— Мосье! — резко произнес Туссен. — «Deuxieme Bureau» призвала вас сюда в качестве языковеда. Если бы им нужен был остряк, то они обратились бы в Комеди Франсез.
Замечание попало в точку, развеселившийся было Курсье в мгновение ока окаменел, как от взгляда Горгоны.
— Впрочем, вы должны придерживаться Шампольона. Он ведь тоже, если я не ошибаюсь, преподавал в Коллеж де Франс, и ему расшифровывать иероглифы было намного труднее. Это при том, что немцы и англичане утверждали, что уже давно разгадали тайну египетских иероглифов.
Курсье сразу понял, что с Туссеном шутки плохи. Если кто-то попадал в его щупальца, то уж не мог рассчитывать на какое-либо сострадание — любое сопротивление приводило лишь к обострению конфликта. Противник Туссена превращался в добычу, которая напрасно пыталась высвободиться из его хватки. Туссен был прав: их стартовая позиция не была такой уж безнадежной, как казалось. И то, что остальные пока еще не знали об участии французов в этой гонке, могло считаться лишь преимуществом.
— Если я вас правильно понял, — произнес профессор Миллекан, обращаясь к Закс-Вилату, — мы будем проводить раскопки в Саккаре только для вида. Основная наша деятельность будет направлена на поиски гробницы Имхотепа.
Консул утвердительно кивнул.
— Я нанял для вас двадцать пять рабочих. Это не так уж много, чтобы отяготить наш бюджет, но и не слишком мало, чтобы вызвать подозрения в том, что раскопки ведутся лишь для прикрытия. Рабочей силой вы сможете воспользоваться уже с завтрашнего дня. В качестве жилья на время раскопок вам будет предоставлен дом французской миссии, который стоит на краю пустыни. Сегодня вы можете довольствоваться гостевыми комнатами в садовом павильоне.
Курсье нервно заерзал на стуле. Было видно, что он хочет что-то сказать, но Закс-Вилат спросил сам:
— У вас есть возражения, мосье?
— Нет-нет, — успокоил его Курсье и постарался придать лицу как можно более серьезное выражение перед тем, как спросить: — Просто предположим, что в Саккаре мы неожиданно наткнемся на гробницу Имхотепа. Что нам тогда делать?
Воцарилась долгая пауза. Закс-Вилат неуверенно взглянул на Туссена, словно Курсье спросил о чем-то непостижимом, чего вообще и вообразить нельзя. Туссен взглянул на Д’Ормессона, тот пожал плечами и повернулся к Миллекану. Профессор только повторил вопрос языковеда:
— Да, и что тогда?
Хотя Закс-Вилат уже более трех месяцев ничем иным не занимался, кроме поисков гробницы Имхотепа, и рассматривал все возможные и невозможные варианты, выискивая самых способных людей в секретной службе и выбивая для предприятия огромный бюджет, на который можно было перевернуть всю Саккару вверх дном, этот вопрос почему-то не пришел ему в голову. А ведь и правда, что случится, если он действительно наткнется на окутанную тайнами гробницу? Как бы там ни было, четкого плана не существовало. Никто не знал, что им делать в такой ситуации. Консула загнали в угол, но отвечать на этот вопрос нужно было в любом случае.
— Если это случится, — после довольно продолжительной паузы сказал Закс-Вилат, — нужно сразу же засыпать вход и хранить молчание, пока не поступят инструкции из Парижа.
Этот ответ не способствовал рабочему энтузиазму в команде, ученые продолжали задавать вопросы, но в них главным образом угадывалось безразличие. Черт бы побрал всех их вместе с «Deuxieme Bureau»! Безысходность и беспомощность настигли их дома, во Франции, заставив решиться на это предприятие. Их судьбы были в руках секретной службы, которая способна разрушить их жизнь. И теперь в душах ученых крепло смешанное чувство упрямства и негодования. Именно поэтому Закс-Вилат посчитал необходимым обратиться к присутствующим со словами:
— Каждый из вас знает, почему он оказался здесь, и каждый должен выполнить свой долг перед отечеством.
— Vive la France! — такими словами, в которых чувствовалась явная ирония, но над которыми непозволительно было шутить ни одному французу, Курсье отреагировал на заявление консула.
В тот же миг все взоры обратились на него, и Курсье, опасаясь неприятного скандала, сказал:
— Рано или поздно мы встретимся с британцами, египетскими националистами или немцами. Что делать тогда?
Закс-Вилат, поспешив ухватиться за этот вопрос, ответил:
— До этой ситуации просто нельзя допускать! Но «Deuxieme Bureau» ясно, что такое может произойти. В данном случае действует основной закон о неразглашении. Это значит, что вы не должны вызвать у них сомнение в том, что занимаетесь чем-то другим помимо археологической деятельности. Вы должны постараться придать всему предприятию вид исключительно научного исследования. В ваших чертежах и эскизах ни в коем случае не должно упоминаться имя «Имхотеп». Разговоры о положении дел нельзя вести при рабочих или в пределах слышимости: вам следует опасаться, что кто-то из них может владеть французским языком. Если возникнет неожиданная конфронтация, или конфликт, или ситуация, которая потребует немедленного прекращения работ, задействуйте кодовое слово «фараон». Его можно передать через кого-то устно, а также в письменном виде или в телеграмме, направленной в центр, в Александрию. В этом случае следует, насколько позволит обстановка, замести следы и ждать новых указаний.
