Честно, думал, что поедет кто-то из парней — хватает у них ребят смелых и решительных, но каково было моё удивление, когда возле машины я увидел Наташку. Она стояла в бронике, а в руках вертела непривычную для неё каску. Честно говоря, в первый момент она показалась мне в этом наряде чуточку нелепой. Перед выездом она тихо, так, чтобы никто не слышал, попросила:
— Лёх, ты говори, что делать в случае обстрелов, а то я, боюсь, могу растеряться. Можешь матом и громко.
— А чего тебя-то отправили? — спросил я с досадой.
И когда Наташка сказала, что сама настояла на этой поездке, прикусил язык и больше с нравоучениями не лез.
Мы ехали в Шебекино, и коллега моя сосредоточенно смотрела по сторонам, особенно когда въехали в город. Я видел, что ей было страшно. Впрочем, чего греха таить, страшно было всем. Но коллеги ехали раз за разом, понимая, что кто-то должен рассказывать о том, что здесь творится. Ехала и Наташа. Она плотно сжала губы, смотрела на разбитые, иссечённые здания, а на верхней губе блестели маленькие капельки пота.
Было жарко, а в бронежилете — жарко втройне. Но работать без них — себе дороже. И мы брели по пустынным улицам города, истекая потом. А когда подошли к работающему магазину, Наташка преобразилась. Она увидела людей, очевидцев, переживших массированные обстрелы, и кинулась к этим людям, забыв обо всём. И тут в полной мере проявился её талант репортёра. Там, где мне люди рассказывали о произошедшем неохотно, Наташке говорили легко. Она как-то быстро находила общий язык, может, потому, что очень по-женски слушала. Когда бабушка рассказывала нам, как пряталась в подвале, а за водой ходила на речку, у Наташки заблестели глаза, и она мягко коснулась рукой бабушки, пережившей настоящий ад в обстреливаемом нацистами городе. А та говорила, говорила, торопясь выговорить Наташке всю боль и весь страх, потому что видела в глазах журналистки настоящее сострадание…
Пару раз я слышал прилёты, но Наташку не беспокоил. Не потому, что боялся напугать, а потому что она, увлечённая работой, забыла обо всём. И бегала от человека к человеку, от здания к зданию. Тем более прилёты были достаточно далеко от нас, и сильно волноваться причин не было.
А потом мы подошли к выгоревшему дотла зданию местной полиции. Мы вошли внутрь и, задыхаясь от запаха гари, пропитавшего там всё, стали бродить по разрушенному отделу. Наташка вытирала со лба пот и работала, работала. И вновь мы вышли на улицу, искали людей и говорили. А бронежилет и каска уже совсем не выглядели на ней нелепо.
Были и другие выезды, где мы с ней пересекались, но этот запомнился ярче всего. Эти капельки пота над верхней губой, блестящие от слёз глаза и решимость выполнить работу, несмотря ни на что…
Я не раз говорил, что СВО разделило нашу жизнь на до и после. В ком-то безнадёжно разочаровываешься, а кто-то, наоборот, предстаёт с такой стороны, что дух захватывает. И наши девочки-репортёры — ярчайший тому пример. Никто из них не работает за награды. И каждая едет на границу, на прилёты за скромную, в общем-то, зарплату регионального журналиста. Прекрасно понимая, чем грозит каждый такой выезд. Тем ценнее их подвиг.
Мою коллегу повесили на площади. И я очень этому рад…
Дождались
Многие мои знакомые негодуют: вот, мол, в Европе гонения на русских, но самое главное — памятники советским солдатам-освободителям сносят! Как они могут?
Поясню для непонятливых — могут! И хотят, и могут. Европа этого семьдесят семь лет ждала и никогда нас за освободителей не считала. И сейчас поясню, почему.
В советское время нам рассказывали, как мы со всей Европой противостояли фашизму. На самом же деле в Великую Отечественную войну наши деды всей Европе наваляли. И Европа этого простить никогда не могла. Отсюда и разговоры про «оккупантов». Отсюда животная ненависть к «русне» и «вате», которая без хвалёного экономического могущества объединённой Европы взяла и поставила на колени эту самую Европу.
Во Франции на стороне вермахта служили более трёхсот тысяч французов. Добровольный французский легион воевал на стороне фашистов под Москвой. А ещё из французов набрали целую дивизию СС с красивым французским названием «Шарлеман». И так же красиво и изящно французы устраивали облавы на евреев, служили Гитлеру, попивая кофе и кушая круассаны. Кстати, знаете сколько человек насчитывало французское Сопротивление в 1941 году? Семь тысяч! Сравните теперь с вышеназванными числами.
Польша, которую мы помним по сериалу про танкистов и собачку, тоже не освобождалась. По данным профессора Рышарда Качмарека, директора Института истории Силезского университета, как минимум пятьсот тысяч поляков воевали за вермахт. Другие историки говорят о том, что около миллиона «братьев-славян» были на стороне Гитлера. Для сравнения — хвалёное Войско польское, которое собиралось воевать против немецкого фюрера, насчитывало менее ста тысяч человек. Да и то сражаться на Восточном фронте отказалось и было через Иран вышвырнуто пинком к английским хозяевам. И только тысяч сорок поляков честно воевали вместе с Красной армией против фашистов.
