Сумасбродная мысль вдруг пришла в голову Наташе. Она вспомнила слова Жоржа о завещании самоубийц и, полная страха, бросилась к себе в будуар, достала из шкафа свое духовное завещание, по которому все должно было перейти к монастырю, и положила его на стол. Затем она побежала в кабинет отца и в целой массе пузырьков, оставшихся после его болезни, разыскала морфий и дрожащими руками поднесла его ко рту...
И теперь, когда все уже было сделано, она возвратилась к себе в будуар, написала записку с просьбой никого не винить в ее смерти и положила ее рядом с завещанием на стол.
Теперь все достанется не монастырю, а брату, и он уже не посмеет отказаться от наследства, так как оно теперь родовое и все равно перейдет к его детям...
«Я исполнила волю отца... — думала она. — Я завещала все монастырю...»
Раздался стук калитки, послышались чьи-то шаги, и, весь мокрый, с росинками на усах и бороде, к ней в будуар вошел Березин.
— Вы одна, Наташа, — сказал он. — Вы боитесь грома... Лиза послала меня к вам, чтобы вам не было страшно...
И, увидев ее, сидевшую у стола, он взял ее за руку.
Гроза уже проходила, молния сверкала реже, и в сумерках он не видал того, что лежало на столе.
— Natalie, — сказал он, и голос его задрожал. — Будьте моей женой! Вы богаты, я беден, но я люблю вас и дорого бы дал, чтобы вы тоже были бедны!
Она улыбнулась, подняла на него глаза, ей хотелось сказать ему, что она уже бедна, что все принадлежит уже не ей, а Николаю или его детям; но она почувствовала вдруг, как руки и ноги у нее похолодели и как замерло вдруг сердце. А затем у нее в глазах все позеленело, она хотела открыть рот, чтобы просить о помощи, но голова ее безнадежно свалилась на грудь, и всем телом она съехала со стула на пол...
Пустой случай
Иванов знал, что его брат Григорий, ссыльный, бежал с каторжных работ. Мать наводила о сосланном справки, и знатоки тюремного дела сообщили ей, что в этом еще радости мало, так как, по всей вероятности, он попался в руки стариков. Едва только молодого арестанта, сказали они, привозят на Сахалин, как старые каторжники подговаривают его бежать, разводят перед ним турусы на колесах, а затем по дороге отнимают у него деньги, убивают его и возвращаются назад. И все такие исчезнувшие новички официально числятся в бегах. Вот почему уже восьмой год мать не получает от сына никаких известий. И если бы он был жив, то, наверное, дал бы о себе знать. И она поверила в то, что говорили ей знатоки, записала раба божия Григория в святцы и каждое воскресенье в церкви подавала о нем за упокой.
В ту ночь, когда его арестовали жандармы, его жена только что произвела на свет сынишку Витьку, и Ивановым стоило больших хлопот, чтобы об обыске и об аресте не узнала тогда же роженица. Теперь Витьке шел уже восьмой год, а Анна Федоровна так и осталась соломенной вдовой.
Чтобы избежать сплетен, пересудов и сожалений, Ивановы тогда же переехали на жительство в другой город и с тех пор жили все вместе в одной квартире.
Однажды вечером Иванов и Анна Федоровна были с знакомыми в театре, а затем отправились поужинать в ресторан. Когда лакей подавал им второе блюдо, случилась неприятность. Зазевавшись на что-то, он зацепился локтем за спинку стула, на котором сидел Иванов, и вылил весь соусник ему прямо на сюртук. Все бросились помогать Иванову, началась суматоха, и в конце концов вышел сам содержатель ресторана, извинился перед Ивановым, а лакею тут же, при всех, резко сказал:
— Убирайся вон! Ты у меня уже больше не служишь!
Иванову было жаль сюртука и в то же время было жаль и лакея, который должен был теперь остаться без места. Было неприятно, что пришлось обратить на себя внимание всего ресторана, считавшего его жертвою нерасторопности лакея; к тому же и соус стал проникать к самому телу. Ивановы не доужинали и уехали домой.
— Такая досада!.. — вздыхал по дороге Иванов. — Как нарочно, надел сюртук новый. Ты не знаешь, Нюся, бензином оттереть можно?
— Простофиля... — в свою очередь ворчала Анна Федоровна. — Нужно же быть таким неуклюжим! Хорошо еще, что не на голову!
Часа полтора потом оба оттирали бензином сюртук, но ничего из этого не вышло. Решили отдать его в чистку.
Наутро кухарка доложила Иванову, что его спрашивает какой-то человек. Иванов вышел в кухню и увидал вчерашнего лакея. Он тяжело дышал, вероятно, оттого что поднимался по лестнице, и, опустив глаза, вертел в руках шапку.
— Я пришел извиниться перед вами, господин... — сказал лакей, не поднимая глаз. — Конечно, не то мне досадно, что я лишился места, а то, что испортил вам сюртук. Так уж случилось... Очень прошу вас, господин, извините меня.
Он говорил это мягким, задушевным тоном, и в его голосе и манерах чувствовалась известная воспитанность. Было видно, что и самому ему было неприятно, что так случилось.
— Что ж делать? — ответил ему Иванов. — Надо быть впредь осторожнее, а сделанного уж не воротишь!
