— Вы ж родненькие наши! Не то что те… — И грозила куда-то в сторону кулачком. А Иса смотрел на родинку на лице, слушал южнорусский говор, и в душе переворачивалось всё от жалости.
К удивлению солдат, жители не накинулись на еду, а сразу стали перебирать, откладывать на сегодня, на завтра. И делить между всеми. Дети, как самые нетерпеливые, под артиллерийскую канонаду тут же принялись грызть галеты. А бойцы, чтобы не смущать остальных, пошли к выходу.
— Родненькие! Родненькие вы наши! — причитала женщина и всё пыталась поцеловать Исе руки. Он отбивался смущённо и говорил:
— Да вы что? Перестаньте, пожалуйста!
И двигался, двигался к выходу.
Так и повелось с тех пор. Солдаты выпрашивали еды побольше и относили в подвал жителям. А женщина с родинкой всё благодарила, всё норовила руки солдатам целовать и клялась, что вовек доброту не забудет.
А потом поступил приказ уходить. Пацаны собирали свои немногочисленные вещи, когда опять пришла женщина с родинкой. И заплакала вдруг невпопад:
— Как же мы без вас, родненькие?
— Хотите — пойдёмте с нами, — проговорил Серёга. — Там всех желающих эвакуируют в Россию. Помогут и с жильём, и с работой.
— Да куда я квартиру брошу? — всплеснула руками женщина, перестала плакать и спросила: — А у вас консервов не будет ещё?
Игорёк молча выгреб оставшуюся еду и отдал женщине. Та привычно перегрузила всё в клеёнчатую сумку и поковыляла к дому. Один из Сашек, который Иваныч, тяжело вздохнул, но промолчал. Отдавали уже сколько дней свою еду, а сами перебивались кое-как. Но не жаловались. Сообща решили местным помогать. Даже мысли не возникло свою долю зажать.
А потом был Купянск, Сватово, Троицк. Ребят помотала фронтовая круговерть. Но нет-нет да вспоминал Иса ту женщину с родинкой, подвал с детьми.
Интернет тут выпадал редко, когда случалось вырваться в районный центр. В одно из таких посещений ребята пошли в магазин за свежими булками, а Иса присел на улице и задумчиво смотрел на собачку, лениво лежащую возле входа. Из магазина с телефоном в руке вдруг вышел Игорёк с какой-то кривой, горькой и будто чуть смущённой ухмылкой. Присел рядом и ткнул гаджет в руки друга:
— Не узнаёшь тётку?
Иса глянул вначале равнодушно и вдруг впился глазами в экран. На видео та самая, с родинкой, бежала с украинским флагом навстречу въезжающим в город ВСУ и орала в экстазе:
— Родненькие! Родненькие вы наши!
Иса не поверил. Перелистнул видео на начало, но сомнений не было.
— Да погоди, это не всё. — Ухмылка Игоря стала больше похожа на оскал.
Он открыл другое видео. И там та самая, с родинкой, рассказывала на камеру, как издевались над ними подлые орки. Как избивали и насиловали. Когда Иса поднял голову, рядом с ним стояло всё отделение.
— А, та? Из Изюма? — процедил Серёга.
Сашка, который Иваныч, проговорил с сожалением:
— А мы сколько дней не доедали. И надо было кормить?
— Надо, — закаменевшими губами сказал Иса. Втянул воздух через стиснутые зубы и повторил твёрже: — Надо!
— Детей кормили, дети-то ни при чём, — примиряюще сказал Иванычу снайпер.
Иса кивнул согласно головой и посмотрел на свои руки — мозолистые, крепкие, натруженные. Именно их всё время пыталась поцеловать та женщина, с родинкой. Потом поднял голову. Посмотрел на пацанов своих, сказал, как всегда, веско, тщательно подбирая слова:
— Кто знает, что с ними там и почему они так говорят? Каждый жить хочет.
Пацаны тихо пошли к машине, и даже балагур Игорь молчал подавленно. Пацаны ещё не понимали, что не просто людей кормили. Они сами людьми оставались…
Правда земли
Капли сгрудились на автоматном цевье, как толпа прозрачных амёб. Под ногами чавкал, причмокивал и хлюпал чернозём, всасывая и с трудом выпуская из себя берцы. А в этот чернозём с шелестом падали мириады капель. Изматывающий октябрьский дождь моросил уже третий день подряд. И настроение у сержанта Ильи Игольникова было под стать погоде. Им выпало стоять на блокпосте, а в такую погоду это то ещё удовольствие. И до ближайшего села топать километра три. А так как вместо дорог тут были направления, каждый поход за хлебом и молоком превращался в кошмарное путешествие.
В село на Луганщине бойцы ходили минимум по двое: до фронта всего несколько километров. Диверсионно-разведывательные группы противника, которые здесь называют дээргэ, могли выскочить в любой момент. Да и местные… были всякие. С такими сейчас и столкнулись в магазине сержант Игольников и рядовой Халилов.
Зашли как обычно, с оглядкой. Поздоровались и встали в очередь из двух мужиков и пожилой женщины. Покупатели на солдат посмотрели хмуро, и только продавщица, молоденькая Ира, несмело улыбнулась российским военным. Ребята приходили каждый день и за две недели уже примелькались, стали своими.
Илья, стряхивая с бушлата дождевые капли, с интересом наблюдал, как мужик лет пятидесяти сгружает в старую, потёртую сумку сразу несколько пачек соли. Потом местный отошёл от прилавка и, пока другой покупал хлеб, спросил у ребят:
— И як долго вы тут будэте?
