транной, трагической судьбой.
- Спасибо, Ирина! Я тебе очень многим обязан. Если не всем. Но того, что ты сделала для меня, уже вполне достаточно. Лишнее, по законам искусства, самый страшный враг.
- Не меньший враг незаконченность. Андрей, пойми, художнику необходима женщина. Так, как необходима ему душа. Чувство прекрасного. Чувство полета в неведомое. Островок счастья, отрады, когда кругом бушуют бури. Андрей, поверь, только женщины создают судьбу мужчине. Тем более художнику. Тем более хорошему художнику.
- Не беспокойся, Ирина, моя судьба в моих руках. А женщины уже пытались мне ее создать. И кое-что в ней действительно создали.
- Имеешь в виду меня?
- Нет, не тебя. Хотя и тебя, конечно. Но говорил я о других. Не надо больше этого касаться.
Ирина долго молча разглядывала звезды. По ту сторону сквера прошелестела по гравию покрышками запоздалая автомашина. Исчезая за поворотом, коротко просигналила.
- Нам надо все же друг друга понять, - наконец сказала Ирина. - Ты можешь, Андрей, мною пренебречь, моими стараниями. А я тебя оставить не могу. Потому что знаю: без меня тебе станет хуже. Без меня или без другой женщины. Вот Зинаида...
- Сватовство?
- Не глумись! - оборвала Ирина. - Вот Зинаида. Ее военный подвиг оценен самой высокой наградой. Она не любит об этом говорить. Но еще более не любит, когда ее спрашивают: не страшно ли ей было. Зинаида - человек долга. Он для нее превыше всего. И, значит, слову своему она никогда не изменит.
- Я так и понял ее, - сказал Андрей. - И очень ценю в человеке такие качества. Очень хочу, чтобы жизнь ее сложилась счастливо и чтобы она создала кому-то хорошую судьбу.
- Но не тебе?
- Не мне. Я уже повторял тебе это.
- Зина - воспитательница в детском садике. Малыши ее любят без памяти, мои девочки, школьницы, тоже. А дети удивительно прозорливый народ.
- Если бы я был малышом, и я полюбил бы Зинаиду Варфоломеевну без памяти. Это серьезно.
- Что же, принимаю. Ты слушал стихи, которые читала Надежда. Ее стихи очень несовершенны. И подражательны. Но в них видна ее душа. Уверяю, в ней нет никакой позы, искусственности. Надя действительно вся в исканиях какого-то высокого идеала. Он смутно виден ей, он далеко, но он в ее представлении существует. Вспомни, какой у нее выбор и других поэтов. А Надя по специальности врач. Очень земная профессия. Без романтики. Исцеление хворых... Ах, если бы всегда исцеление! Болезни сердца чаще всего неизлечимы и только прогрессируют в своем развитии. Надя врач еще совсем молодой, но, говорила она, смертей уже видела так много, что у самой сердце от скорби готово остановиться. И все-таки она светла, понимаешь, светла. В ней обаяние веры в жизнь. Это немного парадные и потому стертые слова, но Надежда тот человек, который бестрепетно, если нужно, отдаст свою жизнь ради спасения жизни другого. Не знаю, простит ли она мне, если я сейчас одну ее тайну открою, которой она доверительно поделилась со мной.
- Не открывай, Ирина, - строго сказал Андрей, - этого уже я тебе не прощу.
- Нет, нет, - отмахнулась Ирина, - это не какая-то женская тайна. Просто я неточно выразилась. Речь-то идет как раз о тебе. Надежда не твой лечащий врач. Но она побывала в твоей поликлинике и тщательно изучила твою историю болезни. Как кардиолог, которая уже защитила кандидатскую диссертацию и теперь готовит докторскую. Ее в ряде случаев приглашают на ответственные консультации. Это была ее заочная консультация, потому что знают же все врачи, как трудно затащить тебя в поликлинику.
- Значит, не ее, а моя тайна открыта, и, понятно, не без твоего участия, - насмешливо сказал Андрей. - Ну тут секрет, кажется, небольшой. Драмы из этого делать я не стану. И что же определил будущий доктор медицинских наук?
- Андрюша, ничего особенного. Но... Скажи, отчего, при каких обстоятельствах скончался твой отец? В твоей истории болезни это почему-то не записано.
- Отец? - слегка недоумевая, переспросил Андрей. - А какое это имеет отношение к моей истории болезни? В Чаусинске врач, помню, тогда сказал: от разрыва сердца. И это, наверно, так. Он потрясен был известием о гибели Мирона, моего брата.
- А дед твой? Тебе ничего не известно о причине его смерти?
- Н-нет... Хотя, припоминаю, в семье был разговор... Скончался он тоже скоропостижно.
- Ну вот. А Надя пересмотрела все твои рентгеновские снимки, кардиограммы и определила: пуля, застрявшая у тебя близ сердца, не главный твой враг, хотя и очень опасный. У тебя наследственный порок сердца. Надя сказала: странно, что этого никто из врачей ни разу не констатировал. А между тем внимательное изучение электрокардиограмм давало повод для таких предположений.
- И что же следует из этого? - с досадой спросил Андрей. Разговор о болезнях становился все более ему неприятен.
- А следует, Андрюша, то, что с возрастом этот порок будет усугубляться, прогрессировать, вплоть до критических форм. И пуля в сердце вот тогда уже станет ему могучим союзником. И еще следует, что Надя этим очень обеспокоена. Потому что при умелом систематическом лечении процесс развития болезни можно замедлить. А при небрежном к этому отношении ускорить.
