— Надпись на двери, — конкретизировал он, удерживая внимание на сгорбленной спине, обтянутой цветастой кофточкой.
Баба Варя вздрогнула, развернулась к гостю.
— Алёша, я же просила…
— Не влезать? Не совать нос в чужое дело, как это делал прадед? — Его слова звучали немного жёстко.
— Ты хоть и Лукашов, но чужой для городка, — тихо, боязливо ответила Варвара. — Он сожрёт тебя. Уезжать тебе надо.
— Почему? — Алексей пытался поймать бегающий взгляд родственницы, что сидела, съёжившись, на табурете. — Какая опасность? Кто угрожает?
— Не просто у нас город, Алёша. Всегда таким был. Не стоит об этом говорить. Нас не касается — живём да радуемся.
— Вы с Борисычем в одном стиле, — язвительно хмыкнул историк. — Обо всём и ни о чём. Уходи. Уезжай. Ни слова в простоте.
— Ты с Борисычем говорил? — Блёклые, старческие глаза округлились.
— Чай пили.
— Ох…
Больше она ничего не пожелала сказать. Лицо стало строгим и смиренным, будто Варвара согласилась с неизбежным. На Алексея она смотрела, как на покойника, по недоразумению всё ещё не погребённому.
Упрямое нежелание подчиняться неизвестности загорелось в нём.
«Нет уж! Вначале я узнаю, что здесь происходит!» — зло подумал Алексей.
Да, и судьба прадеда вызывала интерес. За что он погиб? Какие секреты раскрыл? Почему Лукашовы и Смуровы поссорились? Какое отношение к этому имел монастырь, Сакральный дар и дверь в библиотеку?
Это было лучшим толчком к решительным действиям, и он занёс карандаш над закорючками в блокноте. Замысловатые линии на первый взгляд ни на что не походили: точно не относились к германской или романской группе языков; вряд ли что-то похожее встречалось среди тюркской группы или совсем уж экзотики из древних письменностей Азии.
Не будучи специалистом, Алексей обладал хорошей зрительной памятью — линии ни о чём ему не напоминали, если только не являлись графической стилизацией под письменность.
Вглядываясь до тумана перед глазами в закорючки, он то и дело уплывал мыслями к другим вопросам. А потом и вовсе задумался о записке от малознакомого ему Сашки. Предложение встретиться возле гостиницы выглядело логичным. Именно там попутчик снимал номер.
Как наяву Алексей увидел образ мерцающей щербатыми остатками букв вывески, посмеялся французскому стилю фрагментов надписи. Неоновые линии в его воображении загорались и гасли, искрили яркими цветами, превращая вполне понятное слово в набор бессмысленных начертаний.
Его взорвало изнутри осознанием. Будь Алексей персонажем мультфильма, над головой вспыхнула бы яркая лампочка.
— Опа! — воскликнул историк себе под нос, переворачивая лист блокнота, чтобы переписать каждую черту снова.
Когда с делом было покончено, он медленно дорисовал дополнительные линии разной длины, загогулины и хвостики. Неужели настолько просто. Достаточно не до конца прописать буквы, чтобы получить хаос из нагромождения черт. Непонятные строчки выстроились в знакомые и понятные слова.
«Жизнь преходяща, вечно только время. Сейчас — это баланс между тем, что было и тем, что может случиться. Там мы встречаем странника. Он смотрит и видит. Он истина по ту сторону дверей и по эту. Время стоит по обе стороны от добра и зла. Всегда среди нас, приносящий горькие дары незримой власти над временем. Он небо и земля, вода и огонь. Он всё и ничто».
«Не обманул Борисыч. Не точно пересказал в одной фразе, но честно. Нарочно ли он скрыл верное значение? Если разгадаю, то пойду дальше… Горькие дары незримой власти над временем…» — удовлетворённо подумал Алексей.
Занятная надпись, но промышленник Смуров, вроде бы интересовался мистицизмом. Это объясняло тягу к таинственным вывертам с дверью. Что же для него скрывалось за витиеватыми словами? Чего желал предок Казимира и Витьки Смурова?
Как историк, Алексей точно знал, что обычно движет людьми — жажда власти — сердцевина всего. Будь то власть над людьми или золотом, материальным или эфемерным. Человек не менялся тысячелетиями.
Дверь с подобными письменами могла служить ритуальным входом в общество для избранных. Как масоны не чурались символизма, так и промышленник Смуров придумал для себя набор правил и знаков. Так размышлял Алексей. Логично и не ново.
Потягиваясь, он разложил диван, выделенный для гостя Варварой. Завтра снова наведается в библиотеку. Алексей так и не ознакомился с музеем и подшивкой городской газеты. Было о чём поговорить с Казимиром. Он и не заметил, как основная цель приезда потерялась за секретами провинциального города.
Спал Алексей тяжело, точно чувствуя тёмную громаду, нависшую рядом. Грудь давило и жгло. Мутные образы плыли сквозь пелену, показываясь на короткий срок и исчезая.
— Парень, вставай! — Последним из тумана сна нарисовался Борисыч.
Близко жалобно прошелестело голосом бабы Вари, но смазано, без смысла.
— Разберёмся! — Строгий голос бывшего милиционера превратился в совсем другой, молодой, но не менее жёсткий.
Алексей подскочил, потирая лицо, чтобы прогнать остатки дрёмы. Озираясь, оценил обстановку.
