— Костян, — к омоновцу в окоп протиснулся друг и сослуживец Игорь, — чего скучаешь?
— Да так, — неопределённо ответил Костя, удаляя очередное фото, где они с Таней обнимались на фоне какого-то памятника.
— Мины! — заорал предупреждающе старший.
Впрочем, Костя уже и сам услышал этот свистящий, будто ввинчивающийся в позвоночник звук. Противный, выматывающий, нарастающий.
Омоновец привычно согнулся, вжался к стенку окопа, сунув телефон под броник. Рядом весело и зло скалился Игорёк:
— Опять нацикам не спится!
— Сиу-у-у, дыщ! Си-и-иу-у-у, дыщ!
— Стодвадцатимиллиметровые, зар-р-раза! — Игорь согнулся, прикрыл зачем-то голову руками, и Костя не удержался, пошутил:
— Береги руки, в голове у тебя всё равно ничего полезного нет!
Игорь заржал довольно и сказал:
— Ты что? Я в голову ем!
Когда обстрел закончился, Костя не торопился доставать телефон. Уже привыкли, что сразу после обстрела могут полезть дээргэ. То есть диверсионные группы. На прошлой неделе семнадцать нациков пытались прорваться. Пришлось принимать бой. Дээргэшники все до одного остались в поле, и Костя не очень любил смотреть в ту сторону. Вэсэушникам предложили забрать тела своих побратимов, но они лишь матерились в рацию и обещали, что скоро всем оркам придёт конец…
Впрочем, в этот раз пронесло. То ли дээргэшники закончились, то ли дураки умирать перевелись. Поняли, что на этом участке лучше не лезть. Костя вздохнул, достал телефон и вновь начал листать и удалять фотки. А перед глазами стояло письмо Татьяны:
«Костя, я сегодня узнала от твоей мамы, что ты в командировке… ТАМ. Зачем ты поехал туда? Как ты мог? Ведь это агрессия! Ты же нормальный человек, Костя! Тебя заставили? Брось всё и возвращайся домой! Как ты потом людям в глаза смотреть будешь? Вернись, всё ещё можно исправить! Я почитала про это всё. Это ужасно! Вернись, я обещаю всё забыть, будто ничего не было! Я хочу это всё остановить!»
Костя удалил очередное фото и вспомнил, как почти два месяца они были без связи. Тяжёлые бои, столкновения. Как в форме, превратившейся в лохмотья, вышли наконец в зону ротации, и с какой радостью он включил наконец смартфон, чтобы написать, что жив-здоров… А потом как трясущимися пальцами писал ответ, хотя и не писатель вовсе:
«Ты была ТАМ, чтобы рассуждать? Ты видела, во что нацисты за восемь лет превратили Донбасс? Что ты делала все эти годы, чтобы всё это остановить? Читала книжки, охала над трагической судьбой Карениной? А ты охнула хоть раз над судьбами убитых фашистами людей? Ты сладко жрала и крепко спала, пока тут умирали люди. А сейчас, вместо того чтобы поддержать страну, ты поддерживаешь врага, с которым я воюю. Не знаю, что ты там собираешься забыть, но лучше помни. А вот обо мне забудь. Не по пути нам, Таня…»
Игорь закурил и протянул сигарету Косте:
— Что там невеста твоя? — поинтересовался у друга.
— Невеста? — закашлялся Костик, выдохнул горький дым и также горько сказал: — Умерла невеста.
— От чего? — вытаращился Игорь.
— От чего? — Омоновец пожал плечами и ответил буднично: — От подлости…
Сержант
Денис наконец собрался съездить к сержанту. Люда, жена его, обрадовалась. Супруг только из госпиталя выписался, после операции ходил хмурый, задумчивый. Редко-редко когда улыбнётся. И только когда про сержанта своего рассказывать начинал, преображался весь. По рассказам мужа выходило, что умнее, веселее и замечательнее сержанта Максима нет никого на свете. Он и тому научил, и про это рассказал. А здесь — сберёг.
Денис вспоминал, как ещё за полтора года до специальной военной операции отправили их в усиление к пограничникам. Тогда они впервые увидели украинских военнослужащих по ту сторону границы. Пограничник сообщил озабоченно, что из старых погранцов на сопредельной территории не осталось практически никого:
— Нагнали то ли западенцев, то ли нациков, — проговорил прапорщик, ёжась и поправляя ремень автомата на плече.
Бойцы на сопредельной территории будто поняли, что про них говорят. Один развернулся спиной и… спустил штаны, показывая задницу. А потом заорал, стараясь докричаться через поле:
— Москаляки, готовьтесь, мы вас вбываты прийыхалы!
Сержант тогда покачал головой и сообщил своим пацанам хмуро:
— Не закончится это всё добром!
— Да ладно, Макс, — нарочитой весёлостью пытался разогнать витающее в воздухе напряжение Денис: — Братский народ! Дурака валяют. Наладится всё!
— Не наладится, — вздохнул Макс и добавил вдруг: — Меня только один вопрос мучает: будем опять сорок первый год ждать, чтоб до Москвы враг даванул, или, наконец, научимся на своих ошибках?
А потом этот разговор пацаны вспомнили, когда пришлось им зайти на территорию Харьковской области. Подняли по тревоге — и вперёд. Пацаны шли первыми, так полагается войсковой разведке. Сержант был командиром отделения. И, несмотря на строгость Макса, пацаны его любили по-настоящему. Да, спуску не давал, но и за своих горой стоял. Да и навыки, которые вколачивал он в ребят, оказались безумно нужными сейчас, в самый разгар боевых действий. При первом же обстреле грамотно залегли, переждали — и снова вперёд. Каждый знал своё место и свои задачи. А рядом — сержант, подбадривающий, бесстрашный.