Стоит ли говорить об итальянцах, румынах, венграх и прочих «оккупированных», чьи армии похоронены на широких просторах нашей Родины? Также и «братушки» болгары спокойно себе были союзниками Гитлера, и только когда советские войска подошли к границам Болгарии вдруг прозрели, переобулись и встали на сторону СССР. Они все вдруг «прозревали» именно тогда, когда Красная армия подходила к границам. Понимали, что жечь в печах плохо, а фашизм — страшное зло. Правда, до этого вполне спокойно и даже радостно служили в вермахте, создавали добровольческие дивизии СС, отлавливали евреев и цыган, чтобы убивать их. Но тут пришли злобные русские и прекратили веселье.
И Европа затаилась. «Освобождённая» грязными нищими «варварами» с востока, она боялась, что с неё спросят за заживо сожжённых! За детей, уничтоженных в газовых камерах! За перчатки из человеческой кожи и другие «прелести» европейской цивилизации! Молчала, ставила памятники освободителям и ждала. А русские не спрашивали. В голодные послевоенные годы отдавали последнее, чтобы не умерли с голоду жёны и дети нацистов. Помогали отстраивать заводы. Налаживать быт. Зачастую — в ущерб себе. И европейцы решили, что доброта и отзывчивость — это слабость.
Потихоньку к власти приходили дети и внуки побеждённых фашистов, которые не считали нас освободителями, а фашизм чем-то предосудительным.
В итоге дождались. Когда раздербанили Союз, на его обломках подняли голову латыши, пустив парады своих настоящих ветеранов — эсэсовцев из латышского легиона, палачей и мразей, гордо шагающих по Евросоюзу. Потом стали смелеть и другие. Подпитывать неонацистов на Украине. Вливать туда деньги. И называть Россию агрессором. Для них пришло время реванша.
Но это они так думают, безумные. Так думает Шольц, поговаривают, что он — внучок генерала СС. Так думает глава МИД Канады Христя Фридман, внучка фашиста Михайлы Хомяка, оправдывавшего массовые убийства евреев. Да и дедуля польского президента Дуды служил в карательном батальоне абвера «Роланд», потому ненависть к русским у поляка в крови.
Вот и возрождают потомки Конкисты, Крестовых походов и всяческих геноцидов традиции вермахта по травле народа, только теперь не еврейского, а русского. И я уверен, что реанимируют газовые печи, вспоминая, что же им рассказывали их дедушки про фашистские концлагеря…
Но они забыли главное — чем заканчивается борьба с Россией. И очень-очень зря…
Если забывают уроки
Мне в этой жизни пришлось быть солдатом. Учителем. Журналистом. Но я всегда старался остаться человеком. Несмотря ни на что. И я не понимаю, как можно пиариться на смертях. Обсасывать жуткие подробности. И злорадствовать по поводу чьей-то смерти. Пусть даже смерти врага. Нет, скажу честно, слёз лить тоже не буду. Но внутри всё равно останется чувство сожаления. Что так. Что пошли на поводу у ненависти. Что сделали идеологией убийство и террор. Что расчеловечили себя…
Однажды мне сказали, что зло можно победить ещё большим злом, а жестокость — большей жестокостью. Мол, должны бояться до ужаса, и лишь в этом случае победа неизбежна. Я тогда интуитивно не согласился, а после понял, почему. Потому что в памяти Великая Отечественная война. Фашисты зверствовали как могли. Жгли. Казнили. Убивали. Они дошли до того, что людей разбирали на запчасти, и если кто не знал — даже шили из человеческой кожи перчатки для своих фрау.
Но победили не они, а наши деды и прадеды. Которые не устрашали. Не издевались. И когда уже освобождали Европу, то наши солдаты отдавали свою еду немецким детям, потому как человеколюбие у них было превыше жажды мести. Детям, чьи отцы жгли семьи этих самых солдат. Стреляли. Вешали. И я уверен, что в итоге не оружие, а человечность и вера в собственную справедливость стали решающими в этой битве.
А ещё известный белгородский историк выдвинул интересную гипотезу, почему бесчеловечная жестокость никогда не поможет победить. Когда враг бесчинствует, то на борьбу с ним встанут все. От мала до велика. И сражаться будут, не жалея себя, потому как это битва за будущее своего народа. Потому как понимают, что разговаривать с этим врагом бесполезно. Объяснять, взывать к чему-то нет смысла. Только бить. Не злорадствуя, а сожалея…
Глядя на видео с пытками и убийствами раненых, на комментарии «соседей», я ужасался. Слушая, как бывший президент Польши призывает сократить народонаселение нашей страны до 50 миллионов, я охреневал. Восемь лет слушая истерики западных политиков и обывателей о том, что мы, русские, должны за что-то там заплатить высокую цену, что мы должны страдать, я пожимал плечами.
Мы не скакали и не скачем. Не призываем вырезать народы и нации. Мы сожалеем. И потому полны решимости. И если кто-то думал, что нас можно запугать, обстреливая мирные города, публи