Махнешь рукой, уйдешь домой,
Выйдешь замуж за Васю-диспетчера,
Мне ж бить китов у кромки льдов,
Рыбьим жиром детей обеспечивать.
Я не поэт, и не брюнэт,
И не герой – заявляю заранее.
Но буду ждать и тосковать,
Если ты не придешь на свидание.
Я смотрел на собравшихся и не верил глазам. Они улыбались, девушки пристукивали каблуками, прищелкивали пальцами в такт музыке, им это нравилось, как нравилась выступавшая до Гарика Эни Ленокс. Что было в этой старой утесовской песне? Время от времени она звучала где-то на периферии нашего слуха, но ей словно не хватало электричества, чтобы зажечься самой и зажечь аудиторию. В чем было дело? В словах, таких обыденных и начисто лишенных всякой экзотики, или в том, что никто не наполнил их тем содержанием, которое сделало бы их причастными к нашей жизни? Я не знал.
Шумит волна, плывет луна,
От Слободки за Дальние Мельницы.
Пройдут года, но никогда
Это чувство к тебе не изменится!
Ему стали аплодировать, кто-то поднес стопку.
– Ребята, вы не должны слепо поклоняться Западу, – говорил Гарик. – У нас есть своя классная музыка, и мы ее вернем народу! Мы добьемся того, что он еще будет ей гордиться!
Он снова взял несколько пробных аккордов и заиграл:
Я милого узнаю по походке,
Он носит брюки-галифе.
А шляпу он носит на подкладке.
В ботиночках он ходит на рипах!
Это было поразительно. Всё, что он только что сказал, мог бы сказать Кузнецов или кто-то из его инструкторов. Разница была лишь в том, что Гарик эту музыку знал и любил, а Кузнецов выполнял полученное свыше задание. Музыка, любая музыка, была ему до лампочки. Точно как Гончарову. Как он тогда сказал: «Может, я вообще глухой!»
Они все были глухими. Глухими при власти, с жутким талантом губить и душить все живое в любой отдельно взятой области. А Гарик оказался способным вдохнуть жизнь в старую песню, как Христос вдохнул жизнь в мертвого Лазаря. Талант, говорят, от Бога. Действительно, талант был божественной способностью оживлять мертвую материю.
Гарик отложил гитару, его хлопали по плечу, чокались с ним, снова гремела музыка, на этот раз – Madness – One Step Beyond.
Я слышал его хрипловатый голос: «Да нет, ребята, ну что вы в натуре, мы не против, мы за все талантливое! Но нам лично ближе наше, отечественное».
Потом гости стали прощаться – менеджер гнал их в гостиницу: рано утром они должны были улетать в Ялту. Выбравшись из толкотни гостиной, я пошел на поиски туалета. Дверь в него была заперта, и я поднялся на второй этаж. Одна из выходивших в коридор дверей была открыта. В приглушенном оранжевом свете мой босс целовался с Валерией. На нем были одни носки, на ней уже не было ничего. Одной рукой он обнимал ее за плечи, второй держал бутылку шампанского. Маленькая блондинка, усевшись у его ног, с упоением играла на его флейте. За ними еще несколько человек устраивались на широкой постели. Валерия, оторвавшись наконец от Толика, повернулась ко мне. Она была сильно во хмелю, и ей понадобилось время, чтобы навестись на резкость и опознать меня. Поманив меня пальцем, она сказала: «Так, давай или сюда или туда, а то газ выходит!» Это было так неожиданно, что я не знал, как реагировать на ее предложение. Спас положение Толик: протянув руку, он толкнул дверь, и та захлопнулась передо мной.
Когда я спустился вниз, Гарика с бригадой уже не было. Наташу я нашел на кухне с Мариком и двумя молодыми людьми – худощавой женщиной лет тридцати с обильной сединой в черных волосах, и парнем, который, видимо, был ее мужем – у обоих на руках были обручальные кольца.
Наташа помахала мне, чтобы я присоединялся.
– Знакомьтесь, это Митя-контролер, он же бывший журналист. Это он нам привел «Бригаду», – сказал Марик. – А это – Лариса и Вадик. Помнишь, я тебе говорил о них? Они придумывают фасоны, делают выкройки и все такое.
– Ты только послушай, что они рассказывают, – добавила Наташа. – Они, оказывается, первые самопальщики Одессы! Представляешь?!
– Я был вторым, – скромно заметил Вадик.
– А когда это было? – спросил я.
– В семьдесят пятом году, – ответила Лариса.
– А кто же был первым?
– Тут был один парень, Яша Петухов, это он научил Вадика. Он потом уехал в Австралию, но не исключено, что до него тоже кто-то был.
– Расскажи им, как вы крутили большие размеры, – сказал Марик. – Человек должен знать истоки нашего бизнеса.
– Лариса, расскажи ты, у тебя лучше получится.
– Ну, смотри. – Она обратилась ко мне. – Ты же видел раскроенные джинсы, да? Теперь представь себе, что это 501-й «левис». Знаешь, как он скроен?
– Очень узкий низ и ширинка на пуговицах.
