Однако в Замке (что никогда не переставало бесить Тай) почему-то господствовал прямо противоположный подход: женщина в штанах считалась как бы отчасти мужчиной, двуполым существом, вплоть до того, что не имела права быть приглашенной на танец, а должна была сама приглашать другую женщину. Раньше, при Тиндалле, Тай и сама изредка поигрывала этим двусмысленным очарованием, но сейчас предпочитала штаны совсем из других соображений: это помогало отмежеваться от пестрой, как рой бабочек, толпы девиц Элори. Я не главная фаворитка господина, я нечто иное, а что именно — не вашего ума дело!
Вот прическа ее — та действительно была не вполне женской: нигде в дневном мире женщины не подрезали волосы меналийской «лесенкой», когда несколько длинных прядей падает на грудь и спину, а остальное обрамляет лицо пышным нимбом. Но прическа была памятью о Тинде — ему почему-то очень нравилось, когда Тай укладывала волосы именно так. В такие минуты его глаза затуманивались легкой грустью — может, в этом виде она напоминала ему кого-то иного, близкого? Лишний аргумент в пользу мнения Берри, что ее таинственный любовник не играл в долгоживущего, а был им на самом деле…
Поначалу Элори тоже делал поползновения вмешаться в ее облик. Не сильно — добавлял лишние линии краски на лицо, менял цвет волос и тому подобное. Но все равно Тай быстро это прекратила, заявив, что для игры в куклы у него есть Лэни и остальные.
Продолжая глядеть на девушку все с той же холодностью, Элори неожиданно выбросил вперед руку — Тай едва успела увидеть, как из перчатки выдвигаются тонкие острые когти — и полоснул по незащищенному запястью, выглядывающему из кружевного манжета. Боли Тай не почувствовала, но порезы быстро закровоточили. Ее передернуло. Неужели он не понимает, что нельзя быть одновременно существом власти и взбалмошной жертвой, что его изысканные позы сводят на нет эффект, производимый выражением лица? Не опасная тварь, которой можно и нужно бояться — скучающий эстет, решивший поиграть в опасную тварь…
Склонившись к руке Тай, Элори быстро слизал выступившую кровь, и там, где скользил его язык, не оставалось и следа царапины. Девушке стоило большого труда удержаться и не вцепиться ему в ухо — она знала, что именно этого от нее и ожидают.
— Верю, верю. Ужас полуночи, — произнесла она со своей обычной язвительностью. — Видел бы ты себя со стороны! Посмотришь на тебя такого — поневоле решишь, что за близость с тобой женщины каждый раз жизнью платят.
— Я и это пробовал, — спокойно отозвался Элори, словно не замечая насмешки. — Правда, очень давно, когда все только начиналось. Но ты же знаешь, я не люблю жестокости ради самой жестокости… в конце концов я сохранил жизнь той, которая особенно мне понравилась, желая насладиться ею еще несколько раз. Это получило огласку, и… в общем, репутация была испорчена. Зачем продолжать убивать, если уже знают, что могу и не убить? Некрасиво как-то…
— Сволочь, — уронила Тай столь же спокойно. — Был, есть и будешь есть.
— Буду, — согласился Элори. — Сыграй мне еще что-нибудь.
Тай снова поднесла к губам флейту и завела медленный, окрашенный светлой печалью мотив… «И с этих пор не сплю я по ночам — чужие сны замучили меня. Снятся мне то Берри, то Нисада — и лимонный взор незабываемый…»
Когда она завершила игру, несколько минут прошло в молчании. Элори лежал, прикрыв глаза, и Тай невольно задумалась, какие мысли навеяла ее музыка Повелителю Снов.
— Ну иди уже ко мне, — наконец позвал Элори. Именно позвал, не приказал. Отложив флейту, Тай со вздохом вытянулась рядом с ним. Элори расстегнул ее камзол, медленно распустил шнуровку на ее рубашке, открывая грудь — не стремясь раздеть, просто для того, чтобы придать девушке более чувственный вид. Помедлив, осторожно провел кончиками пальцев по ноге, затянутой в серебристый шелк, но, не дойдя и до середины бедра, убрал руку.
— Ты прекрасна, — снова шепнул он, и в этот раз Тай неожиданно уловила на дне его слов неизбывную тоску, мучительную, как зубная боль…
Джарвис открыл глаза, расслабился и пристально глянул на Тай, не произнося ни слова. Снова повисла долгая пауза…
— Вот так мы в ту пору и жили, — наконец подала голос Тай, поворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди — видно, снова начала мерзнуть. — Понятия не имею, чем бы все это могло кончиться, но как раз тогда в Вайлэзию пришло то, что мы зовем кровавой лихорадкой, а они именуют просто Поветрием…
— У нас на Островах это называется кровяной чумой, — помедлив, произнес Джарвис. — Помню, как же — мелкие жилки под кожей лопаются, и кровь сочится изо всех пор, даже из глаз… Мы-то этим не болеем, само собой, но я в ту пору был на континенте и кое-что видел своими глазами… жуткое зрелище!
— В ту пору вайлэзцев в Замковой толпе нетрудно было опознать под любой маской — по чересчур лихорадочному веселью, — продолжала Тай. — И вот в один отнюдь не прекрасный день эта мерзость добралась до замка Лорш…
— Тай, беда, — не успела она протиснуться из зеленой комнаты в красную, как слова Берри обрушились на нее подобно кузнечному молоту. — У Нисады умер отец.
