Красавица-под-Маской попыталась кое-как закрепить разорванное покрывало; в силу неведомой причины это простое действо взбесило профессора Гонкальвеса до крайности. Он вырвал прозрачную ткань у нее из рук – и хлестнул ее вуалью. Старуха отступила назад, замахиваясь для ответного удара, подбоченилась – непроизвольно приняв ту самую позу, в которой так любил ее писать Матисс. «Любопытно», – размышлял про себя Свиттерс, ибо в компоновке кубов, сфер, цилиндров и конусов, составляющих ее тело, в плоскостях, к которым сводились фигуры, если сощуриться, он различал первоосновы Аналитического Кубизма. Верно ли, что в своих полотнах, таких, как «Синяя ню, 1943», Матисс облагородил кубизм, вернул его в естественное, менее формалистическое состояние, не отказываясь при этом от его внутренней динамики, спас женские формы от топора Пикассо и вновь сложил их воедино в всплеске сочного цвета?
Пока Свиттерс раздумывал, Домино времени не теряла. Она шагнула между профессором и тетей – так, словно имела дело с вздорными, задиристыми детьми.
– Довольно, – ровным голосом объявила она. – Вы, джентльмены, извольте немедленно покинуть территорию оазиса. Это официальное требование, и если оно не будет исполнено, я передаю дела нашему главе службы безопасности. – Встряхнув блестящими темно-русыми волосами, она кивнула в сторону шута на ходулях; именно сейчас она и Свиттерс встретились взглядами впервые за весь вечер. Что-то мелькнуло между ними – что-то теплое, задушевное, живое и при этом недоуменное, сторожкое и самую малость странное.
Входя в роль, Свиттерс заорал на чужаков на самом грубом итальянском:
– Sparisca! Sparisca! Прочь пошли!
Внезапно ожив – словно переключатель повернули, – Сканлани прыгнул вперед. С проворством защитника НБА[254] сделал пять шагов по косой – и с силой тайского мастера по кикбоксингу выбросил правую ногу. Кожаная подошва пижонского ботинка миланского производства пришлась точнехонько по одной из Свиттерсовых ходулей. Потеряв равновесие, и без того неустойчивое, Свиттерс, беспорядочно размахивая руками, опрокинулся назад. И, с треском круша ветви, приземлился в жасминовый куст. Обломанные сучья кинжалами впились ему в спину, но то, что осталось от куста, сработало как буфер между ним и землей. Ноги его почвы так и не коснулись. Из глубокой царапины на щеке побежала струйка крови.
– Ну вот, еще один шрам, так его растак, – посетовал Свиттерс. – Говорю вам, боги завидуют моей писаной красоте, не иначе. – К ранке прилипло два-три благоуханных лепестка. Свиттерс принюхался. – Пахнет прям как на выпускном балу, – откомментировал он.
Выражение лица Сканлани не изменилось ни на йоту; доктор Гонкальвес издевательски заржал.
– Глава службы безопасности, вот как? – ухмыльнулся он.
Пиппи и Зю-Зю бросились вытаскивать Свиттерса из помятого куста, но тот лишь отмахнулся.
– Пригоните-ка лучше мой звездный корабль, – шепнул он Пиппи. – В машине у ворот.
Домино обожгла профессора негодующим взглядом.
– Если он поранился, – она кивнула на Свиттерса, – пророчества вы в жизни не получите.
– Ах вот как? – Гонкальвес изогнул брови. – Так, значит, есть шанс, что вы документ все-таки уступите?
– Посмотрим. Нашему ордену необходимо обсудить различные…
– Через мой труп! – отрезала Красавица-под-Маской.
– Право, тетушка, давайте посмотрим на вещи непредвзято. Когда-нибудь в будущем, на определенных условиях, при определенных уступках, возможно, в интересах всех и каждого будет…
– В интересах всех и каждого будет немедленно вернуть украденный документ, – отрезал Гонкальвес. Тон его заключал в себе столько же угрозы, сколь зеленая пленка – на майонезе. Он оттолкнул Домино в сторону – и вновь оказался лицом к лицу с Красавицей-под-Маской. – Да вы посмотрите на себя! – цедил он сквозь зубные протезы. – Вы только на себя посмотрите! И такие, как вы, дерзают бросить вызов власти Святого Отца? – Престарелая аббатиса заморгала. Если она и терзалась тайными опасениями – а не жива ли ее роковая красота и по сей день, – то теперь таковые полностью развеялись.
– Я бросаю вызов власти Святого Отца! – донесся из куста громогласный клич. – Я бросаю вызов власти Святого Отца! Я бросаю вызов власти нечестивой власти! Черт бы подрал власть и польскую колбасу, сосуд и орудие ее! – И добавил (а что вы хотите, если спина у него была вся исколота, а самого его, как говорится, «несло»?): – Черт бы побрал далласских ковбоев!
– Ах, мистер Свиттерс, пожалуйста, выбирайте выражения! – вмешалась Мария Вторая. – От святотатства добра не жди!
– Да заткните этого олуха неверующего, – приказал Гонкальвес. Обращался он к Красавице-под-Маской, по-прежнему не сводя пронзительных глаз с ее носорожьего рино-полипа в стиле рококо, но к разоренному кусту двинулся никто иной как Сканлани – с кошачьей грацией, не столько переступая, сколько скользя над землей. Впрочем, не успел юрист сделать и нескольких шагов, как прогрохотали три стремительно следующих друг за другом выстрела.
