Тогдашняя трагедия оказалась страшной, но она была лишь началом массированных обстрелов нашего региона. Под удар нацистских формирований ВСУ попали Уразово, Валуйки, Грайворон, Белгород. И уже ни у кого не осталось сомнений в террористической сути режима нынешней Украины, прицельно бьющего по жилым кварталам.
Но ещё та трагедия высветила невероятные истории мужества, самоотверженности и взаимовыручки. Когда, казалось бы, посторонние люди ехали выручать жителей попавшего под обстрелы города.
Я всегда любил и продолжаю любить Шебекино. И всегда считал и считаю, что это один из самых красивых небольших городов не только в нашей области, но и в стране. Мы всё восстановим и отстроим, но главное — не забыть подвиги земляков, потому как они — не меньшее богатство нашего региона…
Мы же люди…
Опять вспоминаем июнь в Шебекино, декабрь-январь в Белгороде и ездим, ездим по прилётам. Сегодня не успевали возвращаться в редакцию и стартовали опять. Вот больница с зияющей раной в крыше. Идём по гулким ступеням, смотрим на истерзанные, излохмаченные плиты бетонных перекрытий. Вражеская ракета пробила крышу и два этажа. Каким-то чудом обошлось без пострадавших. Да и персонал, медики — молодцы. Быстро эвакуировали людей, вызвали службы, быстро сумели устранить последствия, и уже через пару часов больница вновь работала в обычном режиме. И только зияющая рана от нацистской ракеты напоминала об обстреле. Но и её, рану эту, скоро затянут, и будет всё лучше прежнего.
А вот красная иномарка в кювете. Спряталась, сплющилась между деревьями, будто укрыться хотела от чужого, беспощадного железа. А рядом — тело женщины. Она ехала по своим делам, когда рядом разорвалась вражеская кассета. Любят нацисты разбрасывать по мирным городам кассеты. Так убить можно гораздо большее количество людей. А очевидец рассказывает глухо:
— Взрыв недалеко от остановки был. Водитель, видимо, сразу погибла от осколков. А машина потеряла управление и съехала в кювет.
А возле больницы белгородец, которому безумно повезло. Тоже ехали в машине с женой, когда в нескольких метрах от них взрыв прогремел. Машину посекло, а они с женой живы. Рассказывает буднично, как въехали во двор медицинского учреждения. Как отпаивали их успокоительным врачи. Приняли как родных, помогли укрыться, предлагали воду.
Возле места одного из обстрелов курят мужики. Разговаривают. И один из них говорит:
— Это ж перед выборами нас напугать хотят, твари.
— Да я теперь даже ползком на участок поползу, если по-другому никак! — говорит ему второй.
Больница, кафе. Торговый центр. Жилые дома. И везде истории мужества, взаимовыручки. Сотрудники МЧС, скорой, полиции, приезжающие практически сразу на места обстрелов. Сотрудники администрации, составляющие опись повреждённого имущества. Соседи, предлагающие помощь и поддержку.
Но особенно резанула история возле трёхэтажек. Прилёт был уже практически в полдень. Мы приехали менее чем через час. И два дома встретили блеском стёкол разбитых окон. А строители подтаскивали к домам ОСБ и закрывали зияющие провалы. Я удивился. Спрашиваю, что за управа, что так быстро среагировать успели?
— Какая управа? — удивился один из строителей. — Мы тут работали рядом, вон, объект у нас. А тут взрывы. И смотрим — окна повышибало. Ну, мы материал схватили — и сюда, не сидеть же людям без окон. Тут и дети, и пожилые, а на улице не жарко…
— Просто сами взяли материал и сюда поехали? — тихо спросил я строителя.
— Просто сами, — кивнул он. — А как иначе? Мы же люди…
Мужики, я даже фамилий ваших не спросил, лишь имена — Олег, Валера. И другие ваши коллеги. Дай вам Бог! И спасибо от лица всех белгородцев…
Не станем прежними
Буквально вчера Владимир Путин поблагодарил белгородцев за мужество, и я вспомнил одну женщину из Шебекино. Хотя у меня очень много земляков, которыми горжусь, почему-то всплыла в памяти она. И картинка: безумный зной, опустевший город Шебекино. Канонада. И немолодая женщина, стоящая возле калитки.
Вообще тогда, в июне, в Шебекино, в пустом, истерзанном городе, я очень ярко понимал, что всеми фибрами души ненавижу нацизм. Тот самый, оголтелый, который привёл молодчиков со всей Украины убивать мирных людей на Донбассе.
Мало кто знает, но с 2014 года в нашей области мы приняли очень много беженцев оттуда. Истерзанных, ошалевших. Не верящих, что пришла украинская армия, пришли националистические батальоны и просто так, за другую позицию стали вдруг убивать их в их же домах. Люди приезжали часто практически без ничего, а мы слушали эти рассказы и зачастую не могли поверить в происходящее. Это было так страшно, так бесчеловечно и пугающе, что не верилось, будто такое могут совершить люди. А потом мы все увидели кадры из Одессы…
А после я уже сам видел, как бьют нацисты по детскому магазину и ФОКу в Шебекино. Как обстреливают школу и детский сад в Муроме и других сёлах. Как бьют по центру Валуек, Шебекино, Белгорода. Цинично. Прицельно. По мирным. Но если они думали нас запугать, то очень сильно ошиблись, и всё произошло с точностью до наоборот. Все, с кем я общался в эти дни, говорили одно: теперь мы ещё больше уверены в том, что СВО начали правильно!
