Аннароза молчала. Какое-то смутное чувство подсказывало ей, что она должна хранить свою драгоценную тайну так же бережно, как письмо на груди. Но внезапно что-то страшное и необъяснимое, как ночной кошмар, ворвалось в наивную болтовню женщин. Два карабинера с фельдфебелем во главе — высокие, мрачные, суровые — грозными тенями вынырнули из сумерек и застыли у ворот. Заставив Аннарозу с матерью подняться с места, они втолкнули их в дом, вошли сами и заперли за собой двери.
— Мы должны обыскать дом. Зажгите свет.
Мать истошно заголосила, словно ее резали, а Аннароза мгновенно взлетела по лесенке наверх, втолкнула в комнату выбежавшего на галерею студента и сунула ему в карман письмо. Потом дрожащими руками зажгла свет.
Строгий вид юноши внушил карабинерам почтение, и обыск не дал никаких результатов. Но на следующий день и еще много раз в течение нескольких месяцев женщин вызывали к судье и подолгу допрашивали, пытаясь узнать что-либо о Портолу Фарине.
— Он убил человека по поручению своего молодого хозяина. Тот успел скрыться, а Фарина арестован, и дело вашей совести — помочь правосудию разоблачить столь опасного преступника. Расскажите все, что вам о нем известно. Правда ли, что он уехал, чтобы заработать побольше денег и купить драгоценности? Расскажите, что было в последнем письме, прибывшем, как известно, в Нуоро вечером пятого июля, через три дня после убийства. Вы ведь люди верующие и должны думать о спасении своей души.
Так говорил судья. Мать плакала и божилась: она ровным счетом ничего не знала, да и святой Антоний сказал ей, что Фарина невиновен.
— Господин судья, он чист, как ангел небесный.
Аннароза не защищала преступника, но и не обвиняла его. Она не плакала, о нет. Похудевшая, с запавшими глазами, с потемневшим, точно обожженным лицом, она молчала, храня на груди письмо, которое студент, уезжая на каникулы, вернул ей со словами: «Если у тебя есть совесть, ты должна отдать его судье». Аннарозе казалось, что листок жжет ее, как раскаленные угли, а стрела влюбленного сердца пронзает грудь. Но она предпочла бы скорее откусить себе язык, чем открыть свою тайну хоть единой живой душе. Даже матери она ничего не сказала.
По ночам Аннарозу мучили кошмары. Ей чудился Портолу, затаившийся в засаде, будто свирепый вепрь. Она видела, как он набрасывается на одинокого путника, видела, что под сокрушительными ударами голова жертвы раскалывается, как спелый красный гранат. Снилось ей, что Портолу возвращается домой, открывает залитую кровью сумку и вынимает оттуда драгоценности и четки с золотым крестом...
В ужасе она отталкивает Портолу. Она согласна никогда в жизни больше не видеть его, но предать — нет, ни за что, скорее она повесится на дереве во дворе, как Иуда.
В октябре студент вернулся. Тяжбу с приходским священником он проиграл, и ему пришлось уплатить судебные издержки; а что касается синдика, то супрефект вдруг взял его сторону. Так что попытки студента направить ближнего на путь истинный кончились крахом, и теперь с еще большим рвением он взялся за свою миссию апостола.
Увидев Аннарозу, он сразу же спросил, передала ли она письмо судье.
— Нет, лучше умру, дон Джозе!
Он смотрел мимо нее и не видел страдающего лица мученицы, словно только что сошедшей с костра.
— Раз так, пропащая душа, тебе действительно лучше умереть. Ты что, не понимаешь, что, если он избежит наказания, он снова погрязнет во грехе? Ты выйдешь за него замуж, и вы наплодите кучу новых преступников.
— Я не пойду за него, разрази меня гром, не пойду! Дон Джозе, если даже люди помилуют его, бог на том свете его все равно накажет!
— Бога нет, несчастная! Царство божие должно наступить здесь, на земле. Но если мы не будем стремиться к правде и справедливости, кто же тогда вырвет плевала с наших полей? Послушайся меня, Аннаро отдай письмо судье!
Аннароза была девушка тихая и незлобивая, но слова студента вызвали в ней такую ярость, что, спускаясь по лестнице, она отплевывалась и строила злобные гримасы. Однако какая-то неодолимая сила снова влекла ее наверх, в скромную и уединенную, похожую на монашескую келью, комнатку, где студент часами простаивал у окна. На фоне желтых крыш и фиолетового осеннего неба четко вырисовывалась его крупная темноволосая голова, так напоминавшая головы святых, — старинные деревянные изваяния полувизантийского, полуварварского происхождения, — которые часто можно встретить в сардинских церквушках.
Под разными предлогами Аннароза то и дело поднималась наверх, и, если студент не заводил разговора о «том деле», она испытывала смутное недовольство.
Однажды он ей сказал:
— О чем ты думаешь, несчастная? Если ты не отдашь судье письмо, я пойду к нему сам и расскажу ему всю правду.
— Вы хотите убить меня, дон Джозе!
— Лучше умереть, чем жить во грехе и погрязнуть во лжи.
В конце концов, устав увещевать девушку, студент решил обратиться к матери. Как-то раз он позвал ее к себе и попытался растолковать суть дела на том языке, который, по его мнению, только и был ей понятен.