Мистер Беретта изрек свое слово. Мистер Беретта рявкнул на звезды.
В очередной раз потревоженные кукушки разлетелись в разные стороны, трепеща крылышками и протестующе, встревоженно вопя. Козы заскребли копытами, из курятника внезапно грянул хор нервозного кудахтанья. Сканлани застыл на месте. Свиттерс прицелился в него. Он был уверен: вот сейчас Сканлани в свою очередь выхватит пистолет – из внутреннего кармана своего пижонского пиджака. Движением ловким и неуловимо-быстрым, точно чародей или фокусник. Просто поневоле залюбуешься. Даже позу инстинктивно примет самую что ни на есть классическую – ноги широко расставлены, пистолет сжат в обеих руках. Так что, когда Сканлани так и не пошевелился, Свиттерс остался изрядно разочарован.
Положение самого Свиттерса было неловким и неудобным: распростертый на ложе из растительных гвоздей, он тем не менее сжимал девятимиллиметровый ствол недрогнувшей рукою, намереваясь выстрелом выбить пистолет из руки Сканлани, не ранив при этом врага. Однажды в Эль-Кувейте ему такое удалось: он вдребезги разнес CZ-85 чешского производства прямо в кулаке у двойного агента. Частички металла так и брызнули во все стороны, точно холодные черные искры. Негодяй выронил то, что осталось от пистолета, и захныкал. Поднял трясущиеся руки, следя, как они медленно багровеют, а пальцы уже начинают распухать, точно сосиски в микроволновке. Но, как говорится, «то – тогда, а то – теперь». (Интересно, а как бы воспринял сию пословицу Сегодня Суть Завтра?) Свиттерс отнюдь не был уверен в том, что сумеет повторить сей подвиг, даже если бы твердо стоял на ногах. Он крепче сжал пистолет – и стал ждать. В силу непонятных причин Сканлани так ничего и не предпринял.
– Бросай оружие, – приказал Свиттерс. Он не был уверен, что правильно произнес команду на итальянском, потому на всякий случай повторил то же самое по-французски и по-английски. Сканлани пожал плечами – этаким широким, надменным неаполитанским жестом. – О'кей, парень, ты сам напросился, – промолвил Свиттерс. – Снимай пиджак. – Подозрительный поверенный все понял, так как тут же выскользнул из пиджака, тщательно его свернул и положил на землю. Плечевой кобуры, что ожидал увидеть Свиттерс, не было и в помине. – Черт! – выругался он. Долго он в этом положении не пролежит.
Размахивая «береттой», Свиттерс заставил Сканлани снять рубашку и покружиться на месте, точно модель на подиуме. Пистолета из-за пояса ниоткуда не торчало – ни спереди, ни сзади.
– О'кей, умник, давай штаны снимай. – Сканлани замотал головой. Впервые за все время он обнаружил некие чувства, а именно – ярость и омерзение. Спина Свиттерса чувствовала себя как табельные часы – в муравейнике. Еще немного – и он не вытерпит. – Снимай свои треклятые штаны, говорю! – раздраженно повторил Свиттерс. Доктор Гонкальвес и сестры ошарашенно наблюдали за происходящим.
И вновь Сканлани заупрямился. Свиттерс нажал на курок, и еще раз, и еще – несколько пуль взрыли землю рядом с модными ботинками телячьей кожи. Поднялся визг. Сканлани спешно принялся расстегивать пояс. Прошло несколько мгновений, прежде чем Свиттерс осознал три вещи:
1. Сканлани был безоружен.
2. Без всякого умысла он потребовал от бедняги не столько снять брюки, сколько спустить трусы – лингвистическая оплошность сия восходила к достопамятным ночам в Таормине и Венеции, когда Свиттерс желал поближе рассмотреть то, что итальянцы в медицинском контексте называли la vagina (точно так же, как и в Америке), а неофициально (и ласково) обычно именовали la pesca (персик) или la fica (инжиринка).
3. Одна из пуль, ударивших в землю у ног Сканлани, срикошетировала о камень и угодила Красавице-под-Маской прямо в лицо.
– Это чистой воды недоразумение, – оправдывался Свиттерс, разумея раздевание Сканлани под дулом пистолета; он еще не заметил, что Красавица-под-Маской в крови. – Я счел, что передо мной – нечто большее, чем просто-напросто дерьмовый адвокатишка. Прошу вас, примите мои искренние извинения. А тако же и соболезнования. – Домино, также до поры не обратив внимания на то, что тетя ранена, в свой черед поспешила извиниться. Сердце Свиттерса так и таяло в груди при виде того, сколько неизбывного сострадания заключает в себе ее участие – как это на нее похоже! Тем не менее он громко крикнул:
– Возлюбленная сестрица, не подходи близко! Возможно, этот тип и не вооружен, но манеры у него преотвратные.
– Не хуже, чем у тебя, – вроде бы буркнула она себе под нос, однако Свиттерс не поручился бы, что расслышал правильно, ибо в это самое мгновение на сцену событий ворвалась Пиппи, катя инвалидное кресло. С ней явился и Тофик. Совместными усилиями они выудили Свиттерса из сплетения ветвей (смахивавшего на кукушечье гнездо-переросток) и перенесли его на «повторяющую контуры тела» подушку, и по сей день украшающую «простое в обращении, откидное сиденье». По-прежнему потрясая пистолетом, он махнул им в сторону проворно одевающегося Сканлани и Гонкальвеса с его по-миножьи широко раскрытым ртом – само капризное недовольство.