— Да ты с ума сошел! Всегда за два рубля, а теперь вдруг шесть целковых!
— Теперь время тесное, Ликсандра Иваныч... Нельзя... Ежели теперь не взять, так когда же и взять... Так и быть, уж пять рубликов... А меньше, накажи меня бог, не поеду!
Александр Иваныч махнул рукой и поехал. Черт с ним! Разве можно разговаривать с человеком, у которого на труд и капитал свои особые воззрения!
Приехали. Во всем доме было тихо, очевидно, прислуга ушла в поле или по грибы. С замиранием сердца Александр Иваныч вошел в комнату жены. Пахло иодоформом, и на столе стояли пивные бутылки с водой, заткнутой ваткой. На кровати лежала его жена, бледная как смерть, с впалыми щеками и с заострившимся носом. Она спала. Тут же сбоку, прикурнув на сундуке, лежал маленький ребенок, красный, как индеец, И тоже спал. Александр Иваныч нагнулся, перекрестил его, поцеловал жену в лоб и вышел в комнату тестя. В ней все как было, так и осталось. Много икон, по стенам булавками приколоты разные счета и записочки, над кроватью портрет какого-то Миши. Гиря в часах вытянула уже всю цепь до самого колечка, и часы стояли. В комнате слышен был запах от погасшей лампадки. Иван Маркович любил порядок, и все у него было сложено и лежало на месте.
Александр Иваныч стал рыться в его бумагах. Вот начатое письмо: «Любезнейший братец Федор Маркович. Ваше письмо растрогало нас до слез...» Вот дневник Ивана Марковича, над которым все так смеялись: «2 июня. Настасья Карповна приехала»; «3 июня. Настасья Карповна уехала»; «4 июня. Пиона расцвелась»; «5 июня. Сколь тягостен труд земледельца» и т. д. А вот наконец и паспорт. Александр Иваныч развернул его и стал читать: «Нос, рот и подбородок умеренные... Лицо чистое, особых примет не имеется».
— «Какая чепуха! — подумал он. — И из-за этой, ничего не выражающей бумаги меня заставили потерять целый день, трепаться сюда и обратно по возмутительной дороге и грозятся еще передать труп в анатомический театр! Как это мелко, ничтожно, какой нелепый, возмутительный формализм!»
Он положил паспорт в карман и вышел в поле. Было грязно, но пахали, и молодые грачи степенно расхаживали по свежим бороздам. У одной лошади, со стороны кнута, был привязан около глаза пучок соломы, чтобы она не видала заранее, как ее будут бить; у другой веревочная постромка от бороны до крови растерла бок и шаркала прямо по язве. Лошади еле ходили, и если судить об их участи по тем понуканиям, которые раздавались ежеминутно, и по тем дерганьям вожжами, которые разрывали им углы губ до крови, то человечнее было бы их просто пристрелить.
Приказав Фролу запрягать, чтобы ехать на станцию, Александр Иваныч отправился на деревню в трактир к Макину. Он застал Макина за прилавком, а у столика сидел Ананий и пил пиво. При входе Александра Иваныча Ананий, пошатываясь, подошел к нему и протянул руку.
— Барину почтение... — залепетал он. — Хороший барин... Благородный человек!..
Макин пригрозил ему, строго посмотрел на него и потом моментально осклабил свое лицо в улыбке и повернулся к Александру Иванычу. — Я к вам с просьбой, Егор Степаныч, — обратился к нему Александр Иваныч. — У меня сегодня родила жена и в городе скончался тесть. Дайте мне триста рублей взаймы!
Егор Степаныч, подняв глаза к потолку, долго соображал что-то и сказал:
— Хорошо-с...
Потом порылся, достал вексельную бумагу и протянул ее к Александру Иванычу:
— Потрудитесь написать-с... — сказал он. — Вексель на триста тридцать рублей от сего числа впредь на один месяц...
— Да зачем же вексель, Егор Степаныч? — возмутился Александр Иваныч. — Зачем эта приписка лишних тридцати рублей! Ведь мы с вами соседи!
— Как угодно-с!
И Егор Степаныч положил вексельную бумагу обратно.
Александр Иваныч вышел из трактира, направился к богатому мужику Воронцову, дочери которого у него возили навоз, но с полдороги вернулся назад и, решившись, подписал вексель.
— С новорожденным вас имею честь поздравить... — сказал ему Егор Степаныч, подавая деньги.
Александр Иваныч ничего не ответил и вышел.
Жена, акушерка и ребенок все еще спали. Александру Иванычу жаль было их будить, он достал бутылку пива и кусок белого хлеба, съел его с пивом и поехал на станцию.
«Прощайте ласковые взоры... » — донеслось до него из трактира.
Это пел пьяный Ананий.
В больницу Александр Иваныч приехал вечером, получил пропуск и с этим пропуском отправился отыскивать покойника. Оказалось, что он в подвале.
— Пожалуйте за мной! — сказал сторож.
С фонарем в руках он повел Александра Иваныча в подвал. Они прошли несколько ступенек, сторож отворил дверь — и смрадом пахнуло Александру Иванычу в лицо из темных челюстей подвала. Ежась от непривычного чувства, он пошел вслед за сторожем. На длинных столах рядком лежало несколько десятков покойников со втянутыми внутрь животами, руки по швам. Некоторые из них были с открытыми ртами и смотрели оловянными глазами в потолок. Александру Иванычу сделалось страшно и захотелось на воздух.
