нализами, но то, что я искал, было в самом конце — приложение, в котором отмечалось, что иногда все же случаются отдельные волны раза в два-три выше, чем окружающие.
— Вы настаиваете, что такое явление встречается часто? — напирал на меня Кассули.
— К счастью, крайне редко. — Я закрыл отчет и положил его на диван.
— Я не верю, — сказал мой собеседник, словно подводя итог нашей дискуссии, — что «Уайлдтрек» черпанул кормой.
Наступило молчание. От меня ждали комментариев, но я мог предложить им только правду, а не то, что им хотелось от меня услышать:
— Но вы не можете доказать и обратного.
Лицо Кассули вспыхнуло, словно от пощечины, но голос по-прежнему оставался вежливым.
— Повреждения «Уайлдтрека» вряд ли подтверждают версию Беннистера о том, как катер черпанул кормой.
Я попытался припомнить показания, зафиксированные в судебном отчете. С яхты сорвало ограждение, а заодно смыло флагшток, буи и спасательные пояса. Такие разрушения считались серьезными, а чтобы оторвать пиллерсы, требовалась громадная сила. Я пожал плечами:
— Вы считаете, поломки фальсифицированы?
Вместо ответа Кассули откинулся на спинку дивана и соединил пальцы домиком.
— Капитан, разрешите предложить вашему вниманию еще кое-какие соображения. Моя дочь был великолепным и очень опытным моряком. И вы считаете вероятным, что даже при среднем волнении она не привязалась бы страховочным ремнем?
— Нет, — ответил я, — но, возможно, она прикрепляла его заново.
— И вы хотите, чтобы я поверил, — тут голос Кассули зазвучал презрительно, — что эта необычайная волна ударила по «Уайлдтреку» именно в тот момент, когда Надежна отстегнула ремень?
Конечно, такое совпадение выглядело крайне неуклюже, но когда вы сидите в уютной комнате и спокойно восстанавливаете в памяти события, то большинство случаев на море кажутся нереальными.
Я снова пожал плечами.
Кассули по-прежнему внимательно следил за моей реакцией.
— Вы видели копию следственных материалов?
— Да, сэр.
— Там говорится, что этот южноафриканец, как его там?.. — Он раздраженно щелкнул пальцами, и Джилл-Бет впервые с той минуты, как вошла в комнату, обрела голос:
— Мульдер...
— Мульдер, — повторил Кассули. — Так вот, в материалах говорится, что в момент гибели моей дочери на палубе находился Мульдер. Вы верите этому?
— Не знаю... — Я колебался, а Кассули не прерывал натянутого молчания. — Ходит слух, — наконец решился я, — что Мульдер на дознании солгал, но это только сплетни.
— Которые также говорят, что на палубе был Беннистер. — Кассули, вероятнее всего прекрасно осведомленный об этих слухах, налетел на меня как коршун, будто наконец докопался до истины: — Но почему, во имя Аллаха, они это скрывают?
Я уже начал жалеть, что вообще прилетел в Америку. То, что вначале представлялось мне безалаберным приключением, теперь все больше напоминало суд инквизиции.
— Но мы не знаем, действительно ли он сказал неправду, — ответил я.
— Вы боитесь пнуть спящую собаку, — со злостью проговорил Кассули, — из опасения, что она укусит вас.
Но его-то укуса я боялся куда больше — Кассули был не спящей собакой, а зорким волком.
— Есть еще кое-что. — Великий человек на мгновение закрыл глаза, словно мучительно готовился к тому, что собирался рассказать. — Я знаю, что моя дочь была влюблена в другого мужчину.
— А!.. — несуразно воскликнул я, ибо армейское воспитание не подсказало мне ничего другого. Я мог беспристрастно обсуждать морские проблемы, но когда беседа касалась личных взаимоотношений, я терялся, как школьник.
Не обращая ни малейшего внимания на мое смущение, Кассули обратился к сыну:
— Скажи ему, Чарльз.
Кассули-младший пожал плечами:
— Она сама мне об этом говорила.
— О чем «об этом»? — попытался уточнить я.
— О том, что у нее был другой парень, — ответил он лаконично, но как-то неотчетливо произнося слова.
— И она не называла его имени? — обратился к сыну отец.
— Нет, она была так взволнована... Ну, ты понимаешь...
Я ни черта не понимал. Мой взгляд был направлен на Джилл-Бет.
— Разве не странно, — ни к селу ни к городу произнес я, — что она плавала с мужем, в то время как любила кого-то другого?
— Надежна не из тех женщин, которые легко разрывают брачные узы, — нравоучительно заметил Кассули. — Для нее развод был бы весьма болезненной процедурой. Кроме того, она, несомненно, разделяла стремление мужа победить в Сен-Пьере. Это было ошибкой. Она плыла навстречу своей смерти.
Кассули выдержал паузу, ожидая от меня подтверждения своей теории. И ведь меня переправили через Атлантику, чтобы получить его, но я молчал.
Кассули слегка пожал плечами.
— Может быть, рассказать вам о Надежне, капитан?
— Да, пожалуйста. — Я чувствовал невероятное смущение.
Он встал и начал ходить по ковру. Иногда в процессе рассказа он кидал взгляд на семейное фото.
