Значит, надо было их опередить. Конечно, двоюродные брат и сестра — слишком близкая родня, но в особом случае священник имеет право разрешить их брак. Тарме без труда убедил епископа Рилгаты, что здесь как раз такой особый случай…
Но тут взбунтовалась Нисада, искусно используя страх Калларды перед ранним замужеством и поддержку слуг. Одна мысль о том, что родовой замок отца перейдет в руки каких-то Веннанов, доводила ее до бешенства.
Наверное, во всем, что случилось далее, была доля и их вины. Нельзя было загонять Нисаду в угол — слишком сильно сдавленный пороховой заряд имеет свойство взрываться. Не отбери Тарме у своей племянницы лошадь и слугу, не вынуди ее почти все лето просидеть дома, без возможности преодолеть лестницу вниз… может, сейчас она была бы мягче. А теперь…
На другой же день после исцеления она верхом умчалась в Рилгату, сопровождаемая только Хольраном, сыном служанки Бинды, и Танберном Истье. Вернулись они уже к обеду следующего дня, потрясая пергаментом с позолоченными уголками и витиеватой подписью имперского наместника провинции. Выше подписи киноварными чернилами было выведено, что в силу чудесного исцеления девицы Нисады, старшей из дочерей князя Эллака Лорша, не оставившего после себя сыновей, совершеннолетней и способной к зачатию, она, по закону Вайлэзии, объявляется правящей княгиней и обязана в течение двух ближайших лет выйти замуж, дабы произвести на свет потомка мужеска пола, который унаследует родовое имя, земли и владетельные права. Правда, Танберн слегка умерил ее радость напоминанием, что без заверения королевской печатью полной силы этот документ не имеет. На это Нисада ответила, что, коли так, она доберется и до столицы, а заодно вытащит дядюшку за штаны из Генеральных Штатов, куда он влез не с большим правом, чем пес безумного короля Шаллиза — в коронный совет.
Еще через день с помощью тех же Хольрана и Танберна в замок был под локотки доставлен отец Эринто, вынужденный расторгнуть помолвку Гислена и Калларды, «ибо невеста принуждаема была отцом жениха, что противно воле Божией и добродетели человеческой». Эмалинду же опять никто и спрашивать не стал. После чего на двор был выведен оседланный конь Гислена, а когда юноша выказал нежелание сесть на него и убраться куда угодно, только подальше от Лорша, Нисада своей рукой надавала ему оплеух. То, что рука у нее от постоянного обращения с костылями стала весьма крепкой, Эмалинда знала всегда и не удивилась тому, что бедный мальчик даже не попытался защититься.
Вечером того же дня княгиня застала дочь на внешней галерее замка, взасос целующуюся с Танберном. На материнский упрек в том, что она совсем потеряла стыд, Нисада, нимало не смущаясь, ответила: «А что тут непристойного? Он же дворянин, а не быдло какое-нибудь! Вот возьму и выйду за него прямо завтра — во-первых, умный, во-вторых, собой тоже ничего, а что нищий, так оно и к лучшему: будет помнить, кто его в жизни приподнял!» Справедливости ради стоило заметить, что самого Танберна этот эпизод немало смутил, и он пытался вежливо осадить зарвавшуюся девушку. Да и вообще этот белокурый кинтанец вел себя достаточно скромно и сдержанно — Эмалинда была вынуждена признать, что в данном случае инициатива полностью принадлежит Нисаде.
В общем, ничего удивительного, если после стольких лет вынужденного одиночества пылкая девушка начала пробовать свои чары на первом же привлекательном мужчине, попавшемся ей под руку. Однако княгиню не оставляло странное ощущение, что отношения этой парочки слишком уж интимны для людей, знающих друг друга всего три дня — и не на уровне плоти, но на каком-то ином, более тонком. Такое было у нее самой с Тарме, но никогда — с Эллаком…
В отличие от Танберна, жрица по имени Миндаль и ее нелюдь-телохранитель, который так и не представился, особого участия в событиях не принимали — вероятно, чувствуя себя неловко в чужой и недружелюбной стране. Нисада объявила их своими личными гостями и поселила на третьем этаже в башне, выставив Бинду и Хольрана в комнаты для слуг на первом этаже дома. Пару раз Эмалинда обнаруживала двоих меналийцев в саду, а однажды из окна увидела, как они прогуливаются вдоль берега Лорше.
Глядя на них, княгиня снова и снова мысленно возвращалась к главному, что беспокоило ее в этой истории.
Так называемое исцеление Нисады очень сильно смахивало на фарс, какие устраивают на площадях больших городов разнообразные бродячие лжепророки. Слишком уж много было во всем этом нарочитой эффектности, рассчитанной даже не на нее самое, а — Эмалинда внезапно поняла это — на слуг, способных широко разнести весть об исцелении. Случись такое с кем-то другим, княгиня ни на миг не усомнилась бы, что исцеленный — подставное лицо, работающее в одной команде с остальными мошенниками.
Но это случилось с нею самой. А то, что ее старшая дочь в четыре года потеряла способность ходить, она знала так же непреложно, как то, что небо голубое, а ее зовут Эмалиндой. Скольких лекарей она вызывала к ней, сколько слез пролила над кроваткой девочки, когда стало ясно — спасения ждать неоткуда!
