Да, такие вещи происходят по велению судьбы. Приехала «скорая» и под вой сирены повезла их в больницу, надо ехать в Барселону, сказал врач, случай крайне сложный, такими вещами занимаются там. Эдуард умирал, Долорс рыдала и умоляла: спасите его, спасите, это я виновата. Врач дал ей таблетку: примите вот это и, пожалуйста, не вините себя, каждый может ошибиться. Мучаясь угрызениями совести, она уже была готова во всем признаться, но в последний момент решила, что не стоит и что лучше уж исповедаться священнику, хотя так до конца и не решила, верит в Бога или нет, но священники обязаны выслушивать все, что им доверяют, а главное, после того, как покаешься, отпускают грехи, ничего не требуя взамен. И обязаны хранить тайну исповеди.
Они доехали до больницы так быстро, что Долорс даже не успела осознать, что на дорогах нет пробок. Эдуард открыл глаза и произнес только: Долорс — а потом, прежде чем вновь впасть в забытье: почему меня привезли в реанимацию? Слава богу, ответила жена, слава богу. Так, бормоча слова благодарности, она провела два бесконечных часа, пока к ней не вышел врач, сказавший: сеньора, мы сделали все, что могли, но спасти его не удалось, я очень сожалею.
В тот день Долорс много плакала, поскольку была в совершенном отчаянии, а вечером пошла исповедаться, и священник даровал ей отпущение грехов, хотя, как ей показалось, пришел в ужас от услышанного.
И Долорс подумала: ну вот я и совершила идеальное преступление.
рукава
— Знаешь, кто ты такая? Просто шлюшка. И ничего больше.
Пресвятая Богородица, она почти ничего не слышала, Жофре говорил очень тихо, но затем повысил голос, и Долорс удалось разобрать вот это. Да он взволнован, даже взбешен.
— Я верил тебе, и вот чем ты мне отплатила… Нет, это не оправдание, ты знаешь, что я собирался развестись с женой и ждал только, когда тебе исполнится восемнадцать…
Раненое мужское самолюбие. Что за жалкий спектакль. Понятно, что теперь Моника и близко не подойдет к их дому, ее дружба с Сандрой окончена, и это сейчас, когда внучка так в этом нуждается. Эх, Сандра, Сандра. Через несколько дней ее кладут в больницу, она не в состоянии вернуться к нормальной жизни: по-прежнему отказывается от еды и все твердит, что жутко растолстела. Пьет понемногу то, что может заставить себя проглотить, — лимонный сок с сахаром или молоко, а потом идет в туалет и вызывает рвоту. Об этом знала одна Долорс — до того дня, пока не потянула Марти за рукав, когда внучка в очередной раз заперлась в туалете. Марти все понял — он всегда все понимает — и услышал все, что должен был услышать. Черт, только и сказал на это внук. Потом пошел к родителям и убедил их, что все очень и очень серьезно. Это было перед визитом к врачу.
Понятно, у врача Сандра отрицала, что вызывала у себя рвоту. Но, слава богу, врач оказался специалистом в области анорексии и прекрасно знал, с какими демонами в душе пациентки ему предстоит бороться.
Сандра бродила по дому как неприкаянная. Ее с большим трудом посадили под домашний арест, девочка говорит, что вполне здорова, что ничего с ней не случилось, просто она чуть-чуть растолстела. К счастью, она несовершеннолетняя, и родители имеют право уложить ее в больницу.
— Я тебе что, уже не нравлюсь или как? Или у него больше, чем у меня?
Разговор катился под откос, и, зная, на какие слова в подобных случаях способны мужчины, Долорс из своего угла невольно пожалела зятя. Вечно их беспокоит одна и та же проблема — у кого больше. А ее вот этот вопрос никогда не волновал — ни с Антони, ни тем более с Эдуардом. Но мужчины готовы устраивать между собой настоящие состязания. И воображают себе, что женщина предпочитает одного другому только из-за того, что у него и в самом деле больше. Ладно тебе, Долорс, хватит нападать на любимого зятя, будем справедливы, ведь Моника в этой истории тоже повела себя не слишком красиво, эта девочка далеко пойдет, если в семнадцать лет уже откалывает такие номера. Один другого стоит. Смейся, Долорс. Этот мир — мир ужимок и гримас.
Остановите этот мир, я хочу выйти, вдруг вспомнилось ей, кто же это сказал? Впрочем, не все ли равно, какому философу принадлежит эта фраза, если в итоге она пришла в голову ей, Долорс, до чего же было противно, что именно с ней произошла история, показанная в бесконечном множестве фильмов: тебя застукали с чужим мужем в самый разгар любовных утех, оба вы почти голые, а в дверях застыла обманутая жена с разинутым от удивления ртом: Антони, ты здесь? Я зашла за тобой, чтобы…
Она так и не сказала, зачем тогда пришла в магазин. Долорс с Антони ничего не слышали, потому что не ждали вторжения: любовники поняли, что Мария вошла в магазин, совершенно спокойно открыв дверь, которую они забыли запереть. Вот в прошлый раз, когда Мария заглянула к Антони по каким-то делам, она не смогла войти: он всегда запирал дверь изнутри. Всегда. И тогда, пока Антони шел открывать, Долорс спряталась, выждала, когда они уйдут, и преспокойно отправилась восвояси. Человеческий мозг, при всем своем совершенстве, иногда делает осечки, одну из которых Антони допустил как раз в тот день, когда следовало быть осторожными, в тот редкий день, когда Марии приспичило зайти за ним в магазин после закрытия. Говоря иначе, чему быть, того не миновать, и ничего ты с этим не поделаешь. И еще: все случается ради чего-то. Потому что эта непредвиденная случайность в один миг изменила жизнь сразу нескольких человек.
