ать руками и понюхать носом, — не сдержался Джарвис. — Кто поручится, что монахини в твоем монастыре, заметив у тебя в глазах зеленый отсвет, не думали так же, как я — показалось?
— Отсвет появляется, если Ювелир испытывает какое-то сильное чувство, — возразила Тай. — А в монастыре основным моим сильным чувством был гнев, когда идиотки-подручные что-нибудь портили. Например, когда дурища Синбель не удержала щипцы и вывернула в очаг полный горшок отвара. Кстати, и пару тогда было — почище, чем в иной бане. Уж в этом-то пару не заметить лучи из глаз было бы просто невозможно! И насчет магии, которая не срабатывает, как-то не все одно к одному. Скорее наоборот — Джарвис то и дело говорил, что по моей просьбе сделал нечто немыслимое для себя. А из противоположного могу вспомнить разве что вывалившийся из моста заклятый камень. Да и тот подождал, пока мы проехали через мост, пообедали, и только через час, когда я взялась за флейту, надумал покинуть свое место…
— За флейту?! — Эрдан даже привстал с места. — За какую флейту?!
— Вот она, взгляни, если хочешь, — Тай достала из-под камзола свое сокровище и протянула архиепископу. — А что в ней может быть такого?
Эрдан принял флейту самыми кончиками пальцев — с огромным благоговением, как показалось Джарвису — и некоторое время разглядывал ее в свете свечей. Хотя, казалось бы, чего там разглядывать — обыкновенная тростинка, крытая лаком, с аккуратно высверленными дырочками…
— Зеленая флейта, — наконец выговорил архиепископ с почтительным придыханием. — Я и не надеялся когда-нибудь увидеть ее вживе.
— Да что в ней такого? — по-прежнему недоумевала Тай.
— Ничего, — усмехнулся Эрдан. — Если не считать того, что во всех известных мне текстах этот предмет называют атрибутом Мертвого бога. Теперь понятно, каким образом происходит избрание наместника — Владыка Радости вручает ему свой знак.
— По-моему, Джарвис на Владыку Радости не тянет, — заметила Тай со своей обычной язвительностью. — Ибо эту вещь подарил мне именно он.
— Девочка моя, ну неужели Мертвый бог лично явится из-за предела, чтобы передать тебе флейту из рук в руки? — неожиданно ласково произнес Эрдан. — Все свои дела он делает руками смертных, которые склонны усматривать в этом лишь совпадение. Эд-Риик называет сие «промыслом божьим». А чудеса на манер тех, что приписывают вайлэзскому Единому, с громом и волнами до небес — не его стиль. Тому, кто истинно силен, нет нужды запугивать людей театральными эффектами и красочными зрелищами.
— Слушай, я, кажется, понял, — подал голос Джарвис. — Ты ведь ничего не знала о своих возможностях, пока тебя не просветил Арзаль — зато, как все люди Запада, всегда верила в магию. А значит, дозволяла быть всему, что встречалось на твоем пути, пока оно не начинало вредить лично тебе. Именно поэтому ты увидела Сонкайля в зеркале Урано — и лишь когда всей душой пожелала избавления от чар, они развеялись. Но стоит тебе взяться за флейту, как она… не могу подобрать лучшего выражения… начинает говорить голосом Мертвого бога, и все происходит помимо твоей воли. Я и кроме моста могу кое-что припомнить — например, как у наших пленителей не загорался костер от магического огнива, пока ты играла. А стоило тебе умолкнуть — загорелся в момент.
— Я и не заметила, что у них что-то не горело, — растерянно произнесла Тай. — Не до того было…
— Лувес сообщил мне об этом, но дать свое истолкование сему факту не решился, — довольно заметил архиепископ. — Лично я склонен согласиться с выводами лорда Джарвиса — ничто из известного мне им не противоречит. Что ж, впредь буду знать, что дозволение не всегда является сознательным волевым действием…
— Отец Эрдан, а дозволять быть магии вправе только наместница? — неожиданно спросил Джарвис. — Или это под силу любому из Ювелиров?
— Видимо, да, — кивнул архиепископ. — Если на них не действует сила хозяев мира сего — логично предположить, что работает и обратный механизм.
— Тогда все окончательно слеглось! — воскликнул принц. — В морском бою с галерой Урано ты не приказывала мне — но мне приказал Берри, который тоже Ювелир! И это же объясняет, почему Солетт до сих пор не развалился от одного наличия там Арзаля!
— Солеттская магия — еще одна моя головная боль, — сокрушенно произнес Эрдан. — Поскольку любая магия — не просто набор формул и действий, но прежде всего энергообмен с кем-то, кто превыше тебя. Даже вас, долгоживущих, это касается — не стало ваших Непостижимых, и силы ваши начали иссякать. Отсюда напрашивается вывод: солеттские маги попросту сами не знают, с кем обмениваются энергией. К величайшему моему сожалению, этого до сих пор не знаю и я — а потому даже думать боюсь о том, кто бы это мог быть. Ибо если Мертвый бог старается вообще не нарушать законов мироздания, если даже пресловутый Единый позволяет нарушать их по особым случаям — в основном ради посрамления врагов — и только своим избранникам, то Солетт нарушает эти законы, как дышит. И мне это очень не нравится.
