— А в Ялте у вас родственников нет, кроме этих Нитко? — спросил Сергей.
— Откуда? — махнул рукой Харитон. — А Валька, сама видите, как живет, с хлеба на воду перебивается. И двое детей у них с Виталиком. В школе они сейчас.
— Значит, нет родственников? — еще раз уточнил Сергей, а Марчук бросил на него недовольный взгляд, не понимая, почему он так упорно расспрашивает их про родственников, как будто это может иметь какое-нибудь значение для интересующего их дела.
— Нет, — произнес Калиниченко и сделал большой глоток пива. Сергей заметил, что он старается не глядеть ему в глаза.
Татьяна тоже слегка насторожилась.
— Вот и у меня тоже нет родственников, — равнодушным тоном сказал Сергей. — Родители и маленькая сестренка погибли в восемьдесят первом году в автокатастрофе, бабушка умерла, а несколько лет назад скончался и дед. Один я на свете… Плохо это, когда нет родственников.
— Это точно, — закивал Харитон. — Без родственников очень плохо.
— У меня вот была какая проблема, когда я остался круглым сиротой, продолжал Сергей, вызывая все большее раздражение у Марчука. — Моя мама была единственной в семье, папа тоже. Правда, оказалось, что у мамы были два сводных брата, сына моего покойного дедушки Кирилла Петровича Олеванцева Петр и Кирилл, но она даже не знала об их существовании, да и я их видел только много лет спустя, мельком на похоронах деда. Так что ни дядек, ни теток, ни двоюродных братьев и сестер у меня не было. А были бы, может, и помогли. Как вы полагаете, Харитон. Как вас по батюшке?
— Меня-то, да просто Харитон, и все.
— И все же, как вас по батюшке? Марчук бросил недоумевающий взгляд на него, не понимая, куда он клонит.
— Харитон Федорович, допустим, — неохотно ответил Калиниченко.
— Да, Харитон Федорович, ваше положение лучше моего, — заметил Сергей. — У вас ведь полно родни, помимо троюродной сестры вашей жены Валентины Нитко, у вас есть и своя собственная родня.
— Откуда это вы взяли? — нахмурил черные густые брови Харитон.
— Так… Некие упражнения памяти… Знаете, люди нам порой что-то рассказывают о своей родне, а нам это так неинтересно слушать, мы вроде поддакиваем, а сами думаем о своем. И все же что-то остается. И когда надо, это что-то поднимается со дна памяти.
— И что же вы такое интересное вспомнили? — слегка привстал с места Харитон, хмуря свои черные брови.
— Да так, один давний разговор. Это было в ночь с девяносто третьего на девяносто четвертый год. Я тут неподалеку встречал Новый год. И кое-кто под водку долго и нудно рассказывал мне о своей родне. Не потому рассказывал, что это мне очень интересно было, а потому, что молчать было невмоготу. Плохо нам очень было, вот он и говорил о разном без умолку. Поведал он, например, о своем покойном дядюшке, родном брате его отца, и о своей тетушке, которую звали Люба. Так вот эта Люба в свое время вышла замуж за некоего Федора Калиниченко. А сына своего Федор назвал Харитоном в честь отца своей супруги. У деда Харитона было трое детей — Борис, Люба и Антон…
— Хорошо вы, вижу, разбираетесь в нашей родословной, — мрачно заметил Харитон, бросая быстрый взгляд на притихшую жену.
— Ой, что только не пригодится в жизни? — усмехнулся Сергей. — Даже такие воспоминания. Казалось бы, совершенно негодные к применению. Дальше продолжать или нет?
— Продолжайте, очень даже интересно.
— Люба родила вас, Харитон, а Антон кого родил? — улыбнулся Сергей и слегка дотронулся до могучего плеча Харитона. Марчук напряженно слушал, слегка приоткрыв рот, вроде бы до него начало кое-что доходить.
— Антон родил Георгия, вот кого. А фамилия вашего дедушки Харитона Климов, не правда ли? Значит, и мама ваша в девичестве Климова?
— Ну Климова, Климова, что это преступление какое? — пробурчал Харитон.
— А теперь ответьте мне, Харитон Федорович, на последний вопрос, где сейчас находится ваш двоюродный брат Георгий Антонович Климов? — глядя в упор на Калиниченко, спросил Сергей.
Калиниченко сильно побледнел, стараясь не глядеть в глаза собеседникам, взял со стола пачку "Беломора", вытащил папироску, нервно закурил.
— Где находится? Дома находится у себя, где ему еще быть?
— Нет его там. Я проверял, заехал по дороге. Дом Климова глухо заперт на замок, — произнес Сергей, бросая быстрый взгляд на Марчука. — Разве, если бы он был дома, я вел бы такой подробный разговор про ваших родственников?
— Вынюхал, — мрачно процедил Калиниченко. — Ведь вынюхал же.
— Можно подумать, это было так трудно узнать. Просто никому не пришло в голову узнавать родословную каких-то пьянчуг из поселка Рыбачье под Севастополем. А если бы стали выяснять, давно бы все поняли. Так-то вот, Дмитрий Андреевич, — он победоносно поглядел на частного сыщика.
— Ладно, Харитон, — наконец, нарушила молчание и Татьяна. — Что уж теперь? Расскажи…
— Со свету ведь сживет! — крикнул Харитон, вскакивая с места. — Да и слово я ему давал, как я могу слово мужское нарушить?