— Надежна была очень красива. Конечно, любой отец скажет о своей дочери то же самое, но, положа руку на сердце, я должен признать, что она была неординарная женщина — умна, скромна, добра, хорошо образованна и с искренней верой в то, что все люди от рождения порядочны. Вы скажете — наивность, но для Надежны это было кредо жизни. Зло для нее не существовало в принципе. — Кассули остановился и внимательно посмотрел на меня. — Я назвал ее в честь своей матери, — добавил он совершенно не к месту. — Вам бы она понравилась.
— Конечно, — неуклюже ответил я.
— Надежна была очень хорошим человеком, — повторил Кассули твердым голосом, как будто я должен был крепко усвоить этот тезис, прежде чем он продолжит рассказ. — Я считаю, что избаловал ее еще в детстве, но в ней было заложено какое-то природное равновесие, понимание того, что правильно и что неправильно. И она ошиблась только раз.
— Беннистер? — поддержал я разговор.
— Именно, Энтони Беннистер. — Ненависть, с какой Кассули произнес это имя, странно было слышать из уст человека, до сих пор говорившего абсолютно ровным голосом. — Она познакомилась с ним вскоре после того, как разочаровалась в любви, и замуж за него вышла, как говорится, от отчаяния. Он ослепил ее — европеец, слава и все такое. К тому же он обаятелен.
— Да, это так.
— Я пытался отговорить ее от этого поспешного шага, но молодые подчас бывают очень упрямы. — Кассули умолк, а я заметил первую трещинку в нарисованном им портрете идеальной дочери. Он строго взглянул на меня: — Что вы думаете об Энтони Беннистере?
— По правде говоря, я не очень хорошо его знаю.
— Он слабый и презренный человек, капитан. Сожалею, что вынужден употреблять столь нелестные эпитеты по отношению к вашему соплеменнику, но это правда. Он изменял моей дочери, сделал ее несчастной, и несмотря на это, она продолжала дарить ему свою любовь и доверие, что вполне соответствовало ее мягкому характеру.
Что-то здесь не сходилось. Девушка с мягким характером? Но в то же время упрямая и своенравная? Но у меня не было возможности поговорить об этом, даже если бы мне очень хотелось, так как Кассули спросил меня напрямую:
— Капитан Сендмен, вы верите, что мою дочь убили?
Я почувствовал, как Джилл-Бет и сын-калека напряженно ждут моего ответа. Я знал, что они хотят услышать, но сам я признавал только правду и только правду мог сказать им:
— Я не знаю, как погибла Надежна.
Но такой правды им было недостаточно. Я увидел, как судорожно сжалась правая рука Кассули, и подумал, что, наверное, рассердил его. Сын с шумом выдохнул, а Джилл-Бет вся напряглась. Находясь в храме, я позволил себе высказать сомнение.
Впрочем, даже если Кассули и был зол, его голос не выдал этого.
— Капитан Сендмен, у меня только два ребенка. Мой сын перед вами, а мою дочь вы уже никогда не увидите.
Внезапно его горе стало осязаемым, но, даже сочувствуя этому человеку, я не мог сделать то, чего он ждал от меня — подтвердить, что его любимую дочь убили. Возможно, так оно и было, но доказательства тому отсутствовали. Я мог сказать, что ее, может быть, и толкнули за борт, но Яссир Кассули не нуждался в подачках. Я был свидетелем огромного горя, горя человека, который был в состоянии купить полмира, но не смог предотвратить смерть ребенка, которого так любил.
— Это было убийство, — повторил Кассули, обращаясь ко мне, — но это было идеальное убийство, то есть его нельзя доказать.
Я открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но понял, что сказать мне нечего, и тут же закрыл его.
— Но даже если убийство и идеальное, — продолжал Кассули, — это вовсе не означает, что оно должно остаться без отмщения.
Роскошный уют дивана и направленный на меня тяжелый взгляд стали невыносимыми. Я встал и, хромая, отошел в дальнюю часть комнаты и притворился, что рассматриваю модель супертанкера «Керак». И когда я изучал эмблему на его единственной дымовой трубе, меня вдруг осенила мысль, что, несмотря на средиземноморское происхождение, у Кассули есть одна типично американская черта — он верит в совершенство. С тех пор как «Мейфлауэр» привез этот сон в своем багаже, он никогда не кончался. Утопия для американцев всегда была реальностью, только надо приложить еще немного сил и доброй воли. Правда, теперь большая часть веры Кассули была погребена в Северной Атлантике под двумя тысячами саженей холодной океанской воды. Я повернулся и твердо сказал:
— Вам нужны доказательства.
Кассули покачала головой.
— Мне нужна ваша помощь, капитан Сендмен. Зачем же еще я заставил вас пересечь океан?
— Я...
Он прервал меня:
— Беннистер попросил вас быть штурманом в его команде, так?
— Я уже отказался.
Кассули как будто не слышал моих слов.
— Я заплачу вам двести пятьдесят тысяч долларов, капитан Сендмен, если на обратном пути вы поведете «Уайлдтрек» тем маршрутом, который я вам укажу.
Двести пятьдесят тысяч... Звучит очень соблазнительно. Такие деньги давали полную свободу и возможность уплыть на «Сикоракс» хоть на край света.