Гости уехали, вскоре за ними уехал и Серж, и для старушки начались дни испытания. Из губернского города стали привозить по железной дороге мебель, кровати, зеркала. Марья Андреевна не знала, как поступать со множеством накладных и куда все это ставить. В довершение всего, от предводителя прислали роскошную коляску на желтом ходу, пару лошадей и толстого, краснорожего кучера, которого не знали, куда поместить и чем кормить. Лошади бесились в конюшне, ревели, топотали и мешали Марье Андреевне спать. Кучер барином расхаживал по усадьбе и курил цигарки, и Марье Андреевне всякий раз казалось, что вот-вот он подожжет Игнатьевку, и она пылает со всех концов.
Марья Андреевна обо всем писала Софье в Москву, прося ее как можно скорее возвратиться домой. Не скрывала она от нее и того, что ее комнате угрожает опасность, и это жестоко обидело Софью. Она совсем уже собралась ехать в деревню, как получила от Сержа телеграмму, что он сам едет в Москву и хочет повидаться с сестрой и кстати познакомить ее с ее будущей невесткой, так как выяснилось, что всего приданого в провинции сделать нельзя и приходится поневоле отложить свадьбу до июля.
Софья сидела у себя в номере и, опершись лицом о ладони, читала лекции, когда в коридоре раздался вдруг разговор и затем кто-то постучал к ней в дверь.
Ожидая со дня на день брата с невестой, она вскочила, немного разволновалась и инстинктивно одернула кровать и переставила с места на место книги.
— Войдите! — крикнула она.
Дверь отворилась, и вошел посыльный в красном картузе.
— Барышня Игнатьева? — спросил он.
— Это я, — отвечала она. — Что вам угодно?
Он протянул визитную карточку Сержа, на которой его рукою было написано: «Мы приехали и остановились в Большой Московской. Приходи около двух».
— Скажите, что хорошо! — проговорила она, чтобы отпустить посыльного, и, вертя перед собою карточку, в волнении заходила по тесной комнате.
Боже мой! За что такая обида? Она ожидала Сержа к себе, она соскучилась по нем, как по родном брате, с которым прожила вместе всю свою жизнь, а он не находит минуты, чтобы навестить ее, прийти к ней самому, и посылает за ней этого посыльного с карточкой, которую даже не запечатывает в конверт! Нет, она не пойдет к нему, она не станет унижаться перед своей будущей невесткой и не желает поощрять в брате его снисходительного отношения к сестре!
— Пусть себе ждут! — проговорила она и снова уселась за лекции. — Не пойду!
Но по мере того как стрелка подвигалась к двум, она начинала волноваться и терять самообладание. Родственное чувство говорило в ней сильнее, чем ее гордость, ей хотелось повидать брата, которого она любила, расспросить его о матери, об усадьбе, обо всем, и в то же время женское любопытство подталкивало ее пойти и посмотреть на невесту брата. Она долго боролась с собой, и, когда часы показали два, она стала подыскивать оправдания в том, что, быть может, брат и его невеста с дороги устали и потому не могли прийти к ней сами, а может быть, и то, что она младшая сестра, и это обязывает ее явиться первой.
Она надела свое лучшее платье, по привычке хотела было причесаться, но вспомнила, что волос у нее уже нет, и отправилась в Большую Московскую гостиницу.
Брата она в номере не застала, он вместе с невестой завтракал в ресторане. В номере стояла большая атласная коробка конфект и лежали на столе дамские перчатки и шелковый зонтик. От них пахло какими-то новыми духами. Софья села на диван и стала поджидать появления Сержа.
Но вот послышались мягкие шаги и шелест шелкового платья, лакей распахнул перед Сержем дверь, и он вошел вместе с невестой в номер. Софья поднялась с места и подошла к нему.
— Здравствуй, Серж! — радостно воскликнула она и протянула руку.
Серж остановился, посмотрел на нее, нахмурил брови и сухо ответил:
— Здравствуй, сестра...
Она потянулась было к нему, чтобы поцеловаться, но это не вышло.
— Позволь представить тебе, Нюся, мою сестру... Софью Михайловну!
— Очень приятно... — отвечала Нюся. — Надеюсь, что мы с вами сойдемся... Я много слышала о вас.
Софья не знала, о чем с ней говорить, и, озадаченная, испытывала неловкое чувство. Ей было стыдно своей несветскости и в то же время стало обидно, что брат встретил ее не так, как того она ожидала... Наступило тягостное молчание.
— Ну мне пора... — сказала Нюся, надевая перчатки. — Мне еще в пассаж и в тысячу мест... Оставляю вас одних и желаю вам наговориться досыта.
Она приподняла вуаль, взяла из коробки конфекту и засунула ее в рот.
— До свиданья! — кивнула она Софье и вышла.
Софья сидела и молчала, а Серж, по обыкновению, когда был недоволен, заложил руки в карманы пиджака и заходил из угла в угол.
— Что мама? — спросила наконец Софья.
— Мама? Ничего! — отвечал Серж и заходил снова.
Софья подождала немного, а потом поднялась и направилась к двери.
— Прощай, Серж... — сказала она.
— Нет, подожди, сестра! — сказал он ей. — Мне еще нужно с тобою поговорить.
Она опустилась на попавшееся кресло и подняла на брата глаза.
— О чем? — спросила она.
