— Не беспокойтесь, душечка... Все-таки я разузнаю о нем и женю его на вас... Быть может, зайдете?
— Нет, Анна Сергеевна, уже поздно, — отвечала Юленька. — Мама будет беспокоиться...
— Ну, до свидания!
Анна Сергеевна поднялась наверх и пошла прямо в кабинет к мужу. Она застала его в самом веселом настроении: он насвистывал сам себе и делал антраша вокруг письменного стола, заложив одну руку за спину, а другую вытянув так, точно вел рядом с собою даму. Это он разучивал к завтрашнему рауту шакон. Увидав неожиданно вошедшую жену, он сконфузился, закашлялся и, отойдя к окошку, стал поправлять себе галстук и пушистые седые бакенбарды.
— Я пришла, Пьер, — сказала генеральша, — поговорить с тобой об одном очень серьезном деле...
— О каком, машер? — спросил генерал.
— Насчет Жюдик...
Генерал встрепенулся и затеребил свой галстук.
— Ах, да, да, да!.— отвечал он. — Это очень серьезное дело!
— Ты знаешь? Она беременна...
— Ах, да, да, да... Такая неприятность, знаешь ли... Впрочем... Что ты?! Неужели?
— Да, представь себе!
Генерал засвистал и, заложив руки в карманы пиджака, заходил по кабинету.
— И знаешь, кого я подозреваю? — спросила генеральша.
Генерал встревожился.
— Кого именно? — спросил он.
— Вашего хваленого Ивана Федорыча...
У генерала отлегло от сердца.
— Ты должен заставить его жениться на ней, — продолжала генеральша. — Этого так оставлять нельзя!
— Заставить жениться? — просиял генерал. — Это, знаешь, машер, идея!.. Но как? Ведь он не крепостной!
— Ты вызови его к себе, побрани его хорошенько за этот поступок и заставь его жениться.
— Бранить-то, положим, его не за что... Ну а если он не согласится?
— Пообещай ему место, протекцию, ну-еще что-нибудь.
— Место... протекцию... А знаешь, машер, это идея! Благодарю тебя...
И он поцеловал ее в лоб.
— Ну а как у нас музыка? — спросил он ее, чтобы переменить разговор.
— Я была у полковника... — отвечала она. — Этот солдафон обещал прислать музыкантов, бесплатно конечно, но просил дать каждому из них по бутылке пива и по французской булке... Знаешь, я согласилась! Все-таки это дешевле, чем нанимать тапера. Но какой это невежа! Я попросила его принять эти пиво и французские булки за счет полка, а он мне дерзко отвечал: «Ваше превосходительство, я не вор!» Каков? А?
— Ну что же ты от него хочешь, машер? — ответил генерал. — Ведь армеец! Пехота!
На следующий день был раут с благотворительной целью. Генеральша была в платье декольте, с длинным треном и с напудренными и нарумяненными плечами. В декольте была еще одна барышня — девица Веденяпина, все же остальные дамы были в закрытых платьях. Они конфузились и жались по стенам. Были раскинуты столы, на которых блистало фамильное серебро и расставлены были фрукты и печенье. Лакеи разносили чай. Среди зала, распространяя вокруг себя холодок, стояла большая льдина с шампанским. Долли Слобожанинова стояла около нее и разливала шампанское. Буфета не было, так как это не принято, и мужчины ходили как сонные мухи, не знали, что делать, и втихомолку острили. Слышалось щелканье портмоне и звон выкладываемой монеты. Было скучно.
Генеральша ходила взад и вперед, стараясь соединить общество, и то и дело поглядывала на входную дверь, не идет ли Игнатьев. Теперь уж он не отвертится! Для него и Юленьки устроен отличный уголок, и она постарается сделать так, чтобы Игнатьев сделал Юленьке предложение.
В толпе пронесся шум, и началось двиганье стульями. Вышел штабс-капитан Янчин и, нахмурив брови и проведя рукой по копне черных курчавых волос, прочел «Грешницу». Ему захлопали, и на бис он промелодекламировал под звуки рояля «Чуть брезжило зимнее утро». Он так задыхался, что все думали, что с ним сделается дурно.
— Не правда ли, как он талантлив? — обращалась генеральша к гостям.
— После Янчича, с развязностью бывалого человека, на эстраду взошел антрепренер городского театра, в белых перчатках и с сизой физиономией, и, широко расставив локти, рассказал несколько анекдотов, которыми очень насмешил.
— Премилый толстяк! — восхищалась генеральша.
Лакеи раздвинули стулья по стенам, и музыка заиграла польский. Генерал взял Долли Слобожанинову, поручик Незнанский — генеральшу, и городской голова, только что получивший коммерции-советника и впервые в жизни надевший фрак, пригласил девицу Веденяпину. Но от польского пришлось отказаться, так как, кроме этих трех пар, никого желающих не нашлось.
— Мещане, провинциалы! — шептала, стиснув зубы, генеральша. — Уж не могут и этого! Неужели заводить для вас кадриль и лансье? О, как тяжело жить в такой берлоге!
Сделав обязательные туры, генерал подошел к Ивану Федорычу, угрюмо сидевшему в уголке, взял его под руку и стал ходить с ним по комнате.
— Я прошу вас сделать для меня одолжение... — умолял его генерал. — Бедная девочка так страдает! Если вы женитесь на ней, то я похлопочу за вас в Петербурге... Вы можете сделать карьеру. Моншер, женитесь на ней! А что касается ребенка, то... то, конечно, я его обеспечу! Вы не сомневайтесь в этом.