- Короче говоря, - медленно произнес Андрей, - Надежда Григорьевна, так я должен это понимать, готова посвятить свою жизнь спасению моей жизни. И я обязан принять такую жертву?
- Не знаю, Андрей, не знаю. Ты ничего не обязан. И Надя, может быть, совсем не готова приносить себя в жертву, потому что это страшное слово. Но я подумала - и сегодня в особенности - какой хороший человек Надя!
- Ирина, ты вслух сказала как раз то, что я подумал.
- Понимаю. Тогда, по-видимому, и совсем излишне говорить, что если бы ты был Рембрандтом, то Светлана могла бы стать твоей Саскией.
- А потом еще чьей-нибудь. Даже при жизни Рембрандта, - жестко сказал Андрей. Его обожгли слова Ирины. Вдруг всплыли в памяти почти такие же слова, только отрицая в нем Рембрандта, а в себе Саскию, слова, какими убивала его любовь Ольга.
- Не смей! - вскрикнула Ирина. - Светка темпераментна, суматошна, экстравагантна, но не ветрена. Для нее если любовь - так пылкая, горячая любовь. Кровь у нее не рыбья, но, клянусь тебе, Светлана - однолюбка. И она влюблена в тебя, в твой талант.
- Последнее вполне возможно. Только не знаю, почему ей надо было при этом строить мне глазки, - сказал Андрей. - Но я боюсь, что Алексей давно уже вернулся, проводив Светлану Кирилловну, и теперь размышляет, на каком же углу он должен искать меня с тобой.
- Он знает, что я надежна, не потеряюсь, и если задержусь, стало быть, нужно и, стало быть, в этом только ты виноват.
- Принимаю вину на себя, хотя не я был зачинщиком всего этого.
- А я признаю, что очень и очень ошиблась. Но когда ты готовил свою выставку...
- Не я - мы готовили!
- ...ты, кажется мне, видел в Ирине Седельниковой честного друга и относился с доверием к ее советам.
- Так было. И так будет всегда, Ирина! Обещаю тебе.
- Но только что, вот здесь же, ты назвал меня обманщицей, а вечер в нашем доме - спектаклем.
- Прости, я это сказал сгоряча. Но я не мог же перенести, что ты, именно ты, Ирина, устраиваешь для меня, как бы помягче назвать, ярмарку невест, что ли!
- Да, да, теперь и я вижу... Но мне и Алексею казалось, что это будет вечер просто первых знакомств, от которых ты всегда уклонялся, а эти девушки - очень хорошие девушки. И не могу же я все время быть над тобой опекуном...
- Я это отвергаю! Опекуном ты не была.
- ...а когда, кто знает по какой причине, я оставлю тебя одного, ты все равно не останешься один. Андрюша, художнику необходимо чудесное, божественное вдохновение, художнику вдвойне нужна и земная преданная любовь. Женщина. И я не хочу, чтобы ею стала случайная женщина. Без души, без любви к тебе.
- Можешь не тревожиться, я всегда буду один. И это будет прекрасно.
- Не будешь один, Андрей, не будешь. В этом и вся беда моя. И это самый тяжелый конец нашего разговора.
- Вообще? Навсегда?
- Нет, почему же. Только сегодня. А я терпелива. И настойчива. Ты это знаешь. Спокойной ночи!
Ночь для Андрея не стала спокойной. Он пробовал ложиться в постель и тут же поднимался. Брал книгу, но черные строчки без смысла плыли перед глазами. Рассматривал последние свои рисунки и слышал раздумчивый голос Ирины: "Вот здесь бы, пожалуй, надо было поправить".
Он перебирал в памяти течение минувшего вечера, и холодный рассудок ему доказывал, что все было жизненно, не искусственно. По-человечески. И люди эти, три девушки, действительно очень хорошие. Но он к ним - тут в спор вступало сердце - совершенно равнодушен. Он никогда никакую из них не полюбит. Так же, как не полюбят и они его. Потому что любви не существует. Утверждения Ирины ложны. Она все время оберегает его одаренность художника. Она наивно думает, что Надежда, Зинаида, даже экстравагантная Светлана способны жертвенно оберегать его талант, любя при этом человека. А найдется другой с более заманчивыми для обыкновенной хорошей жизни способностями, и любовь женская перейдет к этому другому, как очень здраво и разумно перешла она у Ольги от Мирона и от него, Андрея, к "начальнику транспортного управления".
Довольно думать об этом. Надо подумать об Ирине, об этом честном друге. Как оберечь ее доброе имя от возможных сплетен? Ведь всем же бросается в глаза ее энергичное вторжение в дела какого-то там художника. А Ирина - жена первого секретаря обкома партии.
Сама Ирина при расставании дала понять, что продолжать свои заботы о нем ей тяжело. Ведь это ее слова: "...когда, кто знает по какой причине, я оставлю тебя одного..." Что они значат? Подсказ: не он ли прежде должен ее оставить?
Да, вот тогда он действительно окажется одиноким, как сам же задиристо заявил Ирине. Это сказать не думая было легко. И безответственно. Потому что это неправда, что он вполне удовлетворен своим одиночеством. Несколько дней, проведенных без общения с Ириной, ему уже непереносимы. Он ждет ее телефонного звонка, ее прихода. Ему нужен ее совет, ее зоркий глаз, который видит изъяны в его рисунках и картинах и подмечает малейшие перемены в его настроении. Благодаря ей он научился и разговаривать, острей и свободней строить фразы, включаться в любой диалог, извле