— Ты как Ванга сработал, — сказал тогда сержанту Юрец-пулемётчик. — Предсказал — и опля. Привет, эсвэо!
— При чём тут Ванга, — пожал плечами Макс. — Историю учить нужно. Всё это наша страна уже проходила восемьдесят лет назад. Единственное, что меня волновало, упредим или ждать будем? Если ждать…
Сержант замолчал, но пацаны его поняли прекрасно. Родное село Макса находилось от границы совсем рядом. Если бы зашли нацисты…
Денис с Людой ехали в автобусе в районный центр, и разведчик рассказывал жене:
— Максим, он же из интеллигентной семьи. Мама — учительница, представляешь? Высшее образование перед армией получил. Причём профессия мирная. Менеджер какой-то. А вот в армии отслужил срочку и решил контракт подписать!
— Он вами интеллигентно командует? — улыбнулась супруга, радуясь, что Денис ожил наконец.
Разведчик нахмурился на мгновение и тряхнул головой:
— Я его только один раз видел действительно злым. У нас парень один… Когда наших пацанов местные под Балаклеей выдали, стал орать, что нет там мирных. Что надо их всех…
Денис замолчал, и Люда тоже испуганно затихла.
— А Макс тогда ему сказал: «Только фашисты так поступают! На ту сторону иди, там тебя примут! Там как раз людей делят на таких и не таких!»
— И что… тот? — тихо спросила Люда.
— Успокоился, — пожал плечами Денис. — Потом ещё и прощения попросил, что сорвался.
В районном центре Денис поговорил с таксистом, и тот согласился отвезти их в село. Перед этим Денис по телефону долго разговаривал с кем-то из сослуживцев, уточняя, как найти сержанта:
— Налево? Понял. До конца и направо. Разберусь, брат. Да, конечно, передам.
В машине молчали и водитель, и супруги. Денис думал о чём-то своём, а Люда просто обняла его руку, положила голову на плечо и ехала рядом, счастливая оттого, что любимый рядом. Что ему ещё целый месяц отдыхать в отпуске, и впереди у них целая вечность. А ещё оттого, что познакомится, наконец, с замечательным сержантом, о котором все уши прожужжал её Денис.
Перед селом дорога раздвоилась змеиным языком. Правая часть убегала в село, а левая уходила на косогор.
— Здесь останови, шеф, дальше мы сами, — сказал Денис, сунул деньги и вышел неловко из машины.
Вместе с Людой они свернули на левую дорогу и пошли в гору. И тут Люда увидела… кладбище. Такси уехало, а они шли с мужем вдоль могилок, и разведчик каким-то ему одному ведомым чутьём уверенно шагал вперёд. В одном месте повернул направо и остановился перед могилкой, откуда с памятника смотрело молодое улыбающееся лицо.
— Ну, здравствуй, сержант, — сказал Денис и заплакал. Молча. Беззвучно. Лишь кривились губы, лицо, да текли по щекам слёзы.
Люда стиснула руку мужа, а ей будто кто-то невидимый стиснул холодными ладонями сердце. Она смотрела на памятник с цифрами «1993–2022», читала, что сержант… за доблесть… награждён орденом Мужества посмертно…
Из Питера с любовью
Был самый обычный день на ЛБС, то есть линии боевого столкновения. Сухо потатакивали вдалеке автоматные очереди. Изредка, будто проснувшись, тутукали крупнокалиберные пулемёты. Арта пока молчала с обеих сторон. Впрочем, после утреннего представления, когда летело и туда, и оттуда, артиллеристам нужен был отдых.
Питерский доброволец Григорий Васильев вынырнул из норы (так здесь называли отдельные ходы, где можно было укрыться и от артналёта, и от дронов) и сладко потянулся. Сегодня ночью он отдыхал, потому даже более-менее выспался. Не помешали ни утренняя канонада, ни стрекотня оружия. Впрочем, к стрекотне здесь давно привыкли и больше пугали звуки беспилотников да нарастающий вой снарядов или свист мин.
Григорий быстро умылся из бутылки, приспособленной под умывальник, почистил зубы и пошёл обратно, греть кофе. В этот момент его окликнул Иван с позывным Татарин.
— Гриш, там волонтёры гумку сегодня привезут. Айда, разгрузить поможешь! Тем более земляки ваши, из Питера!
— Когда? — флегматично спросил Григорий.
Он вообще был флегматичен во всём. Редко показывал эмоции, не искрил и не фонтанировал восторгами или печалью. И всё у него в жизни было размеренно, спокойно. Спокойно и без эмоций он предложил будущей жене выйти за него. Так же флегматично выполнял её прихоти, когда Лена забеременела. Она то требовала ананасы с горчицей, а то ей хотелось прогуляться по Невскому в три часа ночи. И Гриша флегматично и молча одевался, помогал одеться супруге, и они шли по проспекту, вдыхая осенний промозглый воздух.
Он даже на фронт уходил спокойно и невозмутимо. В военкомат пошёл так, чтобы не знал никто. Всё узнал, прошёл, оформил. И так же флегматично сообщил жене. И когда Лена заплакала горько, запричитала, лишь обнял её и стоял молча, поглаживая её по волосам.