— Давай! Натягивай штаны. Паспорт где? — Тряс за плечо незнакомец в ментовской форме.
В коридоре топтался второй, немного старше, без кителя, но в портупее с расстёгнутой кобурой, рука лежала на поясе, готовясь к действию, если придётся. Почему-то взгляд Алексея сразу зацепился за эту деталь. Варвара, с трясущимся лицом, стояла в сторонке, стиснув хрупкие, старческие руки.
— Что же это, Алёшенька?! — изредка вопрошала она. — Как же случилось?! — потом, обращаясь к молодому. — Вы уж разберитесь там. Слышишь, Генка. Племянник мой внучатый… Он же свой. Лукашов…
Ничего не понимая, Алексей оделся. История приобретала странный и неприятный оборот. Разом его будто столкнули в чёрный омут, где барахтайся ни барахтайся, а не выплывешь.
Человек без формы с любопытством заглядывал в блокнот приезжего. Алексея кольнуло в сердце неприятной мерзостью.
— Вы не представились, — процедил он сквозь зубы.
— Участковый Геннадий Резкий, — озабоченно просматривая комнату, сообщил молодой.
— Оперуполномоченный Семёнов, — второй присел, заглядывая под стол, провёл снизу столешницы рукой, исследовал горшки с цветами на подоконнике, раскрыл сумку, притулившуюся рядом со стулом.
— Вы не пригласили понятых, — втянув воздух, Алексей выплюнул слова, будто отодвинул эту руку, ворошившую его вещи.
Необходимость напоминать законникам общеизвестные правила вызвала раздражение.
— А мы тебя не задерживаем. — Опер хмуро отступил.
— Ага, приглашаем на беседу. — Улыбка у Генки была мальчишеская, озорная.
Казалось, его забавляла ситуация или он считал происходящее интересной игрой.
— Значит, я могу отказаться? — Алексей лихорадочно перебирал в голове возможные причины подобного «приглашения».
Никто так и не объяснил, что случилось.
— Не думаю. — Прихватив блокнот историка, оперативник направился в коридор.
Участковый забрал паспорт Алексея и дождался, когда тот пройдёт к выходу.
— Куда вы его? — Варвара засеменила следом.
— Ко мне вначале, — ответил Генка. — Дальше посмотрим. Вчера, после шести и ночью, родственник, где был?
Она шумно охнула, взмахнула руками, точно лишь теперь сообразив, что они не шутят.
— Он же ничего не сделал… Здесь был. Дома.
— Разберёмся, — поморщившись, привычно повторил Генка.
— Я сейчас, — Варвара засуетилась. — Я быстро. Поговорю с… с кем надо.
— Занимайся своим делом, баба Варя. — Участковый остановил её, удержал за плечи. — Поняла?
Так она и села на стул, глядя вслед мужчинам. На улице, ближе к площади, их ждала машина с надписью «МИЛИЦИЯ». Алексея довольно мягко подтолкнули, веля залезать внутрь. Прежде чем оказаться в полутёмном салоне, он ухватил взглядом аккуратную, прилизанную со всех сторон, фигуру Казимира. Кот на руках горожанина лениво щурился, отворачивал морду, показывая крайнее презрение ко всему миру. Бывший журналист покачал седой головой и не спеша продолжил путь в библиотеку.
Глава 13
Стёпка решил, что нашёл пристанище в странствиях. Жизнь стала казаться светлой, как небо весной. Тёплый, уютный покой наполнил пространство души, где когда-то был стальной стержень. Не терзало, не звало в дорогу.
Покой окутал сердце, сделал его мягким и тягучим точно патока. Стёпка радостно впитывал эту сладость; славил Господа в своём сердце за каждый день в доме купца, за уроки в лавке, за ясные глаза Василинки.
Он не знал, что может быть таким счастливым. Весело и светло было Стёпке. Он редко вспоминал о страннике. Прошлое сделалось далёким и чужим. Горящее в сердце слово перестало тревожить, подёрнулось пеплом. Жил он настоящим делом, каждую минуту отдавая долг дядьке Василию за доброту и приют.
Но иногда по ночам после дня, полного забот в лавке, Стёпка просыпался и тянущая, мучительная жажда неведомого накатывала на него. Хотелось бежать, бежать как можно дальше из города, вырваться из острожных стен, невидимых, но давящих.
Он не мог понять причины этой муки, что рвала душу. Дойдя в безумии до края, Степан впадал в бессвязный, тусклый сон без сновидений. Утром от ужасов ночи не оставалось и следа. Степан снова становился счастливым.
День был наполнен мелочами: помочь в лавке, проследить за прибытием нового товара, оценить ткани, поговорить с покупателями; церковные службы по воскресеньям, а потом отдых и прогулки с дядькой Василием; смех Василинки, цветы в косах.
Новыми желаниями и страхами охватило душу. Хмурый взгляд дочки купца стал страшнее тёмной ночи, и не представлялся день без неё.
— Какой же ты хороший, Стёпушка! — Искрились ясные глаза расцветающей Василисы.
— Ты счастье моё, Василинушка, — отвечал он.
Руки сами находили друг друга. Нежно сжимая ладони, Степан смущался и радовался. Самой лучшей стала для него Василинка, самой желанной. В хороводе ли среди первых красавиц поселения, в церкви ли перед лицом Господа — он видел только Василинку.