— А вам зачем? — спросил Халилов.
— Та интересно, колы с нашей земли сва́лите.
Мужик глядел недобро, исподлобья. И Халилов набрал было воздух в грудь, чтобы ответить, да Илья опередил. Знал горячий нрав друга, решил беседу сам вести:
— Так мы вашу землю и защищаем, — проговорил спокойно, не выдавая эмоций.
— А мы вас просылы? — Мужик поудобнее перехватил сумку. — Тут Украина спокон веку була!
— Луганск просил! — процедил Халилов. — Луганская Народная Республика.
— А що воны там понымають в цём Луганьске? — подключился второй мужик, уже купивший хлеба. — Як войну развязаты?
— Так вы у них и спросите. — Сержант крепко держал за руку Самира и отвечал всё так же размеренно. Даже улыбаться пытался.
— А що мэни у них спрашивать? Я и так знаю, шо цэ Украина испокон веку була! — непримиримо сказал мужик.
— Що ты до хлопчиков причепывся? — вмешалась старуха, тоже уже купившая продукты. — Ща лягнуть тэбэ непутёвого прикладом, и ходи воробьям дули крути!
— Права нэ имеють, агрэссоры!
— По-моему, вы сейчас агрессию проявляете, а не мы. Вас как зовут, кстати? Где живёте?
Мужик перехватил сумку и ломанул из магазина. За ним вышел и второй, буркнув напоследок: «Орки». Настроение было безнадёжно испорчено. Илья подошёл к прилавку и посмотрел на бледную, притихшую продавщицу. Попытался улыбнуться, да вместо этого только щека дёрнулась. Пересилил себя, протянул деньги и произнёс хрипло:
— Нам две пачки молока, сосиски вон те и две буханки хлеба, пожалуйста.
Ирина улыбнулась как-то жалко, кивнула и протянула солдатам продукты. Халилов, злобно бурча под нос, скинул рюкзак и сгрузил купленное. Пока продавщица отсчитывала сдачу, пока Игольников прятал эту сдачу в карман, боец накрепко затянул лямки и легко вскинул рюкзак за спину.
Из магазина ребята вышли подавленные. А тут ещё дождь треклятый. И чавканье под ногами.
— Дороги лучше бы за это время сделали, рогульё.
Халилов смачно заматерился, а Илья тяжело вздохнул. Только недавно с переднего края отошли. Казалось бы, расслабиться можно. Но с такими гражданами лучше не расслабляться.
Сержант поудобнее перехватил автомат и хмуро огляделся. А когда ребята метров на пятьдесят отошли от магазина, то услышали сзади женский окрик:
— Стойте!
Илья обернулся и увидел, как к ним в резиновых сапогах, неуклюже, чуть выкидывая ноги вбок, бежит по грязи продавщица. Бойцы остановились. Халилов тут же настороженно зашарил глазами вокруг. Несколько месяцев в зоне СВО приучили быть осторожными. А Илья смотрел, как продавщица замедляет шаг, всё так же приволакивая ноги. Подошла к солдатам — левой рукой сбившийся шарфик поправляет, надетый впопыхах, а правую крепко в кулачок сжала.
— Ребятки, вы не подумайте, — сбивчиво заговорила Ирина. — У нас тут таких мало. И их в селе самих не любит никто!
— Да не думаем мы ничего, — проговорил Илья. Ему неловко вдруг стало, что девушка прибежала вот по грязи извиняться за злых мужиков.
— Не переживай, сестрёнка, — улыбнулся Халилов. — Мы не злимся!
— Их правда мало, — жалобно проговорила девушка. — А нас сепарами называют! Мол, Украина всегда была. И даже детей своих в школу не водят. Говорят: мы на Украине учиться будем! А это что?
Девушка вытянула вперёд правую руку и разжала ладонь, на которой оказались… старинные монеты.
— Я это всё на огороде своём нашла, ребята, — заглядывая бойцам в глаза, сбивчиво говорила Ирина. — У себя на огороде! Вот, смотрите, 1743 год! Российская империя. И герб российский. А вот 1814-й! Там же нашла. И тоже российская монета. А есть ещё. 1863 год. Если тут Украина была, то где украинские деньги? Деньги-то русские! Землю-то, землю-то не обманешь!
— Не обманешь, Ириша, — уже по-настоящему улыбнулся сержант и бережно взял медную копейку: — Смотри, Самир, девятнадцатого века монетка! Это ж сколько она в земле пролежала?
Самир улыбнулся широко и произнёс:
— Ты сержант, ты и считай.
Все трое засмеялись облегчённо, сержант вложил монетку в девичью ладошку и бережно её закрыл:
— Не переживай, Ириша, всё будет хорошо. Образумятся и эти.
Девушка кивнула ребятам и проговорила:
— Побегу я. Магазин не закрыла.
И помчала назад по грязи, всё так же нелепо выкидывая в стороны свои крепкие ноги в резиновых сапогах. Солдаты посмотрели ей вслед и пошли к блокпосту.
Весело шелестел осенний дождь, освежая затхлый фронтовой воздух. Капли сгрудились на автоматном цевье, как россыпь мелких бриллиантов. А чернозём радостно урчал о чём-то под берцами бойцов.
— А что, Самир, землю-то и правда не обманешь? — весело спросил Игольников Халилова.
— Землю не обманешь, — кивнул рядовой. — И правду не утаишь! За нами правда!
Бойцы шли к блокпосту, стоящему в Луганской Народной Республике. А на русскую землю шумели-падали мириады капель…