— Ваша дочь больна. Она носит на груди то проклятое письмо, в котором Портолу пишет о своем преступлении. Заставьте ее отдать письмо судье, и вы увидите, что она снова обретет покой и здоровье.
Услышав страшное известие, женщина так побледнела, что студенту пришлось побрызгать ей в лицо водой, чтобы привести в чувство. Вслед за этим разыгралась ужасная сцена между матерью и дочерью, и та, испугавшись, что в конце концов твердость ей изменит, сожгла роковое письмо.
И тут случилась странная вещь. Как и предсказывал студент, расставшись с письмом, девушка вдруг успокоилась. Она снова ожила и расцвела, как расцвела вокруг природа после долгой нуорезской зимы. С приходом весны людские страдания как будто смягчились, словно чья-то милосердная рука смазала раны целебным бальзамом. Но увы. этот бальзам был из тех, что приносят лишь временное облечение: утихшая на мгновение боль вспыхивает потом с новой силой.
Надвинув платок на самые глаза, Аннароза теперь снова часами сидела у ворот и рассеянно грызла бобы. Мать уже свыклась с мыслью об их несчастье и говорила о нем спокойно и смиренно. У нее появились новые планы насчет будущего Аннарозы, и она то и дело забегала к студенту, заботливо осведомляясь, прошла ли у него головная боль, не нужно ли ему растопить печку или выстирать носки, — Аннароза все сделает.
Да, дорогие мои читатели, сердце матери волновали честолюбивые помыслы. Ведь недаром, в то время как она возносила молитвы святому Антонию, ее глазам предстал благородный синьор, молившийся перед часовней, где совершаются брачные обряды, а рядом с этим синьором стояла молоденькая крестьянка.
Суд над Фариной должен был состояться в начале июля, а в июне ему удалось переслать Аннарозе записку. Получив письмецо, девушка, не колеблясь и не раздумывая, повинуясь той странной силе, которая влекла ее наверх, точно в исповедальню, поднялась к студенту. Преступник нежно благодарил Аннарозу за хорошие показания, выражая надежду скоро вернуться домой и обещая сделать ее счастливой.
— Видишь, несчастная! Он подарит тебе драгоценности, залитые кровью убитого, — в точности так, как ты видела во сне! И тебе придется делить свое ложе с разбойником.
Вся в слезах, Аннароза выбежала из комнаты студента и столкнулась с матерью, которая поджидала ее на галерее. Облокотившись о перила, они долго смотрели на пышущий жаром дворик, в котором был разлит аромат цветущей смоковницы. Аннароза плакала, и слезы ее падали вниз, как в глубокий колодец.
— Ну, почему этот сумасшедший всегда так со мной разговаривает? — всхлипывая, лепетала она.
А мать шептала:
— Дурочка, он просто любит тебя, вот и все.
Спустя несколько дней их снова вызвали в суд, и там мать в конце концов проговорилась. Аннароза продолжала молчать до тех пор, пока ей не пригрозили тюрьмой. Тогда она поднялась с места и, осенив себя крестным знамением, сказала:
— Да, я получила письмо, но читать не умею и, по совести, даже не могу сказать, что там было написано. Только дон Джузеппе Демурос знает истинную правду.
И Портолу Фарина был осужден на тридцать лет. Аннароза покинула суд, не выдержав отчаянного взгляда подсудимого: ужас и жалость раздирали ее сердце. А когда она узнала о приговоре, рухнула на землю и три дня пролежала без движения. Она не спала, не умывалась, не прикасалась к еде. Приходили соседки и склонялись над нею, как над больной. Мать убивалась, и ужас смерти витал в маленьком дворике, где, как верный страж, стояла мрачная смоковница.
А дон Джузеппе Демурос в своей комнатушке денно и нощно готовился к дипломным экзаменам. Всякий раз, выходя во дворик, он видел Аннарозу, распростертую на раскаленных солнцем камнях. Неподвижная, почерневшая, лежала она, словно тень, на золотом квадратном ковре, и он не решался подойти к ней. В конце концов мать не выдержала:
— Да поговорите же с ней, дон Джозе. Видите, какая она стала! Умрет ведь. Так-то вы ей добра желаете!
Окинув женщину высокомерным взглядом, студент, скрестив руки на груди, приблизился к неподвижному телу и произнес:
— Встань, Аннароза!
И та поднялась, как Лазарь при звуке голоса Христова. Но едва студент отошел, Аннароза опять скорчилась на земле, уткнувшись лицом в колени, и матери пришлось снова звать его. Он внял ее просьбе и терпеливо утешал девушку, испытывая все-таки некоторые угрызения совести.
А время шло, постепенно все успокоилось, и жизнь вернулась в свою колею. Мать с надеждой посматривала на студента, ожидая от него решительного слова. Но наступил канун его отъезда, а он все еще не объяснился. К вечеру он позвал Аннарозу и попросил уложить его зимнюю одежду.
Сначала мать в тревоге поджидала дочь во дворе, но там было жарко, и она перешла на лестницу. Но здесь ей тоже было не по себе, и она поднялась на галерею. Оттуда она услышала, как тихо и мирно, словно путники в дороге, беседовали студент и Аннароза.