Из угла доносились сдавленные рыдания. Тай подошла к ложу с ярко-розовым покрывалом — Нисада лежала ничком, в своем дневном обличье, и подушка под ее лицом заметно потемнела от слез.
— Как же так, Нис? — в полной растерянности произнесла Тай. — Я же говорила — пейте настой очного цвета, заболеть заболеете, но в более легкой форме, сумеете выздороветь…
— Откуда мы знали, что придет Поветрие? — голос Нисады едва прорывался сквозь рыдания. — Сколько мать насушила, столько и было, а другой в середине марта где взять? Отец зашел в кладовку, пересчитал пучки и приказал в первую очередь пить мне и слугам, а настоящий дворянин, мол, обязан уметь рискнуть своей жизнью не только на военной службе… А я об этом даже не подозревала, мне только сегодня Сидан сказал… сквозь закрытую дверь… Господи, как хорошо, что мать с Каллардой у дяди гостят! Хотя бы за них не тревожиться…
— Ты так и сидишь взаперти со своей Биндой? — Тай мимолетно поразилась тому, что помнит имя Нисадиной служанки.
— Так и сижу. Да только все равно разве скроешь такую новость? Как раз, когда я из окна на веревке поднос с грязной посудой спускала, отца и выносили. Я Бинде говорю — держи за ноги — и высунулась из окна больше чем наполовину, едва не упала со второго этажа. Господи, господи… Без гроба несли, как простолюдина, только в холстину завернули, а лицо — одна запекшаяся кровавая корка! А братец Ронтри то и дело поудобнее перехватывает — тяжело нести, и от рук на холсте красные отпечатки! — Нисада снова зашлась рыданием. — Чует мое сердце — не сегодня-завтра за отцом вслед пойдет. Даже могилы у них не будет, бросят в огонь, как падаль…
— Это как раз наименьшая из бед, — Тай осторожно провела рукой по вздрагивающей спине. — У нас в Меналии мы всех умерших огню отдаем, и ничего — помним их не хуже, чем вы со своими надгробными камнями. Ладно, поплачь, дай выход бессилию… Хочешь, я целую ночь с тобой сидеть буду, чтоб тебе было легче?
— А как же Элори? — выговорила Нисада в промежутке между двумя всхлипами.
— А пошел он крокодилу в задницу, этот Элори! — отрезала Тай. — Из-за какого-то урода я, значит, лучшую подругу в горе брошу!
…Тай быстрым шагом прошла по коридору, выскочила на галерею над бассейном, в котором уже резвились две парочки, и долго стояла там, бездумно вцепившись в перила, глотая воздух, напоенный ароматами кедра, сандала и роз. Уже восемь дней она не была у Элори — и за эти дни кровавая лихорадка вслед за отцом унесла всех трех братьев Нисады, которые тоже поделились со слугами настоем очного цвета, укрепляющим стенки кровеносных сосудов. Нисада больше не могла даже плакать — сидела закаменевшая, глядя в одну точку, и слабым пожатием руки отвечала на неловкие утешения Тай и Берри. В конце концов Тай просто не выдержала и сбежала куда глаза глядят, лишь бы побыть немного в одиночестве.
— Эй, красавица! — окликнули ее с противоположной стороны галереи. Тай без труда узнала этот высокий, чуть дребезжащий голос. Ланшен, тоже Ювелир, как всегда, разряженный в пух и прах: белые атласные складки на пышных рукавах, словно сливочный крем на торте, штаны такие широкие, что талия по контрасту с ними кажется затянутой в вайлэзский корсет.
— Чего тебе, петушиная душа? — неприветливо отозвалась девушка.
— Ты почему это столько времени у Элори не показываешься? Забыла, что ли — год еще не прошел!
— Передай своему Элори, что на нем свет клином не сошелся. Понял? — Тай демонстративно отвернулась от Ланшена и медленно пошла прочь.
— Я-то передам, — толкнул ее в спину все тот же голос. — А ты не боишься, что тебе после этого мало не покажется? Наш повелитель в гневе ох как изобретателен!
Эту реплику Тай не удостоила ответом. С дураками препираться — себя не уважать. Хотя Ланшен, безусловно, лишь притворяется дураком, иначе не стал бы Ювелиром.
Поплутав по коридорам, она добралась до зимнего сада — еще одного места, куда гости Замка попадали лишь по приглашению Элори, но для Ювелиров запретных мест не существовало. Здесь покой был ей почти гарантирован. В полной отрешенности Тай шла по узенькой дорожке мимо странных тропических растений с бахромой воздушных корешков…
— Здравствуй, госпожа моя, — вдруг коснулся ее ушей голос, от которого все в ней так и обмерло. Голос, которого она не слышала уже целых восемь месяцев. Из-за веерной пальмы выступила стройная фигура в знакомом обличье: облако белых с золотым отливом волос, черная полумаска с серебряной каймой и трехцветный — алый, изжелта-зеленый и малиновый — камзол под просторным черным плащом. Именно таким она увидела его, когда впервые проснулась в его покоях, именно этот его облик в глубине себя считала истинным и любила больше прочих…
— Тиндалл… — еле выговорила Тай мгновенно пересохшими губами. — Ты вернулся, Тиндалл?
Вместо ответа он опустился перед девушкой на одно колено. Голова его склонилась, волосы упали на лицо… но Тай успела перехватить пронзительный взгляд стальных глаз, в котором не было и следа той заветной теплоты!