— Вот что, сестра... — начал он и стал грызть себе ноготь. — В прошлом году, когда ты уезжала в Москву, ты хотела оставить за собою землю и отказывалась от усадьбы. Ты говорила, что земля тебе нужна для того, чтобы отдать ее мужикам или там кому-то еще, я не помню. Я ничего не вижу в этом хорошего, но теперь, когда я скоро буду женат и поселюсь вместе с Нюсей в нашей усадьбе, я просил бы тебя взять себе причитающуюся землю и оставить усадьбу за мной навсегда.
Бледные щеки Софьи покрылись румянцем, и глаза ее засверкали.
— Как же ты будешь без полного ценза? — спросила она.
— Землю мне дает мой будущий тесть, — отвечал он.
— Почему же тогда нам не оставить усадьбу общей?
— Потому что я там поселюсь с Нюсей, и она там будет ой хозяйкой.
— Другими словами, ты хочешь, чтобы в усадьбе хозяйками были не мать и не я?
— Вот именно... Я и Нюся ничего не имеем против тебя лично, ты можешь приезжать к нам, когда тебе угодно, мы всегда будем тебе рады, но ты готовишь себя в акушерки, в чем я тоже не вижу ничего хорошего, наконец ты можешь выйти замуж, и таким образом в усадьбе все равно ты не жилица. — Ну а мать?
— Мать уже стара, да и к тому же она может жить то у меня, то у тебя...
В глазах Софьи замелькало. Она встала с кресла и, держась за его спинку, чтобы не упасть, и боясь, чтобы голос не изменил ей и не выдал ее волнения, проговорила:
— Давай... Где у тебя там?.. Я подпишусь... Давай бумагу!
— Ты серьезно, сестра? — спросил он, думая, что она шутит.
— Давай скорее! — крикнула она и опустилась снова в кресло.
Он подошел к столу, что-то долго писал на большом листе бумаги и потом перечитал вполголоса написанное. «Кажется, так?» — подумал он.
— Вот! — сказал он и, подав ей перо, продиктовал: — Потомственная дворянка... девица... Софья Михайловна Игнатьева.
Она подписала бумагу и, не в силах подняться с места, некоторое время сидела и большими, изумленными глазами смотрела на брата.
Серж положил бумагу в портфель, достал оттуда другую бумагу и подал ее сестре.
— Это твоя доверенность, Софи... — сказал он.
Она машинально взяла от него бумагу и, все еще не спуская с него глаз, никак не могла прийти в себя и узнать в этом человеке брата.
— А теперь, Софи, — обратился к ней Серж, — позволь мне, как старшему брату, поговорить с тобою по душам. Ты хочешь меня выслушать?
— Да...— отвечала она безучастно.
— Я вот о чем... Я нисколько не отрицаю женской эмансипации, я всегда был и буду на стороне женщин, я признаю вполне влияние их на успехи знания, но, прости меня, я совершенно отказываюсь понимать это стремление оригинальничать, выделяться хоть чем-нибудь из толпы. В том, что ты захотела идти на какие-то там акушерские курсы — бог с тобой! — не было еще ничего предосудительного, но едва только ты попала в среду этих ученых старых дев, как ты остригла себе волосы, сделала это в угоду им и стала синим чулком!
— Я была больна... — прошептала Софья.
— Да, синим чулком! — продолжал он, не слушая ее. — Вместо того чтобы выходить замуж, быть достойными женами и матерями семейств, вы бьете с носка, вы хватаете выше, чем можете достать, и конфузите этим ваших близких родных и самую науку. Зачем ты остриглась? Что это на тебе за костюм? Куда девался твой цвет лица? Знаю, знаю! Под предлогом совместного чтения лекций — пирушки всю ночь до утра и дрыхание днем вместо ночи, прямо в платье, не раздеваясь! Я так любил тебя, так восторгался тобой, я так расхваливал тебя Нюсе, что, когда мы приехали сюда, моей первою мечтою было познакомить тебя с нею. И что же? Мне докладывают о тебе, я лечу с Нюсей к тебе навстречу — и вдруг, к ужасу своему, встречаю вместо тебя сухой, остриженный синий чулок! Бедная, бедная наша мать!
Он схватил себя за голову и забегал взад и вперед по ковру.
— Прощай, Серж!.. — сказала Софья и вышла из номера.
Она не помнит, как она очутилась на улице, как почему-то попала в Кремль и смотрела на Замоскворечье и как потом оказалась у себя дома. Вокруг нее кипела жизнь, сновали туда и сюда прохожие, где-то звонили к вечерне. Она шла по узеньким тротуарам, безучастная ко всему, и мучительно старалась припомнить, где и когда Серж бил ее темляком по голове. Она помнит, что еще в прошлом году он просил ее купить темляк в Москве, но тогда она не исполнила его поручения и с тех пор до нынешнего дня ни разу не виделась с братом. Где же это было? Когда он ее бил?
Когда она шла по улице, было очень ветрено, и пыль поднималась целыми облаками, попадала ей в глаза и хрустела на зубах. Придя домой, она легла на кровать и долго не вставала. Ей хотелось подняться, умыться, но она не могла и провалялась так до вечера. А когда вечер наступил, она снова вышла на улицу и долго бродила. К ней приставали мужчины, но она молчала и не обращала на них внимания и вдруг, точно на что-то решившись, пошла на телеграф. Было уже поздно, когда она вошла туда, чиновник принял от нее телеграмму, выдал расписку, и она побрела к себе домой.