Я только достаю фотоаппарат и начинаю фотографировать, как услышали свист, и недалеко от нас в овраг ударили сразу два снаряда. Да так, что земля под ногами вздрогнула. Мы удивились настолько, что даже не испугались. Вот правда, настолько дико нам было, что вот, обстрел какой-то, что просто переглянулись и уставились в место прилёта. Нам повезло тогда, потому как из оврага даже осколки не вылетели. Всё ухнуло там, да так и осталось. И только машина наша стояла, повёрнутая капотом к украинской границе.
Это потом мы уже научились ставить машину на ход, чтобы не терять в случае обстрелов время на разворот, как было в Муроме. Тогда впервые нацисты ударили по церкви, школе, садику. Я опрашивал людей, а Андрюха стоял возле машины. И она уже стояла как нужно — капотом к Белгороду. И когда начались прилёты, мы запрыгнули в машину и рванули прочь. Правда, тогда второпях проскочили поворот и долгое время ехали вдоль границы, и слева от нас тянулись посадки уже сопредельной территории.
Первым неладное, кстати, Андрюха и заметил:
— Лёх, — говорит, — что-то дорога пустынная. И я не помню, чтобы мы здесь ехали!
Я навигатор открываю, а мы вдоль границы чешем.
— Давай, — отвечаю, — направо и на север!
А сам жду — полосонут из посадки по нам или нет. Слава богу, выехали нормально, но долго потом этот случай вспоминали. С той поры и решили взять себе девиз «Слабоумие и отвага».
В Шебекино и не помню, сколько под повторные обстрелы попадали. Приедем на один обстрел, а они в этот же квартал снова норовят ударить. Но Андрюха на вопрос «Поедем?» отвечает каждый раз:
— Конечно! Только путёвку сейчас возьму!
И с другими журналистами он мотается. На границу, на обстрелы. И ни разу даже царапинки не получил. А в городе во время очередного прилёта на Крейде пострадал.
Я его спрашиваю:
— Андрюха, как так получилось?
— Да сам в шоке. — И смеётся: — Поехали на границу, там спокойнее!
И таких Андреев у нас в области много. Водители, механизаторы, электрики и многие другие. Надо — поднялись и едут. Работают. Прилёты, не прилёты.
К чему я это всё? Надёжно с ними. И спокойно. И именно эти люди — главное богатство нашей страны.
Узел
Тимофеевна дрожащими пальцами пыталась завязать узелок. Пальцы её, когда-то нежные, красивые, давно стали узловатыми. Кожа огрубела, потемнела и стала похожей на кору дерева. Проступили вены, жилы. И ровные пальчики, которые так любил гладить муж, согнулись крючками. Оттого и слушались плохо. И то, что пятьдесят лет назад Тимофеевна за две секунды сделала бы, теперь требовало усилий невероятных. Как нитку в иголку вдеть, листы книги листать или зашнуровать обувь? Вот и узел завязать с вещами не получалось никак. Хотя тут не только старость, но и волнение сказывалось. Глава который раз заезжал. Ругался. Кричал. Просил. А потом сел устало в сенцах и сказал, махнув рукой:
— Чёрт с тобой, старая! Решила помирать, так и я тут помирать буду с тобой!
Тимофеевна посмотрела на своего главу, и жалко ей его стало. Она ещё пацаном его помнила, как бегал по их селу, вздымая босыми ногами придорожную пыль. Как игрался с её сыном Яриком, хотя Ярик намного постарше был. А когда погиб Ярик, и рыдала Тимофеевна, уткнувшись в плечо мужа, подошёл к ним тихо, положил руки на плечи и стоял так рядом, разделяя их горе.
Тогда глава их совсем ещё молодым был. С кучерявой шевелюрой. Да и не главой вроде был, а просто работал в администрации. И волосы кучерявились у него, а глава пятернёй закидывал чуб направо и шагал по улице, останавливаясь с каждым поговорить, пообщаться. Хотя бы двумя словами перекинуться.
А когда началась война, или, по-другому, специальная военная операция, глава первый пробежался по всем домам, посоветовал тревожные чемоданчики собрать. Да сказал, что если что, готов автобус для вывоза граждан. Оно и понятно — до границы с Украиной даже километра нет. Выходишь на косогор, а посадка, которую видишь, уже Украина. Раньше они туда за продуктами ходили в магазин, а оттуда парни и девки к ним в клуб захаживали. Одним селом, почитай, жили.
Тимофеевна, которая похоронила вслед за сыном и мужа, выезжать никуда не собиралась. Все её близкие были здесь, в родном селе, в котором она родилась и выросла. Пусть и на кладбище, но здесь. И Тимофеевна пару раз в неделю собиралась неторопливо и ковыляла до кладбища. Открывала дрожащей рукой деревянную калиточку и шла тропинкой среди могилок. Вначале всегда к Ярику, так рано и нелепо погибшему. Становилась возле креста и разговаривала с сыном. Потом шла к мужу. К родителям. И снова домой, к простым и нужным делам: курочек покормить, собаке да себе сварить еды. И телевизор посмотреть с любимыми передачами.
А потом село стали обстреливать. Вначале редко, а потом всё чаще. Ранили супругов, которые от Тимофеевны жили всего в трёх домах. Их увезли в больницу. Съехали соседи слева, справа. А забор у Тимофеевны осколками посекло. Она с утра осмотрела дыры в шифере и пошла в администрацию. Там увидела главу села и схватила его за руку. Мужчина осунулся за то время, что Тимофеевна не видела его. Под глазами мешки появились. Лицо посерело, постарело как-то вдруг.
