Толик с Мариком курили у входа.
– Ты водишь? – удивился Толик.
– Так у меня учитель какой! – сказал я, подмигивая Игорю.
– Получается, я плачу деньги водителю, хотя мог бы и не платить. Игорь, знаешь, я, наверное, тебя уволю.
Игорь изменился в лице.
– Точно уволю. С этой должности, я имею в виду. Но другую какую-то найду.
Игорь дернул головой, про себя, наверное, сказав свое «епты-шпропты!».
– Мы сейчас стояли и обсуждали, что Марик не может один ездить. Нужен второй человек. Поедешь с ним?
– Можно, – ответил Игорь.
Новая жизнь, словно метлой, вымела из моего сознания совсем недавнее прошлое. Не сговариваясь с Наташей, мы перестали упоминать редакцию, хотя она ежедневно ходила туда. Меня невероятно увлекла новая работа, простота отношений с новыми сотрудниками, осмысленность этих отношений и особенно быстрый и хороший заработок. Было смешно вспоминать, как я ходил в редакционную бухгалтерию, если при подсчете гонораров кто-то пропустил две мои заметки, и как после долгих сверок и поисков мне добавляли к зарплате восемь рублей. Сейчас у меня появились деньги, более того, у меня начали оставаться лишние деньги, и это родило мысль, которая еще недавно показалась бы мне пустой фантазией: я мог купить дом. Свой дом. Приобретение квартиры требовало многолетнего стояния в очереди, само попадание в эту очередь было проблематичным. Целесообразней было купить дом, как давно уже купили себе дома Лариса с Вадиком, Толик, другие ребята из кооператива. Раньше я думал, что в частных домах, расположенных за границей того района, который считался центром (с одной стороны – порт, с другой – ж/д вокзал), жил простой полусельский-полузаводской люд, прибавляя к заработкам доход, который им приносило подсобное хозяйство: продажа цыплят, кроликов, овощей и фруктов. То, что этот люд не очень простой, стало понятно, когда вокруг некоторых участков появились высокие заборы из новых, плотно пригнанных досок, из-за которых выглядывал пластик парников. Потом над заборами стали подниматься каменные дома, возле которых стояла своя машина, а иногда две. Сейчас я видел, что масса людей, имевших средства, приобретали частные дома, не убивая жизнь в очередях на государственную квартиру и не испытывая никакой неловкости за свой «сельский» образ жизни. Как правило, их дома были больше квартир в новостройках. Своя машина избавляла от зависимости от общественного транспорта. Более того, ты передвигался быстрее и с большими удобствами. Нужны были только деньги. Я открыл счет в банке, где скоро у меня появилась первая тысяча рубелей. Первая в жизни. Потом вторая. Я не ожидал этого, но эти деньги меня просто окрылили. Я научился давать «сверху». На концерте «Аллегро» в переполненном зале филармонии мы сидели в первом ряду. Я купил эти билеты смеха ради, хотя в зале, где было много знакомых, чувствовал себя неловко. Я все еще помнил, что мой старый статус не позволял мне такой близости к сцене. Это были места начальников и блатных. Наташа тоже сидела на красном плюше как на иголках, и еще до того, как подняли занавес, я дал ей честное слово, что это было в первый и последний раз. Мы сошлись на том, что впредь будем сидеть в пятом ряду. Преодолев неверо ятную неловкость или скорей непривычку, я купил Наташе итальянские туфли, первые в ее жизни такие дорогие. В них она неожиданно стала высокой, стройной и очень сексуальной, хотя и очень смущенной, что не помешало мне повалить ее в постель и изнасиловать после первой же примерки. Мы хохотали от охватившего нас счастья.
– Митя, мы что, богатые?
– Немножко.
– Ты стал только немножко богатым, но невероятно изменился, ты знаешь это?
– Да? А в чем это выражается?
– Раньше ты искал во мне поддержку. А сейчас мне иногда кажется, что со своими новыми доходами ты можешь найти кого угодно.
– Никакого позыва, – ответил я.
– Даже не вздумай никого искать. Ты – мой. Ведь я тебя полюбила бедным. И значит, по-честному. А другие будут любить только за деньги.
Однажды я встретил на улице Кощея, который с нескрываемой радостью бросился мне навстречу:
– Митя, дорогой, где вы пропали? Новая работа, новая любовь, нет?
– Все новое, – сказал я.
– Слушайте, зайдите в субботу вечерком. Посидим, как в старину. Послушаем музыку. Выпьем. Берите свою девушку. Я уверен, что какая-нибудь красотка. Я вас знаю.
Наташа с удовольствием согласилась, и мы, купив бутылку шампан ского и торт, пошли к нему. Я взял с собой новый альбом Стинга, который только что купил у приятеля Толика. Приятель был моряком. Для него этот диск был большой ценностью. И денежной, и культурной. Это был последний, только что вышедший Стинг – Nothing but the Sun. Обладание им делало моряка специальным человеком. Представителем высшей касты. Брахманом. «Сто дашь?» – с вызовом спросил он, ожидая, что я отступлюсь, а он тогда сможет сохранить свою кастовую принадлежность. Ровно до тех пор, пока эти диски не повезут иностранные студенты и другие моряки. Через минуту он остался с одной сторублевой бумажкой в руках, а я ушел домой с его альбомом, чистым, холера меня забери, брахманом.