Милые мои, мысленно поучала Долорс девушек, влюбленных в чужого мужа, если вас когда-нибудь застанут in flagante,[8] первым делом прикройтесь: для жены вашего любовника нет ничего слаще, чем потом рассказывать подружкам, сколько у вас физических недостатков. Долорс не успела прикрыться, так что уже назавтра все соседки Марии знали, что ее муж связался с бабой, у которой отвисло все на свете. Слава богу, Долорс жила не в этом квартале — ей до дома надо было еще идти с полчаса, — и слава богу, что Барселона — большой современный (теоретически, конечно) город, в котором никому нет дела до того, как выглядит твоя грудь. Поначалу она, разумеется, понятия не имела, что обсуждают Мария с соседками, ей об этом какое-то время спустя возмущенно рассказал Антони. Долорс задело, конечно, что теперь все женщины из ближайших к магазину кварталов судачат, будто у нее под платьем пара сморщенных дынь, но потом она поняла, что реакция Марии совершенно естественна. И еще поняла, что бедняжка зациклилась на ее груди только потому, что самой-то ей в этом смысле нечем похвастаться. Ну просто нечем.
Вера сворачивает горы, но и ревность тоже. Моника, вероятно, потеряла терпение и, должно быть, сказала зятю, что да, у учителя математики очень большой, и чтоб Жофре заткнулся, с нее хватит, и, судя по всему, бросила трубку, поскольку зять тоже нажал отбой и так и остался стоять у телефона, храня гробовое молчание. Может, он плачет? Старуха, несмотря на тонкий слух, не могла уловить ни звука. В любом случае его самолюбие уязвлено, это ясно. Не приведи господи сейчас сказать или сделать что-нибудь, что может его разозлить.
Долорс не знала, какими глазами смотреть на священника, который служил поминальную мессу на похоронах Эдуарда, потому что это именно ему она исповедовалась два дня тому назад. Ситуация складывалась в духе «черного юмора». Священник был единственным, кто знал правду, и единственным, кто понимал, что потоки слез, льющиеся из глаз вдовы, вызваны чувством вины, а не скорби. Остальные же все это время успокаивали и утешали ее: Долорс, это могло случиться с каждым, Долорс, не вини себя, но она-то знала, что виновата, чувствовала себя убийцей и молила Бога, чтобы тот взял к себе этого мужчину, которого она обрекла на предсмертные мучения, но она не хотела убивать, это ненависть, выросшая за столько лет в душе, ослепила ее и лишила разума; вскрытие подтвердило то, что и так было ясно, и поэтому, чтобы не травмировать безутешную вдову, никто к этой теме больше не возвращался. Даже Леонор пыталась успокоить ее: мама, не волнуйся, папа тебя уже простил, такое с каждым может случиться. И Тереза, немедленно приехавшая на похороны отца, которого все-таки любила, тоже говорила ей: ну же, мама, если ты чувствуешь себя из-за этого виноватой, то как должны переживать те водители, из-за которых во время аварии гибнут пассажиры, а ведь иногда это их собственные дети.
Долорс и в голову не могло прийти, что на похоронах окажется ее исповедник, ведь она тысячу лет не была в церкви и напрочь забыла обо всех этих таинствах, взяла и зашла в первую же исповедальню, которую увидела, ту, что располагалась ближе к выходу. А теперь вот он служит поминальную мессу по Эдуарду. И она сидит в первом ряду, красная, как помидор, смотрит на священника, а тот — на нее, и тоже красный, как помидор, потому что ему приходится сдерживать себя, он не может сказать того, что знает, ибо существует тайна исповеди, от сознания этого Долорс становится чуть-чуть полегче, но все равно ситуация аховая, хуже не придумаешь.
Неудобство — вот что ощущала Долорс на протяжении последних дней, с того момента, как начала вязать рукава. Она чувствовала себя как-то странно, и рука дрожала все больше. Отчего — неизвестно.
В конце концов все вернулось на круги своя: Жофре остался без своей малолетки, Леонор вынула из пупка пирсинг, а Сандра паковала сумки. Не понимаю, зачем вы меня укладываете в больницу, просто не понимаю, говорила она старухе, они хотят, чтобы я все время ела, но я вовсе не такая худая, наоборот, мне не помешало бы сбросить еще пару килограммов, я знаю одну девочку, вот на нее действительно страшно смотреть, но я-то не такая — правда, бабушка? Внучка остановилась возле кресла, вот и она избрала меня в качестве Стены Плача, плохо только, что Сандра подошла так близко, думала Долорс, вдруг девочка спросит, что это лежит у меня в пакете, но нет, Сандра и внимания на него не обращает, она ничего вокруг себя не видит — только знай разглядывает себя в зеркало. Марти застукал ее тут на днях за этим занятием и сказал: посмотри на себя хорошенько, Сандра, хочешь, я скажу, как ты выглядишь? Хуже всего — ноги, у тебя совсем нет бедер, одни кости, мне вообще непонятно, как ты можешь стоять прямо, это кажется невозможным. Вглядись-ка, Сандра, вглядись — Марти кре