— Неужели вы полагаете, Харитон Федорович, что мы желаем Георгию Антоновичу зла? — укоризненно поглядел на Калиниченко Сергей.
— Я ваших дел не знаю, — задумчиво произнес Харитон. — Разобраться в них не только без поллитра, но даже и с поллитровкой никак невозможно. Я, конечно, вам все расскажу, что знаю. Только предупреждаю заранее, господа хорошие, чтобы вы никаких претензий ко мне не имели. Я ведь на самом деле не знаю, где сейчас Гошка.
Поначалу машины видно не было, поначалу вдали появилась лишь какая-то точка. И тем не менее эта точка почему-то вселяла в нее чувство уверенности, придавала сил. Именно увидевшее, она нашла в себе силы сделать резкий рывок. Потом она поняла, что по направлению к ним на предельной скорости мчится автомобиль.
Силы оставили ее, она уже чувствовала дыхание преследователей. Еще буквально несколько минут, даже минута, полминуты, и они схватят ее. А когда они ее схватят, они будут обращаться с ней по-другому, с Кузьмичева спадет маска благожелательности, которую он надел. Ей-то прекрасно известно, кто это такой — это садист, палач по своей природе, недаром она боялась его больше всех и тогда, в детдоме, боялась, и попав в его лапы спустя много лет, только старалась не подавать виду, что боится.
И помощник у него соответствующий. Даже не верится, что это вообще живой человек — лысое, безбровое чудовище, упырь, убивший Ираклия и Георгия, существо, способное на все. Да, они только что подрались, чем она сумела воспользоваться, но драка эта напоминала поединок чудовищ из фильма ужасов, и не более того. А сейчас они найдут общий язык, сейчас они с ней разберутся…
Вот она — развязка! Справа море, слева бескрайняя степь, сзади почти пустой поселок, над головой черные грозные тучи. И мерзлая, кривая дорога.
— Стой, гадюка, стой, хуже будет, — раздается за спиной грозный голос Кандыбы.
Кузьмичев молчит, он только шипит, тяжело дышит, хрипит. Как-никак ему идет шестой десяток.
Она больше не может, у нее останавливается дыхание. Такое ощущение, что сейчас разорвется сердце, так она устала. Ноги — ватные, а в висках стучит, словно маятник. Господи, за что ей все это?! За те преступления, которые она совершала?! За ограбленные квартиры? За сожженные дачи? Но ведь она бы могла жить по-другому, она всю жизнь напряженно борется за свое существование, почему же весь мир ополчился против нее? Господи, хоть бы кто-нибудь пришел к ней на помощь! Сережа, Сергей, где ты?! Где мои родители?! Все говорят, что они очень богаты и влиятельны?! Почему же они не могут найти ее и отомстить этим подонкам?!
— Вот и все, — наконец, раздается хриплый от усталости голос Кузьмичева, и его потная рука дотрагивается до ее спины. — Попалась… Ну, сейчас ты узнаешь, почем что и как. Скоро твой крутой папаша получит какую-нибудь часть твоего нежного тельца и будет несговорчивее.
Он задыхается, ему трудно говорить, и тем не менее он говорит, чтобы ей стало страшнее, чтобы силы совсем оставили ее. И он добивается своей цели, она замедляет бег.
— Кого еще черт несет? — слышит она голос Кандыбы. Он орет на несущийся на них военный "уазик".
Она видит в машине свое спасение, делает последний рывок. Только бы машина не проехала, только бы она остановилась. А может быть, это едут именно за ней, едут, чтобы ее спасти из этих страшных лап…
— Мама! — кричит она. — Папа! Сережа! Помогите мне!
Машина резко останавливается. Открывается дверца, и сильная рука помогает ей сесть.
— Стой! — закричал Кузьмичев, целясь из пистолета в водителя.
— Пригнись! — слышит Марина голос рядом и, даже не глядя на его обладателя, пригибается. И тут же раздаются сразу два выстрела. Кузьмичев и Кандыба стреляют почти одновременно.
Водитель "уазика" резко разворачивается. Затем тоже вытаскивает пистолет и стреляет в Кузьмичева. Марина видит, как тот падает, чтобы в него не попала пуля. Еще один выстрел водителя — и снова мимо.
Все, водитель нажал на педаль акселератора и погнал машину по неровной дороге. Вдогонку гремят выстрелы. Но они уже вне пределов их досягаемости, на сей раз выдержка подвела Кандыбу, он не попал ни в водителя, ни в колеса, ни в бензобак. Слишком уж неожиданно все повернулось.
И только тут Марина повернула голову к своему спасителю.
— Господи, — прошептала она, узнавая его. — Это вы?
— Я, девочка моя, я, — ответил Георгий Климов, отрывая руку от руля и дотрагиваясь до ее плеча, дрожащего как в лихорадке.
— Откуда вы взялись? — Происходящее кажется ей некой фантасмагорией, до того все это нереально и странно.
— Долгая история, — горько усмехнулся Усатый. — Когда-то нас послал твоей матери дьявол, теперь меня послал тебе бог. Об одном жалею — что не попал в него. Живуч, однако, Славик Шмыгло. Ох, живуч…
— Какой Шмыгло? — не поняла Марина.
— Еще более долгая история, — ответил Усатый. — Но я тебе все расскажу несколько позже. Ты обо всем должна знать.
Теперь у Марины появилась возможность внимательно поглядеть на Климова. Собственно говоря, она помнила его только по давнему свиданию в Бутырской тюрьме в девяносто первом году, все остальное — детские отрывочные воспоминания.