«А ведь он моложе Ярика моего! — подумала вдруг Тимофеевна: — Али выпивать начал?»
Но вопрос требовал разрешения, и женщина схватила за рукав главу, чтобы ненароком не ушёл, и заговорила:
— Забор мне супостаты подырявили, Валерьич! Починить поможет кто?
Глава глянул диковато на женщину и ответил:
— Починим, Тимофеевна! Но не сейчас! Позже, когда обстановка получше станет! А ты бы выезжала, уж сколько раз просил. Там пункты временного размещения открыли. Кормят три раза. Бельё чистое. Спать есть где. Я сам, лично отвезу!
— Да на что мне пункты твои? — поджала губы женщина. — Я родилась тут и усю жизнь прожила! Ты забор почини!
— Да как я тебе починю, если сюда не едет никто? Да и чинить начнём — по нам и ударят! Вон, Леонид Александрович погиб! Ещё раненых трое. А ты с забором.
— Это какой Леонид Александрович? — всполошилась Тимофеевна.
— Наш, — обронил глава, высвободил рукав свой из цепких узловатых пальцев женщины и проговорил: — Подумай! А я заеду!
Тимофеевна и думать не хотела о выезде. Даже когда сгорел соседний с ней дом после очередной атаки нацистов, перенесла в подвал фуфайки, соорудила там топчан и стала при громких звуках туда спускаться. Но глава сам приехал. Сел в сенцах и сказал, что с ней помирать будет.
И тут дрогнуло что-то в душе Тимофеевны. Глянула она тревожно на главу своего и увидела, как устал он за это время. Лицо действительно постарело, осунулось. Да не от водки, как показалось вначале, а от тревог да волнений. Который месяц село с землёй равняют, а он мотается туда-обратно. Людей уговаривает, вывозит. И заговорила вдруг:
— Пошто мне дом, если всё равно кроме меня не живёт в нём никто? Рано тебе помирать, Валерьич. Жди, сейчас соберусь.
И пошла в комнату. Достала из ящика все документы, которые хранились в отдельном целлофановом пакете. Достала исподнее, кинула в расстеленную на кровати шаль. Кинула туда то, другое. А потом стала вязать узел. Да только пальцы — скрюченные, узловатые — задрожали вдруг. Не могут совладать с тканью, хоть тресни! Как не могла совладать с судьбой сама Тимофеевна, как не могли совладать соседи её, уехавшие от обстрелов.
Села женщина на кровать и заплакала горько, безнадёжно, тиская, сжимая непослушные пальцы. А глава то ли рыдания услышал, то ли почувствовал что, но зашёл вдруг в комнату и спросил тревожно:
— Тимофеевна, случилось что?
— Узел проклятый! — подняла на главу мокрые глаза женщина. — Узел не завяжу!
— Нашла о чём плакать! — махнул рукой глава.
Быстро подошёл к кровати и в два приёма завязал проклятый узел. Да ещё и вещи утрамбовал, чтобы компактнее ноша была.
— Ты паспорт-то взяла? Выплаты положены!
— Там, там всё! — замахала рукой Тимофеевна, схватив целлофановый пакет и прижав его к груди.
— Ну и поехали! — кивнул глава и за руку осторожно повёл женщину к двери.
Поехал глава сразу быстро, всё время на небо смотрел, да слушал всё, открыв окно в машине. Так и выскочили из села. А Тимофеевна сидела рядом и щупала, гладила затянутый главой узел…
Седина
Когда я познакомился с Александром Юхименко, работающим в администрации Шебекинского городского округа, седины у него почти не было. Впрочем, это и неудивительно — Сашка намного моложе меня. Потом седина появилась. Но не подумайте, не из-за того, что мы познакомились. Хотя само знакомство состоялось совсем не при радостных обстоятельствах.
С Александром мы познакомились, когда начались первые серьёзные обстрелы Шебекино. Тогда прилетело в район Машзавода, так называется один из кварталов Шебекино. Снаряды легли на дорогу и в многоквартирный дом. Погибли двое мирных жителей. Ещё несколько человек получили ранение.
Прилёты были уже поздно, и пока мы доехали из Белгорода, уже прилично стемнело. Я связался с администрацией городского округа, попросил, чтобы меня сориентировали на местности. Тогда мне и дали номер Сашки. Мы с ним связались, он объяснил, как проехать, и мы встретились на кольце, практически возле места трагедии. Он коротко пожал мне руку и повёл за собой.
Всё это помнится картинками, будто видеофрагментами. Сереющее в ночь ноябрьское небо. Полицейские, оцепившие улицу. Хрустящие под ногами стёкла из выбитых взрывной волной окон. И хмурые люди, разглядывающие иссечённые осколками машины. На асфальте небольшая воронка — будто корова шершавым языком лизнула. А возле аптеки — лужа крови, именно там погибли люди. В момент прилёта снаряда они как раз вышли из этой аптеки с покупками, но вернуться домой уже не смогли…
С другой стороны улицы стоял иссечённый осколками коммерческий ларёк и несколько разбитых машин. Я поговорил с людьми, сделал фото и видео. В этот миг загремело и послышался звук нескольких прилётов. К счастью, левее от нас и достаточно далеко. Сашка спокойно посмотрел в ту сторону и продолжил фотографировать.