Кодовое слово наверняка вызовет у читателя усмешку, ведь оно подчеркивает глупость, с которой иногда секретные службы подходят к решению проблемы. Частенько хорошо подготовленные акции с использованием большого количества людей и средств терпели крах из-за таких пустяков. Конечно, идея взять кодом слово «фараон» была понятна, ведь она просто витала в воздухе. И нет ничего удивительного в том, что французы, как и англичане, организовали секретный проект под одним и тем же названием. На тот факт, что Имхотеп вовсе не был фараоном, обращали внимание лишь в последнюю очередь.
Тем временем Эмиль Туссен раскурил трубку и, выпуская в воздух сладковатые клубы дыма подобно пыхтящему паровозу, злобно косился на лист Курсье. Тот, перехватив его взгляд, придвинул бумагу и сказал:
— Я уже сотни раз перечитывал эти строки, поверьте мне, но не продвинулся ни на шаг.
В порыве ярости, спровоцированном подчеркнутым безразличием собравшихся, профессор Д’Ормессон ударил кулаком по столу. Он был единственным, кто, будучи удовлетворен судьбой, даже радовался участию в необычном исследовании.
— Таким образом мы никогда не сможем добиться результата! — взволнованно воскликнул он. — Что же нам делать с этими смешными строчками и с такими же обрывками слов, когда нет уверенности, что это куски той самой каменной пластины, которая содержит точные указания. Нам нужны конкретные факты, следы, а не предположения!
Этими словами Д’Ормессон крепко поддел профессора из Лувра. Нет ничего более уязвимого, чем достоинство профессора. Миллекан вытащил из нагрудного кармана пиджака небольшие очки с круглыми линзами в позолоченной оправе, грациозным движением заложил изящные металлические хомутики за уши, взял в руки лист и сделал вид, будто собирается делать доклад.
— Глядя на этот текст, господа, можно с уверенностью сказать, что все эти фрагменты — осколки той самой базальтовой плиты, фрагменты которой оказались в Париже, Берлине и Египте. Соотнесенность берлинской и египетской части очевидна: оба отрывка текста совпадают друг с другом безукоризненно, и при этом не возникает смысловых противоречий. Что касается сегмента, который хранился в Лувре, то его нельзя прямо соотнести с остальными двумя частями, если рассматривать последовательность строк, однако в его принадлежности к этой плите тоже нельзя сомневаться. К тому же размер шрифта, глубина гравировки и характерные очертания букв указывают на то, что мы имеем дело с одним и тем же объектом. Гладкий левый и нижний край нашего осколка указывает на то, что это угловой сегмент.
— Ce sont de contes en l‘air![10] — перебил своего парижского коллегу профессор Д’Ормессон. — Предположим, что вы правы. Я даже соглашусь с вами. Но тогда нам нужно согласиться с тем, что ваш осколок выеденного яйца не стоит, пока не будут обнаружены недостающие части. Мы пока даже не знаем, скольких обломков нам недостает. Идет ли речь об одном, двух или трех элементах. Покоятся ли они еще в песках близ Рашида или уже сотни лет как выкопаны и сегодня находятся в музейных хранилищах среди тысяч других обломков.
Миллекан лишь растерянно пожал плечами. Их стартовая отправная точка была не из лучших, и он не мог не признать этого. Археология может одурманивать, как опиум, и возбуждать, как шампанское, но вместе с тем может быть сухой, как дубленая кожа. Однако не это ли так привлекает в поставленном перед ними задании?
Глава 8В бегах
И откуда бы ни вышел ты, и где бы ты ни был — дома или в пути, обращай свое лицо при молитве в сторону Запретной мечети, ибо это — истина от твоего Всепрощающего Господа. Следуй ты и твоя община этой истине. Аллах не остается в небрежении к вашим делам и поступкам и наградит вас за это. Поистине, Он знает все ваши деяния!
В караван-сарае, в миле юго-восточнее Асуана, Нагиб эк-Кассар в назначенный день принял пять ящиков пряностей из Судана. Жара и миллионные полчища жирных черных оводов и мух, которые назойливо лезли в глаза, нос и рот, сделали невыносимым пребывание в этой местности, и Нагиб поспешил нанять повозку, запряженную волом, чтобы перевезти ящики на пристань.
Старый феллах с темным морщинистым лицом предложил достать колымагу за пятьдесят пиастров. Это была запредельная цена, но Нагиб согласился при одной мысли, что ему наконец удастся выбраться отсюда. Он уже несколько дней жил в страхе.
Последнюю ночь он провел в гостинице «Абталь эль-Тахир», дешевой ночлежке, окна которой из-за жары были заколочены гвоздями. Нагиб решил не селиться в живописной гостинице «Катаракт» с красно-бурой террасой второго этажа не только из-за того, что там было дорого. В этой гостинице останавливались в основном англичане. Но и «Абталь эль-Тахир» кишела иностранцами — Нагиб все время жил в страхе, что его кто-нибудь узнает, приходил в комнату лишь рано утром, чтобы урвать несколько часов беспокойного сна. Страх был велик, но не меньше была и ненависть. Британцы занимали самые красивые места в этой стране, а египтяне по-прежнему ждали исполнения данных еще перед войной обещаний о независимости.