И в том, что до сего дня дочь ни разу не встречалась ни с кем из этой странной троицы, она была уверена столь же непреложно. Светлые волосы — редкость для южных держаний, и сообщения о белокурых чужаках, отирающихся в окрестностях Лорша, она не пропустила бы.
Тогда в чем же дело? Что тут не так?
Она не понимала. Если и в самом деле все случилось по их горячей мольбе Единому, как уверяет Лар — радостная, однако ничуть не изумленная, — тогда почему ответ на эти мольбы был получен только сейчас, а не семнадцать лет назад?
Может быть, потому, что те, давние ее мольбы были не вполне искренними?
Ну уж нет! Она-то ни в чем не виновата! В чем вообще может быть виновна женщина, схоронившая пятерых детей? Виноват лишь Эллак, который распустил язык при свидетелях и тем самым сломал ей жизнь. Да и вообще он оказался не тем благородным рыцарем, «львом в бою и любви», которого она вообразила себе, идя под венец, а слишком земным и любящим все земное человеком, не способным понять ее возвышенную душу. Став достигнутой целью, она потеряла для него всякий интерес. Всю жизнь никому, кроме Тарме, не было дела до ее внутреннего мира — так почему же они удивляются, что она стоит за брата стеной?
Вчера госпожа Миндаль и ее свита наконец-то покинули Лорш, удалившись в сторону Рилгаты. А сегодня и Нисада отбывает в Сэ’диль — ставить королевскую печать на свой пергамент.
Пусть, пусть катится! Посмотрим, что она сможет против многоопытного мастера интриг Тарме. И вообще еще неизвестно, снизойдет ли государыня Зиваада до разговора с дочерью опального вассала!
Сидя на козлах, Хольран довольно мелодично распевал крестьянскую песенку про пастушку Адельхаду и трех таканцев, которые пришли к ней свататься, в нужных местах восполняя проигрыш собственным свистом. Настроение у него было лучше некуда. Еще бы, ведь его госпожа чудесно исцелилась и теперь едет в столицу, где отомстит своему мерзкому дяде за все! В том числе и за убийство Танрая — его, Хольрана, отца, который когда-то впервые вложил вожжи в его руки. И пусть сейчас эти руки еще не так сильны, как отцовские — но ведь и смирные лошади из личной запряжки старой княгини совсем не чета тем норовистым коням, на которых любили носиться князь Эллак и его сыновья. Править ими не составляло особого труда, и дорога была семнадцатилетнему Хольрану только в радость.
Других слуг, кроме него, Нисада с собой не взяла. Ни в телохранителях, ни в женщине, которая поможет зашнуровать платье, она не нуждалась, поскольку в Рилгате воссоединилась с тремя друзьями, нарочно покинувшими Лорш чуть раньше, дабы не вызывать лишних вопросов. В дороге Берри то и дело подсаживался в экипаж к возлюбленной, чтобы поболтать, а то и предаться ласкам.
Тай же предпочитала сопровождать карету верхом и лишь в населенной местности пряталась в нее от излишне любопытных глаз. Облачение неролики она сбросила еще по пути в Рилгату, снова надев штаны и камзол, однако мрачность ее, так контрастирующая с весельем Хольрана, от перемены наряда никуда не делась. Она по-прежнему отмалчивалась, односложно отвечая на вопросы, а если и вступала в разговор, то в основном с Джарвисом.
— Теперь я поняла, как была неправа, — проронила она как-то, хлопоча у лесного костра, где жарился на всю компанию купленный у охотников дикий подсвинок. — На Анатаормине было хорошо, как в сказке, и я вообразила, что в Вайлэзии будет так же. А на самом деле вышло, что нужен здесь только Берри, а мы с тобой не только не нужны, но и вредны.
Джарвис кивнул, соглашаясь. Те же самые мысли уже приходили в голову и ему. Они с Тай ехали сюда, чтобы защитить Нисаду от происков дядюшки, но этот хитрец в очередной раз обвел всех вокруг пальца — удрал в столицу и обеспечил племяннице полную свободу маневра. При таком раскладе, пожалуй, было бы лучше, если б Нисада в одно прекрасное утро просто встала и пошла. Тогда чудо оказалось бы не столь эффектным, зато его не приписали бы богине Хаоса, что давало возможность опротестовать случившееся. И без сомнения, дядюшка не преминет воспользоваться этой возможностью.
Казалось, сама земля Единого готова отторгнуть двоих, рожденных во власти Хаоса. Хотя нет, земля как раз была к ним щедра — неизменно хорошей погодой, тихими и теплыми лесными ночами, водой родников, ягодами на кустах и цветами на обочинах. Отторгали их только люди, населяющие землю.
Постоялые дворы по-прежнему приходилось объезжать стороной, ночуя в лесу. Сиденья кареты, рассчитанной на большую семью, можно было разложить так, что получались два спальных места. Однако разместиться «по парам» не удалось, ибо той паре, что ляжет в шатре, пришлось бы пускать к себе Хольрана. Поэтому Нисада «княжеской властью» постановила, что карета — для дам, шатер — для мужчин. Впрочем, так было даже лучше: Джарвис уже привык успокаивать хнычущего во сне Тано, а вот что станет с Нисадой, если она внезапно обнаружит в