Мне было больно ее слушать.
— Как же ты выйдешь замуж, — спросила я ее, — если не любишь?
— А разве Веребь ин меня любит? — ответила она.— Мой друг, во мне ему нужны не я сама, а мои две тысячи десятин земли и возможная через меня карьера. И если бы было возможно, он охотнее женился бы на нашей бабушке, чем на мне.
Она как-то странно засмеялась.
— Для того чтобы выйти замуж по любви, продолжала она, — нужно иметь счастье быть не того круга, к которому мы принадлежим, или же иметь храбрость, если понадобится, рвать с ним навсегда.
— Где ты это прочитала? — спросила я ее.
— Вот где! — ответила она и показала себе на грудь.
И я не знаю, чем бы кончился наш разговор, если бы не вошла мисс Летти и не помешала нам.
Ложась спать, я достала карточку иностранца и долго смотрела на него.
«Нужно иметь счастье быть не того круга, к которому мы принадлежим, или же иметь храбрость, если понадобится, порвать с ним навсегда», — звучала у меня в ушах фраза сестры.
Я глядела на моего иностранца, и если бы он мог понимать, он прочел бы в моих глазах следующее:
«Если бы случай свел нас опять, я имела бы храбрость порвать навсегда».
...Долли никуда не ходит, все читает, и, по-видимому, все ей надоело.
— Что с тобой? — спросила я ее.
Она подняла на меня свои задумчивые глаза и отвечала:
— Ты думаешь, можно прожить без физического труда?
Что это с ней? Зачем она так много читает?
Василий переслал маме письмо, полученное на ее имя в Петербурге. Мама прочла его и засмеялась.
— От кого это? — спросила я ее.
— От захарьинского священника, — отвечала она. — Прочти, если хочешь.
Я взяла письмо и прочитала: «Имею честь сообщить вашему превосходительству, — писал он, — что в соседнем имении Брянцеве поселился молодой помещик Касьянов. Он холост, получил образование в университете и, имея все данные служить в Петербурге, предпочел посвятить себя благородному труду земледельца. Сколько знаю, он не пьет, не курит, и с восходом солнца его уже можно увидеть за работой в поле. Для вас, как матери, имеющей еще не просватанных дочерей, полагаю, небезынтересно иметь сего Касьянова в виду».
Я тоже посмеялась над этим письмом, но и на этот раз оно понравилось мне своею простотой.
...Сегодня пришла ко мне Долли и сказала:
— Ты писательница, Лена. Напиши-ка роман на следующую тему: он сделал ей предложение и, заручившись согласием ее матери и нисколько не справляясь с мнением ее самой, стал строить на ее земле усадьбу, чтобы, повенчавшись, запереть ее в этой тюрьме. Как ты находишь эту тему?
Я вопросительно посмотрела на нее.
— Ты хочешь знать, что это такое? — продолжала она.— Князь Сергей Иваныч обещал бабушке свое содействие, и Веребьин строит теперь на моей земле усадьбу. Как тебе это кажется? Мама в восторге от его затеи и рада, что я буду жить около самого уездного городишка, а не в глуши, в его усадьбе, где у него мать и миллион сестер!
Но позволь, — продолжала она. — Если он любит меня, то должен же он наконец сделать предложение мне лично, а не бабушке и маме? Или он вовсе не считает меня за человека, и по их мнению, я вещь, которую можно перевозить из усадьбы в усадьбу, из гостиной в гостиную?
Мне было жаль ее, но я не нашлась, что ответить.
...Веребьин писал маме, что усадьба вчерне уже готова вся и даже земля Долли на выгодных условиях сдана в аренду. Мама была очень довольна, а бабушка даже сказала:
— Вот не ожидала, что он проявит такую энергию!
На что мама ей ответила:
— Любовь творит чудеса.
Затем они долго говорили о том, куда ехать на осень. Бабушка по-прежнему рекомендовала всем ехать на Ривьеру, но мама считала это невозможным, так как, ввиду предстоящей свадьбы Долли, необходимо сентябрь провести в Захарьине и обставить усадьбу, которую выстроил для Долли Веребьин. Надо полагать, что князь Сергей Иванович сдержит свое слово, во всяком случае, до осени. Поэтому мама предпочитает возвратиться в Россию и прямо в Захарьино.
Я очень рада, что так решили. Теперь я побываю у нас в деревне!
...Князь Сергей Иванович прислал бабушке письмо. Он пишет, что ее желание для него по-прежнему священно, но что времена теперь уже не те и что протекцию начинают уже вытеснять заслуги. Он очень рад, что местные дворяне почтили Веребьина, выбрав его в уездные предводители. Но если бы Веребъин постарался заслужить еще общественное доверие других сословий, то есть быть избранным еще и в председатели земской управы, то князь Сергей Иванович отправился бы хлопотать за него не с пустыми руками.
Бабушка тотчас же перетелеграфировала Веребьину содержание этого письма.