— Вот он ваш! — сказал сторож и поднес фонарь к лицу Ивана Марковича.
— Бедный старик! — прошептал Александр Иваныч и перекрестился.
Иван Маркович лежал голый, с раной в нижней части живота.
— Кто же у вас будет его обряжать? — спросил вдруг сторож.
Александр Иваныч спохватился.
— Я, право, не знаю... — отвечал он. — Я здесь приезжий...
— А где будете хоронить-то?
— И это пока не знаю...
— Вот что, барин: бегите скорее на кладбище, а то вот лучше в монастырь, он здесь под боком. Торгуйте могилу. Я вашего покойника обряжу и вынесу в часовню. А вы мне после дадите на чаек... А то дальше завтрашнего дня держать не будем. В киятр отнесем.
Александр Иваныч пошел в монастырь. Шла всенощная, и доносилось пение монахинь. У ворот ему сказали, что надо обратиться к матери-казначее. У казначеи его встретила служка, которая сообщила ему, что за место под могилы берут по сто пятьдесят рублей да за рытье по три с полтиной.
— А вы, батюшка, поторгуйтесь... — сказала она. — Мать-казначея уступит. Вскоре вошла и казначея.
— Документы в порядке? — спросила она Александра Иваныча с первого же слова.
— Пропуск от больницы есть... — ответил он.
— Этого довольно... — заспешила казначея. — Умер в больнице? Зарезали! Вот наши условия: за могилу — сто пятьдесят рублей, клиросным — пять рублей, священнику за встречу — пять рублей, за рытье могилы — семь с полтиной.
— Три с полтиной, матушка... — с низким поклоном прервала ее служка. — Со всех берем по три с полтиной..
— Семь с полтиной! — оборвала ее казначея и впилась в нее глазами.
Служка молча поклонилась и отошла.
— За кресть два рубля, — продолжала казначея, — за надпись пятьдесят копеек.
Александр Иваныч вытащил деньги, уплатил, получил от казначеи оплаченный счет без марки и пошел обратно.
Часовня оказалась в другом квартале. Около нее стояли два катафалка: один белый, другой черный, и толпилось много народу со свечами в руках. Доносилось панихидное пение. Александр Иваныч протискивался к часовне и на цыпочках заглянул в окно. В часовне стояло несколько гробов, и Иван Маркович лежал уже обряженный, тоже в гробу. Выждав, когда вынесли двух покойников и поставили их на катафалки, Александр Иваныч вошел в часовню и, не зная, как поступить, перекрестился и положил перед Иваном Марковичем земной поклон.
— Это ваш покойничек? — спросил его священник. — Так, так... Прикажете отслужить панихидку? Так, так...
И панихида началась. Александру Иванычу было горько, хотелось плакать, но, чтобы развлечь себя, он начал бухать поклоны, стараясь не замечать того, что вокруг него происходило. Он чувствовал, что нервная система уже начинает ему изменять и что его может хватить еще ненадолго. Но вот панихида окончилась.
— Должен предупредить вас, — обратился к нему батюшка, заворачивая евангелие в епитрахиль, — что в больничной церкви мы отпевания обыкновенно не производим. Тогда бы от желающих не было отбою. Для этого установлена начальством такса: двадцать пять рублей за одно только отпирание церкви. Если эта сумма вас не стесняет, то прикажите, и мы отпоем вашего тестя и в больничной церкви.
— Батюшка! — воскликнул какой-то человек, стоявший рядом, очевидно служащий при часовне. — Да отец Петр от Симеона Солпника отпоет! Он и всех наших отпевает! Мальчишка проводит!
— Ну вот и отлично! — ответил батюшка. — Так отправляйтеся поскорее к отцу Петру!
Александр Иваныч застегнулся и вышел из часовни.
— Позвольте за гробик семнадцать рублей получить-с... — услышал он вдруг сбоку.
Он обернулся и увидел того самого гробовщика, который утром навязывал ему свои услуги. Тогда Александр Иваныч обругал его, а теперь с благодарностью за то, что тот избавил его от излишних хлопот по покупке гроба, вытащил из кармана деньги и уплатил ему. Гробовщик протянул уже заранее подписанный счет.
— Господин!.. Господин!. — позвал его кто-то другой. — Подождите-с!
— Что такое? — спросил его Александр Иваныч.
— За певчих прикажете сейчас получить, или же вы у нас изволите и все похороны заказать?
— А вы кто такой?
— Мы от бюро похоронных процессий.
Ах да! Ведь еще похороны, носильщики, факельщики, певчие...
— А у вас почем самые дешевые похороны? — спросил он.
— Да что зря-то язык часать?..— отвечал приказчик. — Положьте уж с певчими тридцать два рубля!
Александр Иваныч отвернулся и пошел далее, не потому, что эта сумма показалась ему большою, а просто, чтобы не опоздать к отцу Петру.
— Давайте тридцать! — услышал он позади себя голос приказчика из бюро. — Двадцать семь! Ну, хотите двадцать пять!.. воля ваша...
Александр Иваныч остановился и сказал, что согласен. Приказчик вытащил два серебряных рубля и сунул ему в руку.
— Это вам задаток... — сказал он. — Вы же, барин, не обманите... А то обидно будет...