, отказался?