– Правильно. Штанина у пятьсот первого идет как очень вытянутая трапеция. Там, где бедра, шире; там, где щиколотка, уже. Теперь представь себе, что какой-то дядя Фима из Америки прислал своему одесскому племяннику джинсы пятьдесят шестого размера. А у племянника сорок четвертый. Что с ними делать? Племянник несет их на толчок, но там их никто не покупает. Почему? Потому что у нас люди с такой жопой джинсы не носят! Эти джинсы можно было купить за пятьдесят рублей. От силы за шестьдесят. Дома мы их распускали. Знаешь, как распускается нитка на джинсах? С краю поддел, и она пошла. Эту нитку аккуратно наматывали на катушку. Тонкую нитку с нижнего шва – на одну катушку, толстую – с верхнего – на другую. Теперь, смотри, у нас есть четыре четвертинки. Мы их разглаживаем и перекраиваем на сорок четвертый размер. Только теперь мы их кроим вверх ногами. Что это дает? Там, где были бедра, мы делаем клеш двадцать восемь – тридцать сантиметров! Но даже на сорок четвертый размер ширины штанины в этом месте, – Лариса была в очень узеньких светло-зеленых джинсах и приложила ладонь к внутренней стороне бедра, – не хватает. Туда мы вставляем «ласточку» – клинышек. Задние карманы мы уменьшаем тоже, а передние делаем врезными под пояс, потому что у нас нет возможности и желания мудохаться с заклепками. И что мы имеем в результате? Мы имеем почти настоящий «левис» из самого настоящего левисовского материала, сшитый настоящими левисовскими нитками. За полторы сотни он у нас просто улетает. Чистый навар – сто рублей. Две пары в неделю мы делали стабильно. Мы бы делали больше, но не было столько больших размеров. Иногда, если попадались какие-то безымянные джинсы, мы из них тоже могли сделать «левис».
– Об этом бы хорошо написать, – сказал я Наташе.
– Пока не надо! – сказал Вадик. – Есть такие читатели, которые это не оценят.
– А как вы делали нижний шов? – спросил я. – На толчке это же был первый способ проверки – если снизу шов-восьмерка, то, значит, это фирма.
– Это самое простое! – сказала Лариса. – В оверлоке три нитки, которые сплетаются в косичку. Ты выпускаешь метров пять этой косички, потом наматываешь ее на шпульку и пускаешь снизу. Когда верхняя ее подтягивает, нижняя выглядит как настоящая восьмерка. Для лохов, конечно, потому что специалист это видит.
– А если больших «левисов» вдруг не было? Не прислали, допустим.
– Варианты всегда были, – сказал Вадик. – Хотя были свои ограничения. Типа «Вранглера».
– И «Маверика», – добавила Лариса.
– Ну да, это же одна фирма. Они на задние карманы ставили заклепки, поэтому ты не мог ничего сделать. Если снимал заклепки, то на их месте оставались дырки. Потом они задний карман шили впритык к боковому шву, и даже если ты мог спрятать боковую дырку во время кройки, то вторая у тебя все равно оказывалась прямо в центре. А если ты их не переворачивал, а просто перешивал на меньший размер, то задние карманы на небольшом размере выглядели просто ужасно.
– Но материальчик был симпатичный, – заметила Лариса. – Настоящее индиго. У меня в девятом классе были.
– Он потом сильно посерел.
– Зато куртки стали делать классные, с боковым карманом под планкой.
– Мне вельветовые нравились больше.
Они так увлеклись, что, кажется, забыли о нас.
– Потрясающе! – сказала Наташа. – Это так интересно!
– А мне интересно, почему вы, такие умные, не можете придумать, как делать хороший материал, – сказал Марик.
– Марик, я тебе уже говорила: вы должны перестать ориентироваться на джинсу и плащовку, – ответила ему Лариса. – Надо шить из любого технического материала, на котором красиво лежит строчка. Главное – стиль. Сейчас народ хочет иметь десять карманов на змейках, и он покупает эти карманы, а не ткань.
В этот момент в гостиной появилась девушка, на которой не было совсем ничего. Нетвердой походкой она подошла к столу, сделала себе бутерброд и налила в бокал вина. Громко отпив глоток, она исчезла, и мы слышали, как она шлепала босыми ногами по лестнице, возвращаясь наверх.
– Проголодалась, бедная, – заметила Лариса.
Вадик взглянул на часы и поднялся:
– Второе отделение не для семейных, так что нам пора домой.
– Можешь остаться! – сказала Лариса, тоже поднимаясь. – Ты же у меня так обделен женской лаской!
– Душа моя. – Он обнял ее за плечи, привлек к себе и потерся носом о ее щеку. – Ну, что ты говоришь?
Я взглянул на Наташу – она смотрела на них с восторгом.
Мы вышли на улицу. Ночь была прохладной, и в воздухе уже ощущалась острая прохладца осени. Я обнял Наташу, и она прижалась ко мне. Жизнь была удивительно полноценной. Мне казалось, что добавить что-либо к тому, что у меня появилось, невозможно.
– Ребята, вас подвезти? – спросила нас из темноты Лариса.
– А вы где живете?
– Мы здесь недалеко, на Фонтане, а вы?
– А мы в городе, возле кирхи. Спасибо, мы такси возьмем.
Когда у нас появлялось свободное время, я просил Игоря научить меня водить машину. Он был рад этому занятию. Он мне чем-то напоминал Мишу Климовецкого. Очень простой, добродушный и настроенный на то, чтобы хорошо заработать. Его добродушие гармонично сочеталось с готовностью дать кому-нибудь в глаз, если того требовал работодатель. Думаю, что при надобности он бы дал в глаз и мне. Но пока он шефствовал надо мной, и это явно доставляло ему удовольствие. Он добродушно приговаривал «епты-шпропты!» всякий раз, когда я не успевал вовремя переключить скорость и машину дергало или когда она глохла на светофоре и за нами начинали сигналить другие водители. Науку вождения я освоил за неделю, и это дало непредвиденный побочный эффект. Один раз я подъехал к базе, сидя за рулем. Игорь расположился на пассажирском сиденье.