— Ваше превосходительство, я никогда себя не продавал! — возмутился Иван Федорыч. — Прошу вас избавить меня от дальнейших разговоров на эту тему. Это оскорбляет меня. Я не желаю вашей протекции!
Генерал брезгливо отдернул из-под его руки свою руку и, строго посмотрев на него, отошел к гостям.
«Кутейник», — подумал генерал и стал ухаживать за Долли Слобожаниновой.
— Вы сегодня прелестнее, чем когда-либо... — обратился он к ней, обмахивая ее веером из страусовых перьев. — У вас серые глаза, но ведь вы знаете — les yeux gris vont au Paradis...
А в это время генеральша волновалась. Она то и дело посматривала на дверь, не войдет ли Игнатьев, и злилась, что его так долго нет.
«Что он хочет этим доказать? Если он не хочет прийти для генеральши, то сделал бы это хоть для бедной Юленьки!»
Под конец она не выдержала и послала за ним курьера. Курьер возвратился и сообщил, что они приказали сказать, что их дома нет.
— Так он и сказал? — спросила генеральша.
— Так точно, ваше превосходительство. Сначала спросили, тут ли барышня Зиновьева, а когда я им сказал, что тут, то они сказали, что передай, мол, что я уехал на охоту.
— Хорошо, ступай!
Чаша терпения генеральши переполнилась. Тут не удался этот раут, на который она возлагала столько надежд, а тут вот этакие сюрпризы! Столько затрачено было для этого раута денег и хлопот, а собраны какие-то гроши. Шампанского почему-то не пили, и оно так уже разбавилось водой, что теперь все равно не годится. И все эти мещане-провинциалы настолько не привыкли к культурной жизни, что не умеют себя держать на балу и лепятся по стенам, как сонные мухи... О, она знает, почему у нее так скучно! Они, эти мужики, привыкли коснеть в пьянстве и картах, и если бы она сейчас приказала развернуть ломберные столы и подать водку и ржавую селедку на закуску, то разве было бы так скучно? Ах, как темна еще наша провинция, как трудно в ней работать, создавать жизнь, бороться с безнравственными поступками! Недостает теперь еще, чтобы этот Иван Федорыч отказался от женитьбы на m-lle Жюдик или этот вновь испеченный коммерции-советник перестал давать генералу взаймы — и тогда эффект будет полный!
Она подошла к мужу, и позвала его на пару слов.
— Ах, уж эти жены! — обратился генерал к Долли Слобожаниновой, сияя от восторга. — Toujours fideles, toujours jalouses !..
Долли ласково засмеялась и, закрывшись веером, улыбалась ему глазами.
— Ну что? — обратилась к нему генеральша. — Ты говорил с Иваном Федорычем о Жюдик?
— Говорил.
— Ну и что же он?
— Конечно, отказался! Что он, дурак?
— Наотрез?
— Совершенно... Я предлагал ему протекцию, место, я все делал для него, но он отказался!
Хорошо же! Теперь она знает, что ей делать! Она не потерпит разврата в своем доме и не допустит, чтобы этому человеку вверялись судьбы непорочного юношества. Довольно! Если есть еще гражданский долг у людей, то она покажет, что она способна на него, и сумеет избавить народное просвещение от такого человека, как этот негодяй.
И она подошла к директору гимназии и долго шепотом говорила ему о чем-то, то и дело показывая глазами на учителя. Директор кивал ей головой, осклабив свое лицо, и каждую минуту целовал ей руку. С сознанием исполненного долга она отошла от директора и с торжествующим видом посмотрела на Ивана Федорыча, по-прежнему угрюмо сидевшего в уголку.
— Боже мой, за что я так несчастна! — обратилась к ней Юленька Зиновьева, и слезы градом потекли у нее по щекам.
— Ничего, душечка, — утешала ее генеральша, — мы вас выдадим за другого! Найдем получше и поумнее!
— Но кого же? — спросила Юленька.
Поздно вечером, недовольная собою и людьми, генеральша лежала у себя на кушетке, возмущалась и нервно теребила платок.
— Медведи! Мещане! — восклицала она со злобой, вспоминая о своих гостях. — Чего им, невежам, еще надо?
Боже, как темна еще наша провинция, как тяжело жить с такими людьми! Здесь положительно можно отупеть, сойти с ума с такими господами. Нет, она напряжет все свои усилия, она употребит в дело все свои связи и знакомства и вытащит своего мужа из этой дыры, из этой мещанской, самодовольной берлоги.
«В Петербург! В Петербург!»
Интрига
У городского головы Михаила Емельяныча, или, как попросту его называли, Михайлы Вареникова, вышла неприятность. Губернатору захотелось построить в память одного события детский приют, и он написал Михаилу Емельянычу письмо, в котором просил его объехать местных купцов с подписным листом и о сумме пожертвований, какая соберется, его уведомить. Городской голова, считавший себя самым богатым и самым именитым гражданином своего города, оскорбился этим поручением и не исполнил его. Через несколько времени губернатор прислал ему телеграмму с вопросом, сколько именно собрано. Михаил Емельяныч ответил лаконически: «Ничего». Тогда губернатор вызвал к себе по телеграфу и его самого, и многих из его сослуживцев — гласных и обратился к ним речью, в которой, указав на бездеятельность городского головы, просил гласных помочь столь важному делу.