ное другое — спасти ее, а остальное потом. Ты поедешь с нами, Глуздырев. Твоей даме ни к чему слышать о том, что ты будешь вещать нам. А вам, дамочка, скажу вот что — избави вас бог кому-нибудь сказать, что здесь происходило. У вашего кавалера сейчас две жизненные перспективы — пожизненное заключение или легкая смерть. И мы подумаем, что ему предложить. Так что ваша любовь закончена раз и навсегда, будьте в этом уверены. Ищите себе другого хахаля и этого не бойтесь. С ним покончено.
— А за что? Не нужен мне другой! Я люблю его! — вдруг запальчиво закричала подруга Крутого.
— Любите воспоминания, — ледяным тоном произнес Раевский. — А он не должен топтать землю. Слишком много зла он принес людям и не имеет никакого права на жизнь. Оделся?! Тогда пошел вперед! Простись со своей подругой и не буравь ее глазами, она перед тобой ни в чем не виновата.
— Один вопрос к вам, если можно, — пробубнил Крутой. — Как вы на меня вышли?
— Вообще-то это тайна, но поскольку ты, как это у вас говорится, труп, скажу. Меньше отношений надо выяснять на улице со своими бабами, шататься меньше, следить меньше. Ты тут всех за дураков держишь. Повезло вам в Турции, крупно повезло, так ты полагаешь, что всегда так должно везти? Так не бывает, Крутой. Слухами земля полнится, а ты же не невидимка, вон ты какой здоровенный лоб, настоящая горилла. Все, времени нет! Пошел вперед!
Крутой как-то неопределенно махнул здоровенной ручищей всхлипывающей подруге и, хромая, поплелся к выходу. Двое взяли его под руки и помогли выйти.
Раевский попросил Сергея сесть в машину Марчука, а сам сел с Генрихом. Крутого посадили в эту же машину на заднее сиденье, надев на него наручники. Рядом сели двое телохранителей.
— Рассказывай все в мельчайших подробностях, — приказал Раевский, когда они сели в машину. — Погоди только минутку. Генрих, давай на наш аэродром. Я позвоню, чтобы готовили самолет. Летим в Севастополь. Погода только уж больно безрадостная, — добавил он.
Действительно, в этот декабрьский день повалил сильный снег, дул холодный ветер, и погода вполне могла оказаться и нелетной. Раевский перестал сомневаться в правильности своего звонка Бурлаку. Он позвонил на аэродром, где находился его личный самолет, и распорядился готовить его к полету.
— Ладно, Крутой, теперь ответь мне для начала вот на какой вопрос — кто убил людей в Стамбуле? Учти, скоро возьмут всех членов вашей банды, и не надо врать. Тогда и подумаем, что с вами сделать, кто из вас больше виноват. Так что говори, раз уж начал. И не юли, тебе из этой ситуации не выпутаться, тебе все равно крышка. Ничего я тебе обещать не могу, кроме разве что легкой смерти. Это для тебя тоже неплохо. А могу и грузинским товарищам отдать на растерзание. Знаешь, что с тобой сделают за Ираклия Джанава? Навряд ли ты даже себе представляешь. За несколько минут из крутого в жидкого переквалифицируешься.
— Это не я. Это Яков, — буркнул Крутой.
— А русского мужчину, который хотел вмешаться, тоже, значит, Яков?
— Тоже Яков…
— Ах вот оно что, ты, значит, ни при чем. Ты только наблюдал.
— Парня я убил, который за рулем был. Это вот я, врать не стану.
— Ты смотри, раскололся, — усмехнулся Раевский. — А теперь скажи мне вот что — как содержится девушка?
— Нормально… Никто ее не бьет, не насилует… Не для того брали.
— А как же вы ее транспортируете?
— Снотворное колем.
— И она все время спит?
— Просыпается иногда, кормим…
— И как она себя ведет?
— Сначала ругалась, пыталась драться, кусаться. Сил только у нее мало. И вот еще что. Я уж так говорю, раз вам нужно. Для ясности. Я так понял, что она знакома с этим самым Валерием Ивановичем. У них какой-то свой разговор. Давно они друг друга знают. Поговорил он с ней наедине, и после этого разговора она стала вести себя спокойно.
— Любопытно. Очень любопытно…
— Она его еще как-то назвала, один раз в машине, когда ее в дом этого Али везли. Только один раз, больше она его так не называла.
— Ну?! Вспомни.
— Никак не могу, гадом буду, не помню. Имя такое простое, но никак не вспомню. Он сказал, что она обозналась. Но я маракую, что не обозналась она, по морде его видел, что не обозналась. А имен я не запоминаю, память у меня на имена плохая.
— Ну хоть примерно? Иван Иванович? Петр Петрович? Пал Палыч?
— Нет, что-то другое. Длиннее… Митрофанович, что ли? Или нет, Поликарпович… Ну, не могу, вспомнил бы, не могу!
— Вспомнишь… Сейчас дело не в этом. Дело в Другом. Тебе бога или черта надо молить, чтобы с ней все было в порядке. От этого зависит, каким способом ты закончишь свою прекрасную жизнь, Глуздырев. И ты, и твои друзья. А пока есть время, расскажи вот о чем — как ты организовал убийство Султана Гараева? Еще, кстати, твой кровник. Ну, Крутой, грузины будут с чеченцами за твое драгоценное тело бороться, а я думать, кому из них тебя отдать. Ну и дел ты натворил на белом свете. Сколько тебе лет?