...Какое счастье! Я опять в Захарьине, в котором родилась ила безвыездно до двенадцати лет! В нем ничто не переменилось. Те же большие комнаты, тот же папин кабинет, та же наша детская с голубыми обоями. Все, как было восемь лет назад, так осталось и теперь. Изменились только розы. За ними не было ухода, и они одичали. Люди, конечно, уже не те, что были тогда, няня умерла, и только одна Авдотья, скотница, по-прежнему ходит за коровами. Мама чем-то недовольна, все ходит, хмурится и ничего не говорит. По-видимому, ее беспокоит, что управляющий срубил ее любимый лес.
Много рыжиков, и я и мисс Летти ходим по лесам и собираем их. Мой Лорд обрадовался воле и бегает, как маленькая собачка.
...Боже мой, что со мною? Я вся дрожу и, как пушкинская Татьяна, не знаю, что мне делать. Что это, чудо, совпадение или что-нибудь еще? Я ищу ответов на эти вопросы и не нахожу их. Долли смеется надо мной и шутя говорит, что все расскажет маме...
Сегодня в полдень я и мисс Летти отправились в лес за грибами. С нами, по обыкновению, пошел и Лорд.
Когда мы вышли на опушку леса в том месте, где через него проходит большая дорога, Лорд сделал стойку и заворчал. Думая, что это какой-нибудь зверек, и боясь, чтобы Лорд не разорвал его, я окликнула его и побежала к нему.
При моем появлении с земли поднялся молодой человек и снял шляпу.
Я взглянула на него, что-то ему сказала, и сердце во мне похолодело.
Это был он! Это был тот иностранец, который смотрел на меня тогда в Шильонском замке. Я сразу узнала его, и он узнал меня тоже, потому что вдруг лицо его просияло, и он, как и тогда, стал глядеть на меня такими же восторженными глазами. И если бы не мисс Летти, которая окликнула меня и позвала домой, я не знала бы, как поступить и что делать.
Кто он? Зачем он здесь? И как он сюда попал?
Я возвратилась домой и была так бледна, что Долли заметила это и спросила меня о причине. Я рассказала ей все, она стала смеяться надо мной и дразнить меня. Но я уверена, что это заинтересовало ее, потому что после обеда она попросила меня рассказать ей вновь о моей встрече с иностранцем.
Мы сидели с ней, затворившись в детской, а в это время мама ходила взад и вперед по гостиной. И когда мы вышли опять в гостиную, мама все еще ходила и повторяла:
— Осмелиться срубить такой старый лес за такую ничтожную сумму! Шесть тысяч десятин земли — и не уметь извлечь из них дохода! Негодяй!
На этой неделе мы перезжаем в новую, Доллину усадьбу.
15 сентября Касьянов поехал в уездный город на земское собрание. Это было первое собрание в его жизни, и он ехал и не знал, к кому обратиться, что делать и вообще как себя вести. Дело усложнялось еще и тем, что все номера на постоялом воре были уже заняты и ему приходилось искать себе помещение где-нибудь в частном доме, а он во всем городе не знал никого.
Заехав в казначейство, чтобы внести налоги, он застал исправника, который был там по делу. Увидав Касьянова, он схватил его руку обеими руками и долго тряс ее.
— Очень рад познакомиться с вами! — заговорил он. — Здешний исправник Кильдяшов. Изволили на земское собрание приехать?
— Да, на земское собрание, — ответил Касьянов, — только вот не знаю, где остановиться.
Исправник в удивлении всплеснул руками.
— А у Ожгихиной! — воскликнул он. — У Прасковьи Ивановны! Каждая собака ее знает! Спросите только Прасковью Ивановну, и всякий укажет!
Касьянов поблагодарил его и стал прощаться.
— Очень рад познакомиться с вами, — снова заговорил исправник. — Покорнейше прошу вас пожаловать сегодня вечерком ко мне. У меня кое-кто будет... Водочки выпьем, закусим... Буду весьма благодарен.
Касьянов пообещал ему, и они простились.
У Ожгихиной, действительно, нашлась свободная комната, и он занял ее. Но не успел он еще расположиться и привести себя в порядок, как к нему уже постучался кто-то в дверь и вслед за тем вошел небольшого роста, с лысинкой, господин, очень прилично одетый.
— Позвольте познакомиться, — обратился он к Касьянову. — Здешний предводитель дворянства Веребьин! Давно слыхал о вас. Мы ведь с вами однокашники... Я тоже из Петербургского университета!
Касьянов не ожидал такой чести и стал его благодарить.
— Здесь, в этой глуши, — продолжал предводитель, — мы рады каждому свежему человеку. Вся наша интеллигенция плотно засела в столицах, и у нас здесь положительно все наперечет. Давайте знакомиться! Очень рад.
Они долго пожимали друг другу руки, затем разговорились об университете, о профессорах и хотя были разных факультетов, однако у них нашлось кое-что общее для разговора.
— Пообедаемте вместе! — сказал вдруг Веребьин. — Я тоже стою здесь, у Прасковьи Ивановны, и собираюсь сейчас обедать. Оно немножно раненько, ну да ведь провинция!
Касьянов ничего не имел против, и они перешли в номер предводителя и сели за стол. Во время обеда к ним подсел земский начальник Гриньковский. Они разговорились, сошлись, выпили несколько более, чем обыкновенно, и закончили бутылкой шампанского. Все время затем Гриньковский и предводитель говорили о предстоящих выборах да о какой-то Анне Васильевне и ее дочерях.