— Почему бы не предположить, что они обмениваются с самим Повелителем Хаоса? — поинтересовался Джарвис. — Если Восток принадлежит Порядку, то Запад, как известно, Хаосу, а Солетт находится к западу от моря. Правда, клирики Единого любят говорить, что Хаос — это всего лишь территория, куда еще не дошел Порядок, как тьма — не отдельная сущность, а отсутствие света…
— Отчасти они правы, — кивнул архиепископ. — Своей особой земли, где его чтят как божество, у Повелителя Хаоса никогда не было. Пока Единый подчиняет земли, как король и полководец, и оптом забирает себе жителей покоренных стран, его оппонент входит ночью в каждую спальню и работает с каждой душой по отдельности.
— В трактатах по стратегии, насколько я помню, это именуется асимметричным ответом, — ввернул Джарвис.
Эрдан снова кивнул.
— Тактика Повелителя Хаоса — овладевать людьми, а не сообществами. Из этого правила есть только одно исключение, однако это не Солетт, хотя к востоку от моря многие думают иначе. Впрочем, вас, долгоживущих, по нашу сторону моря тоже считают любимыми подданными Повелителя Хаоса, в то время как ваш народ знает о нем не больше, чем любой другой…
— Выходит, наместник Элори — кто-то из Высоких? — вмешалась Тай. — Раз у него нет своей земли, то значит, нет и своих священнослужителей?
— Земли нет, — Эрдан перевел взгляд на Тай. — А служители есть. Хотя он приложил немало усилий, чтобы никто из смертных не связывал их с его именем. Именно они после смерти пополняют ряды демонов Замка. Ты уже догадалась, о ком я говорю?
— Так вот в чем дело! — Тай хлопнула себя по лбу. — А я-то ломала голову, почему в алмьярском виде Элори всегда выходит исключительно как частное лицо, а балы открывает в каком угодно другом! В то время как две трети его демоненышей косят под «черных цветов»!
— При жизни они и были ими, — подтвердил архиепископ. — То самое единственное сообщество, которое я упомянул раньше. Не перестаю поражаться красоте этого решения: Алмьяр поклоняется Атайнет-воительнице, а Черный Цветок — всего лишь ее супруг, божество любви, которое ничего не решает само и у которого, по сути, нет никакого культа, отдельного от Атайнет…
— Вот только все женщины Запада бредят теми, кого считают земными воплощениями этого божества, — докончила Тай сквозь зубы. — Верен себе — покорять желанием, а не силой.
— Странно, лично я всегда относился к Черному Цветку с симпатией, — протянул Джарвис. — Они с Неролин едва ли не самые приятные боги из тех, которым поклоняются на континенте. Как-то не хочется верить, что он и этот мерзавец — одно и то же лицо.
— Тварям свойственно создавать себе притягательные личины, — отрезал Эрдан. — А людям свойственно в них верить. Ибо, поклоняясь возвышенному, возвышаешься и сам, поклоняясь же мерзости, сам становишься мерзостью.
— Неужели и наша Неролин — всего лишь прекрасная маска на какой-то дряни? — Тай не верила своим ушам.
— Неролин — это вообще особь статья, — нахмурился Эрдан. — Равно как и Черный Лорд Анатаормины. Не знаю, откуда взялись самозваные господа Порядка и Хаоса, когда после ухода Непостижимых свято место оказалось пусто, но вот Неролин когда-то была обычной женщиной из племени, родственного предкам салниров, пока Элори не вздумалось сделать из нее свою куклу.
— Как? — пересохшими губами выдохнула Тай. Ей, чья жизнь целиком прошла под сенью Белой Леди, было проще поверить, что этой сущности нет совсем, чем в то, что она не блага.
— Очень просто. Девочка ходила по ночам в Замок, как многие, пока не согрешила с кем-то в дневном мире и не забеременела. А когда последствий греха было уже ничем не скрыть, решила, что смерть лучше позора, и напилась снотворных трав, чтобы умирать было не так больно. В результате сон, как и ожидалось, перешел в смерть, а девица оказалась заперта в Замке вместе со своим неродившимся чадом. Что делать с ней, Повелителю Хаоса придумать было несложно, но вот что делать с ребенком? В конце концов привел он их в некое место… признаться, я сам не очень понимаю, что это такое — вроде бы тоже владения Хаоса, но связанные не с плотскими желаниями, а со страхом… в общем, велел ей приглядывать за этим местом и вытаскивать из него детишек, которые забрели куда-то не туда. А поскольку вера в богиню-мать — едва ли не самая древняя из людских вер, так и стала она кормиться энергией от тех, кто молится жизнедающей силе.
— Ну слава небесам, — облегченно вздохнула Тай. — Это еще не так обидно. Спасать детей — не позорное занятие. А кто же тогда Черный Лорд?
— А это уже креатура Единого. Точнее, бывший проводник его воли, который помер своей смертью аккурат тогда, когда на острова Внутреннего моря пришли анатао. При всей их склонности к порядку обратить их в свою веру Единому абсолютно не светило — слишком уж они любят жизнь во всех ее проявлениях, да и вообще не для того плыли за сто морей, чтобы перенимать там чужие обычаи. Вот он и подсунул им Дирама — вроде как вассала на держание посадил, чтобы тот отправлял сеньору часть собранной энергии в виде оброка. Да только такое ощущение, что не сработало у него что-то… В чем причина, не знаю. Знаю одно: если Единый и Повелитель Снов сами назначают проводников своей воли, то наместником Черного Лорда автоматически становится верховный жрец храма на Скалистом острове, а наместницей Неролин — настоятельница одного из монастырей Белой Леди. Сами же младшие боги уже лет триста никак не выражают смертным своей воли.