— Двадцать девять.
— И столько всего за тобой. Так как? Колись раз начал, облегчи душу.
— Позвонил из Турции Симе, попросил Султана у себя принять четырнадцатого октября. Он его хорошо знает, сам Султан говорил. Сима ему сказал, что в этот день от нас будут важные сведения. Он должен был прийти. И пришел.
— Дальше что?
— Позвонил из Турции Эвелине, бабе своей. Попросил отравить его.
Генрих, сидящий за рулем, едва заметно покачал головой, а Раевский хмыкнул.
— Вы распоряжаетесь чужими жизнями, как будто они принадлежат вам. А у Гараева, между прочим, четверо детей. Ну так что? Давай, выливай свои помои, что в себе держать?
— Позвонил Чалдону, попросил пристрелить их всех.
— Логично… А в Москву зачем приперся?
— А как же? Дело делать надо.
— А зачем же ты мне говорил, что Варя плоха? А теперь говоришь, что все в порядке.
— Да в порядке она, в порядке, — испуганно бубнил Крутой. — Пугал я вас просто. Не для того мы ее… Ради денег только… Отпустили бы, если бы вы заплатили…
— И сколько же вы хотели с меня содрать, если не секрет?.
— Мы спорили… Валерий Иванович предлагал сто миллионов. Яков соглашался, а я считал, что загнули, говорил, что пятидесяти хватит. Ну, сошлись на семидесяти пяти.
— Добрый ты, однако, — усмехнулся Раевский. — Карман мой жалеешь. А твой Валерий Иванович прав, я бы и больше заплатил. Дочь ведь она мне, единственная дочь, понял ты, горилла безмозглая? Ну, моли бога, чтобы с ней все было в порядке, а то мать проклянешь, что родила тебя. Пока она не найдется, с нами будешь, в нашей тюрьме. У нас лучше, чем в Бутырке. А сейчас пересядешь в другую машину, — произнес Раевский. — Не могу с тобой рядом находиться. Воняет от тебя очень уж круто, с бабы же тебя сняли.
— Не успел он, — добавил Генрих.
— Это плохо, — покачал головой Раевский. — Теперь уже никогда не кончишь, разве что только в кулак. Давай вылезай, тащите его в ту машину, — указал он на белую "Ауди", где сидели Юра и Саша.
Крутого пересадили в "Ауди", а в "Мерседес" пересел Сергей.
— Не признался, что убил Олега? — процедил сквозь зубы Сергей.
— Говорит, что не он. Не горячись, он еще не все нам рассказал. Он ответит по полной программе, ты не беспокойся. Но сейчас главное спасти Варю. И снова не натворить ошибок. На этом этапе мы все, полагаю, сделали, что могли…
— Наверное, вы правы, — согласился Сергей. — И все же очень интересно вот что. Все говорили, что у Марины потеряна память, и Гараев, и жены Сулейманова…
— Да, вот тут еще что выяснилось. Крутой говорит, что она узнала в одном из бандитов кого-то, ей хорошо знакомого, и назвала его каким-то именем…
— Каким именем?
— Он не может вспомнить. А вспомнить должен. В этом деле все важно. А ты, чувствую, хотел было с ним счеты за Олега свести. Рано, рано, он еще не все рассказал. Хотя… это как раз может быть следствием болезни, — продолжал размышлять вслух Раевский. — Она приняла незнакомого ей человека за знакомого, только и всего. Я не придаю этому серьезного значения.
Зазвонил телефон Раевского.
— Владимир Алексеевич, — услышал он голос своего телохранителя Юры, едущего в другой машине. — Этот что-то вспомнил и хочет вам сказать.
— А ну-ка, давай его.
— Это самое… — послышался в трубке хриплый бас Крутого. — Вспомнил я вдруг то имя, которым ваша дочь назвала Валерия Ивановича…
— И что же это за имя?
— Петр Ефремович, нет, вру — Павел Ерофеевич…
— Павел Ерофеевич? — переспросил Раевский, бросая взгляд на Сергея.
— Он вспомнил имя? — прошептал Сергей. Раевский молча кивнул. Сергей почувствовал, как мурашки пробежали по его телу. — А может быть, Павел Дорофеевич?
— А может быть, Павел Дорофеевич? — спросил Крутого Раевский.
— Точно, точно, вот это точно. Именно Павел Дорофеевич, так она его назвала.
— Спасибо тебе, это важное сообщение.
— Павел Дорофеевич, — шептал Сергей. — Павел Дорофеевич Кузьмичев.
— Бывший директор детдома? Депутат Думы? — искренне удивился Раевский. Так о нем в позапрошлом году все газеты писали, оказался не тем, кем называл себя, в прошлом уголовник, заказал убийство своего родного брата и прочее, прочее, прочее…
— И бесследно исчез, — добавил Сергей.
— По мнению правоохранительных органов, был убит при разборке.
— А что, если выжил? — процедил Сергей. — Владимир Алексеевич, это страшный человек. Она попала в лапы жутких людей. Ее надо срочно спасать, иначе будет беда.
— Что мы и собираемся сделать, — произнес каким-то неуверенным голосом Раевский, ощущая нарастающее чувство тревоги, и закурил очередную сигарету.
Часть III
Я не могу думать об этом,
Я отдаю мысли обетом,
Я не хочу помнить, но вера
Выше меня.
Не закричу и не признаю,
Гасит свечу нота иная,
В сердце растет белая мера
Нового дня.
В зеркале снов встретиться можно.