Спустившись в подвал Кощея с Наташей, я увидел его жилье ее глазами – не очень чистое помещение с запахом сырости, засаленные кресла, валяющаяся на полу окостеневшая, тронутая желтизной газета, вскрытая аппаратура. Время и разлука позволяли увидеть давно оставленные места такими, какими они в действительности были. Такой же неприглядной в свое время я увидел квартиру, где вырос.
Кощей был явно смущен. Он пошел за тарелками, и я слышал, как он со звоном перебирал их, скорей всего выбирая чистые или просто приличные на вид. Вернулся он с двумя стаканами и одним настоящим фужером. Из нагрудного кармана пиджака торчали вилки и нож.
– Все тарелки грязные, воды с утра нет, так что давайте прямо из коробки. Вилки – чистые, тара – тоже. Приступайте.
Когда я открывал шампанское, он снова поднялся и принес бутылку коньяка.
– Слушайте, Митя, пускай шампанское девочки пьют, а мы с коньячка начнем. Для преодоления первых минут неловкости, так сказать.
– Да вы не стесняйтесь меня! – весело сказала Наташа. – Я – простая! Давайте мне тоже коньячку!
– Побойтесь Бога, какая же вы простая… – пробормотал Кощей.
Она действительно была непростая, она совершенно потрясающе выглядела в тот вечер, и я подумал, что что бы ни говорили, а деньги делают женщину привлекательней. И дело не только в обуви, шмотках, косметике, а в том, как она себя чувствует и ведет: спокойной, уверенной, настроенной на праздник, – и это производит совершенно убийственный эффект.
Ее реплика немного разрядила атмосферу, тем не менее после первой рюмки Кощей налил себе и опрокинул вторую. Потом позволил мне поставить Стинга. Я поставил сразу свою любимую песню Fragile. Она звучала на его аппаратуре убийственно. Слышно было, как скользят пальцы Стинга по струнам, как он дышит. Ощущение было такое, что он сидел рядом с нами.
– Нравится, как звучит? – спросил я Наташу.
– Не то слово! – шепотом ответила она.
Когда песня доиграла, я поднялся и поставил диск сначала, сделав звук потише. Кощей, снова наполнив стаканы, стал расспрашивать о кооперативе. Я отвечал, и он все качал головой, потом заключил:
– Это у них сейчас второй НЭП. Доконали экономику к едрене бабушке, теперь ничего не осталось, как дать свободу частникам. Сегодня пошел купить что-то поесть, а в магазине – русский стриптиз! – голые полки. Старуха у прилавка стоит и плачет. Я ей говорю: мамаша, в чем дело, кошелек сперли? И уже приготовился ей рубчик дать. Нет, говорит, собачке колбасы не могу купить, кормить нечем. Вы давно в магазине были?
Наташа посмотрела на меня неуверенно, потом сказала виновато:
– Мы на базаре сейчас покупаем.
– Хм! – Кощей поднял свой стакан. – В таком случае не могу не выпить за долголетие вашего кооператива!
Мы чокнулись и выпили.
– Есть хороший анекдот, – продолжил он. – Один чудак слишком громко жаловался, что ничего нет. Ни колбасы, ни сыра – ничего! Ну, его взяли за одно место, отвели, куда надо, и думают: надо его пугнуть. Говорят, мы тебя сейчас, собака такая, за антисоветскую пропаганду и агитацию расстреляем. Поставили к стенке, а патроны взяли холостые. Ба-бах! Только дым развеялся, он поворачивается и говорит: «Ну, елки-палки, патронов и то нет!»
Посмеялись мы все не очень весело. Он снова сделал звук чуть погромче. Играла, я помню, They Dance Alone. Кощей сказал:
– Что-то эта нудноватая, первая была получше.
– Она не нудноватая, – решил уточнить я. – Она – грустная. Это как в Чили вдовы жертв пиночетовского режима приходят на площадь с портретами своих мужей и танцуют такой похоронный танец.
– Хм! – Кощей ухмыльнулся. – Это как если бы у нас сейчас был царь-батюшка, а где-нибудь в Дюковском собирались потанцевать вдовы с портретами повешенных красных комиссаров.
Наташа посмотрела на меня с недоумением.
– Вам их не жалко? – спросила она.
– Очень жалко. – Кощей почесал затылок. – И которых по подвалам расстреливали жалко. И которых в Сибири сгноили тоже жалко. Человека не для этого мама родила, нет? Всех жалко.
– Лучше в свете парня нет, чем Августо Пиночет, – вспомнил я.
– В мире не знаю, а в Чили – точно, – сказал Кощей. – Знаете, когда он взял власть?
Мы пожали плечами.
– Когда Альенде решил национализировать землю. Сделать колхозы. Как у нас. Он же марксистом был. Никогда не слышали, как у них там домохозяйки вышли на улицы с пустыми кастрюлями?
– Что-то слышали. Только я, честно говоря, не вник.
– А там нечего вникать. Когда жрать стало нечего, Альенде заявил, что отсталые крестьяне саботируют его правительство, и решил взять все сельхозпроизводство под государственный контроль. Все точно по советскому сценарию. Но только их Пиночет оказался более толковым генералом, чем наш Корнилов.
– Слушайте, а откуда вы все это знаете? – спросила Наташа.