И вот вчера у меня в памяти всплыла та самая картинка из лета. Шебекино. Частный сектор. И немолодая женщина возле калитки. Все эти дни во время обстрелов она пряталась в подвале и молилась. Я ожидал услышать от неё жалобы, истерику, обвинения… А она посмотрела на меня и сказала:
— Как же мне жалко жителей Донбасса, которым уже восемь лет приходится это переживать!
И когда Владимир Владимирович сказал о мужестве белгородцев, я почему-то сразу вспомнил эту женщину. Потому что именно тогда в истерзанном Шебекино я понял, что такое очищение. И понял, что рождается другая эпоха, другое отношение ко всему. И люди становятся другими. Потому, наверное, так откликаются во мне слова президента про новую элиту, прошедшую через горнило спецоперации.
Недавно мне сказали, что мы уже никогда не станем прежними. Ну и не надо…
Оленька
Оленьке не везло с самого рождения. Мама её выпивала, и в родном Купянске её знали почти все. А сама Оленька маму помнила плохо. Та с раннего детства оставляла её либо у дедушки с бабушкой, либо и вовсе у каких-то малознакомых людей.
У дедушки с бабушкой Оленьке нравилось — уютный чистенький дом в частном секторе. Ухоженный дворик, где летом можно было побегать босиком. И много всего интересного. Куст крапивы в углу двора, за которым, казалось, прячется какой-нибудь сказочный персонаж вроде домового, о котором так любила рассказывать бабушка. Поленница дров, на которой свили гнездо настоящие ласточки. Оленька частенько садилась возле поленницы и смотрела, как высовывают желторотые головы маленькие птенцы. Ей было тихо и спокойно. Но только до того момента, как к дедушке с бабушкой приходила мать.
Мать Оленьки никогда не являлось к родителям трезвой. Она шумно заходила во двор одна либо с очередным ухажёром, и тогда начинались скандалы. Дедушка ругался, бабушка плакала, а мать обвиняла их в разных грехах. Иногда хватала Олю и утаскивала с собой в общагу. Там было не прибрано, грязно и всегда воняло сигаретным дымом и какой-то кислятиной. А мать, напившись водки, сажала Оленьку напротив себя и, растягивая слова, разглагольствовала о том, как любит «кровиночку» и как для неё на всё готова. А ещё мать приводила в тесную комнатку компании, и тогда Оленька, забившись за диван, зажимала уши и играла со своей единственной куклой. Потом мать либо сама приводила дочку к дедушке с бабушкой, либо пропадала куда-то, а бабушка приходила сама, тяжело вздыхала, одевала внучку и вела к себе домой.
Всё изменилось, когда умер дедушка. Умер после очередного скандала с матерью. Та опять пьяная кричала на него и на бабушку, а затем ушла, хлопнув дверью. Дед лёг вечером спать, а наутро не проснулся. Оленьке врезались в память похороны. Свечки, горящие на столе возле гроба, в котором лежал неестественно прямой дедушка, разговоры каких-то женщин в чёрных платках. И плач бабушки, повторявшей какое-то незнакомое, но страшное слово «инфаркт».
Сразу после похорон девочку забрала пьяная мать и увела к себе в общагу. А ещё через неделю Оленьку забрали в детский дом…
Девочка совсем плохо запомнила каких-то тётенек, которые ласково улыбались ей напомаженными губами и при этом крепко вели за руку, так как Оленька всё время порывалась куда-то убежать. Зато сам детский дом девочка запомнила хорошо. Именно там она пошла в первый класс. Там у неё появилась первая подружка. Многие дети плакали, но Оленьке после маминого общежития детский дом казался вполне хорошим местом, пусть и не таким уютным, как дом дедушки и бабушки.
Бабушка пару раз приходила к Оленьке с гостинцами. Она стала совсем старой и сгорбленной. А потом пришла пьяная мать, стала жаловаться, что ей перестали выплачивать какие-то пособия, и сказала, что это Оленька во всём виновата. И уже уходя сказала, что бабушка тоже умерла. А мать бросит пить и заберёт Оленьку в дом, вот только отсудит у её дядьки половину. С тех пор мать свою девочка больше не видела.
Зато во втором классе Оленька стала мечтать об усыновлении. Некоторых деток забирали из детского дома новые родители, и те уходили счастливые, с надеждой на хорошее будущее. А остальные дети, собравшись в комнатах, рассуждали, как хорошо теперь живут в семьях те, кого усыновили. А ещё рассказывали, что усыновляют только красивых детей. Оленька подходила к зеркалу и долго разглядывала свои белокурые волосы, свои большие синие глаза и не могла понять, красивая она или нет. У мальчишек спрашивать было бесполезно — те только и умели, что дразниться да дёргать за волосы. А девочки… Девочки правду никогда бы не сказали.
А Оленька, вечером укутавшись в старенькое одеяло, любила мечтать, как её усыновят новые мама и папа, как будут её любить. Она сможет есть много конфет, и, быть может, у неё даже будет своя собственная комната. Но тут ещё одна напасть свалилась на голову Оленьке: в детдоме нашли вшей, и всех детей постригли налысо. И теперь Оленька горестно смотрела в зеркало на кор