Лакей склонил голову набок, еще быстрее завертел шапку в руках и густо покраснел.
— Мне бы... —сказал он, и голос его задрожал. — Мне бы хотелось также извиниться и перед барыней... Могу я их видеть?
Иванову показалось это нескромным.
— Нет, зачем же? — ответил он. — Впрочем, я передам ей ваше извинение!
И, не дожидаясь, когда лакей уйдет, он сам вышел из кухни.
«Где я его встречал? — подумал он. — Точно лицо его мне знакомо!»
И, решив, что он видел его где-нибудь раньше в какой-нибудь гостинице или ресторане, он скоро о нем позабыл.
Только вечером, ложась спать, он вспомнил о нем снова.
«Как он узнал, кто я такой и где я живу? — подумал он. — Ведь я в этом ресторане всего только во второй раз в жизни!»
И ему припомнилось, как кто-то сказал ему, что среди ресторанной прислуги часто попадаются шпионы.
«Может быть, и шпион!» — решил он и лег спать.
На другой день после обеда горничная доложила ему, что его спрашивает какой-то Арбузов. Иванов лежал на диване и дремал. Спать после обеда было не в его обыкновении; он вскочил и виновато стал оправлять на себе костюм.
— Просите! — сказал он.
Вошел небольшого роста приличный господин с очень печальным лицом.
— Арбузов, — отрекомендовался он. —Простите, что, не имея чести быть с вами знакомым, осмелился вас беспокоить. Позвольте присесть!
Он сел и стал тяжело дышать.
— Что скажете? — спросил его Иванов.
Арбузов безнадежно махнул рукой.
— Да такое, знаете ли, случилось, — ответил он, — что, в сущности говоря, и сказать стыдно. В прошлом году схватили моего сына за политические дела и сослали на каторгу. И вот уже целый год, как я и бедная мать не знаем о нем ровно ничего. Ни единой строчки. Истомились душою. Верите ли, не спим по целым неделям... Единственный сын...
Он вытащил платок и вытер им глаза.
— И вот я узнал, — продолжал он, — слухом земля полнится, что и у вас такая же история. Ваш братец, говорят, тоже на Сахалине... Будьте такие добрые, умоляю вас, протяните руку помощи! Если вы имеете с вашим братцем переписку, то не откажите попросить его, чтобы он собрал там на месте справочки о моем сыне и дал вам знать. Семен Алексеевич Арбузов, двадцати трех лет, ссыльнокаторжный, православный... Сделайте такое одолжение! Заставьте вечно бога молить!
Иванову стало жаль его.
— К сожалению, ничего не могу для вас сделать, — сказал он, — мой брат был сослан на Сахалин еще восемь лет тому назад, и с тех пор мы ничего о нем не знаем.
— Почему же-с? — встревожился Арбузов.
— Говорят, он бежал оттуда, но где он в настоящее время и жив ли, нам ровно ничего не известно.
Глаза Арбузова засверкали.
— Значит, побеги оттуда возможны? — спросил он.
— Если сосланный числится в бегах, — ответил Иванов, — значит, возможны.
— И ваш братец за все это время вам ровно ничего не писал?
— Ни единой строки.
Арбузов поднялся с места.
— Какое тяжкое горе свалилось на нашу голову! — сказал он. — Чем я утешу теперь несчастную мать? Одна была надежда на вас...
Арбузов опять прослезился и, горячо пожав Иванову руку, стал прощаться.
В это время в комнату вбежал Витька за карандашом, но, увидев чужого человека, попятился назад.
— Тебе чего? — спросил Иванов.
— Ничего, — ответил Витька и так же скоро выбежал из кабинета.
Лицо Арбузова приняло умиленное выражение.
— Это ваш сыночек? — спросил он.
— Нет, не мой... — ответил Иванов. — Это сын того, сосланного... Мой племянник...
Арбузов глубоко вздохнул и с участием покачал головой.
— Бедный, бедный мальчик!.. — сказал он. — Что-то его ждет впереди?
И еще раз пожав Иванову руку и оглядываясь по сторонам, точно ища выхода, Арбузов надел пальто и высокие калоши и ушел.
Два дня спустя Иванов вышел на улицу и снова встретил
лакея около парадного крыльца. Увидев Иванова, он смутился, точно его застали врасплох, и снял шапку.
— Вы ко мне? — спросил Иванов. — Наденьте шапку!
— Да-с... — ответил он. — Впрочем, нет-с... Как будучи без места... Хожу вот, подыскиваю себе занятий...
Иванов хотел что-нибудь посоветовать ему, ободрить, но в это время точно из земли вырос Арбузов и с радостным видом протянул Иванову руку.
— А я к вам! — сказал он. — Здравствуйте! Бегу — и ног под собою не чую! Поздравьте меня... Письмо от сына получил. Только недавно был у вас, а сейчас вот письмо тут как тут! Бедная старуха просто без ума от радости!
И он смеялся, и в то же время слезы катились у него одна за другой по щекам.
— Ну вот и отлично! — ответил Иванов. — Отчего же он так долго вам не писал? — Какое не писал! — воскликнул Арбузов. — Писал, и много раз писал, да милая почта его письмами печи топила! Уж не знаю, как это-то проскочило! Сжалился господь над нами, стариками! Вот пишу ему на Сахалин ответ, в какой-то Верхний Армудон...