Притча
Железо лежало под толщей земли испокон веков. И знать не знало, что когда-то здесь сделают карьер, где будет работать весёлый, жизнерадостный парень Гриша. Железо просто недрилось среди всяких примесей бездумно и безразлично, пока его не разбудили Гришины руки. Именно тепло и добро человеческих ладоней пробудило железо, которое заворочалось, заиграло атомами, пытаясь понять, что именно выдернуло его из небытия. И всё чувствовало это тепло, это биение пульса, вспоминало его каждой своей молекулой…
Дробление и прочие малоприятные вещи, ожидающие руду, прошли незаметно, потому как железо вспоминало тепло Гришиных рук и добро, исходящее от них. Даже могучий и яростный огонь доменной печи не смог выжечь воспоминания о прикосновении пальцев рудокопа.
А потом железо со своим первым и самым ярким воспоминанием отправилось в вагонах в Европу. Там его вновь мяли, плавили, раскатывали, но железу было всё равно. Ведь оно не чувствовало ни боли, ни дискомфорта. Зато помнило пульс и тепло рудокопа Гриши, который в этот момент увольнялся с родного завода и записывался добровольцем, чтобы защищать родную страну.
На Западе, на одном из европейских заводов железо стало сталью. Но даже когда разговаривающие на немецком люди сделали из стали пулю и всунули в патрон, она помнила только первые ладони. Потому что руки говорящих на резком, отрывистом языке людей, как и их души, были лишены теплоты.
А потом пулю отправили назад, на Восток. И вновь вагоны. Вокзал. Разгрузка. И вот уже совершенно другие пальцы, потные от страха, всунули пулю в магазин автомата. И речь этих людей была похожа на речь Гриши, но чем-то разительно отличалась.
Пуля не знала, что такое ненависть, потому и не поняла суть этого отличия. И не поняла, почему ей так не понравились эти прикосновения. Зато потом был выстрел и мгновения настоящей свободы, пьянящей и всепоглощающей. А затем… удар во что-то мягкое, живое. И пуля с удивлением ощутила то самое тепло, которое грело её всё это время. А солдат Гриша упал навзничь и побелевшими губами зашептал молитву. Пуля чувствовала, что с этим теплом, пробудившим её, что-то не то. Слабеет пульс, который так бережно хранила в памяти пуля. И она испуганно притаилась внутри, гадая, почему стынет такое родное и доброе тепло вокруг неё.
А потом был госпиталь. И яркий свет. И прикосновение другого железа, вытаскивающего пулю из Гришиного тела. И металлический звон, когда пулю брезгливо отбросили в железную ёмкость. И голос человека в белом, кому-то произнёсшего устало:
— Оставь! Не выбрасывай. Выживет — на память подарим.
А потом пуля лежала в темноте. День за днём. И каждая минута в темноте была дольше и томительнее, чем тысячелетия, проведённые в земле. Пуля сравнивала, анализировала и не могла понять, что случилось.
А после случился праздник. Её взяли… Гришины руки. И она вновь почувствовала тепло и пульс русского рудокопа, который просверлил в пуле дырочку и повесил её себе на грудь. Рядом с сердцем. Где особенно сильно чувствовался ровный, ритмичный пульс. Неугасаемый пульс русского человека…
Они заслужили свою медаль
Я очень рад, что нам рассказывают о подвигах наших солдат. Я рад, что военные получают заслуженные награды. Они — герои, каждый! Но сегодня я хотел поговорить о людях, кого считаю не меньшими героями.
Это наши энергетики, газовики, спасатели, медики и сотрудники водоканала. Да, они — гражданские. И не врываются в боевые порядки врага. Но каждый раз после обстрелов, а иногда и во время них они поднимаются и едут! Едут восстанавливать газ, свет, воду. Тушить. Спасать людей. Вывозить раненых. Только что прилёт был. Ещё дымится всё, а энергетики уже ищут прорывы на линии. Газовики перекрывают экстренно газ и проверяют, чтобы не было утечек. Водоканал устраняет прорывы. Медики на скорой оказывают помощь. Спасатели растаскивают завалы, тушат, тянут. Спросите любого моего коллегу, и они вам расскажут ровно то же самое!
И самое главное, что это люди гражданские. Они не связаны приказом и уставом. Они легко могут отказаться и не ехать в опасное место. Но они поднимаются и едут. Потому как понимают, что если не помогут они, не поможет никто.
Они работают на границе, где прилететь может в любую секунду, чтобы у наших людей были вода, газ, свет. Они едут туда без боевых и пайковых, за небольшую, в общем-то зарплату. Скажите, это ли не подвиг? И что особенно ценно, эти люди не требуют к себе особенного отношения.
Да, я знаю, что соглашаются ехать не все. Но тем выше моё уважение к тем, кто соглашается!
Я не знаю, от кого это зависит, но я очень бы хотел, чтобы о подвиге этих людей не забывали. И чтобы этих людей тоже награждали. Они заслужили свою медаль!
Малой
Ванька Воронов вгрызался в промёрзший грунт лопатой и с тоской думал о том, что вовсе не так он себе представлял войну. Ни подвигов тебе, ни яростных криков «ура!» и победных атак. Будто в родной колхоз попал на работу. А ведь столько ожиданий было.
— Мало́й, завари чайку! — крикнул командир расчёта, Ванька аккуратно воткнул лопату и побрёл к костерку, где уже бурлила пузырями в закопчённом котелке вода.
Чай заваривать Воронов умел и любил. Пристрастился к этому делу ещё когда работал охранником в магазине в небольшом рабочем посёлке. В обед, когда разрешалось ему отдохнуть, Ванька ставил чайник и, пока тот грелся, высыпа́л в ладонь пахнущую крупнолистовую заварку. Вдыхал в себя приятный аромат чая и высыпал строго определённое количество в чашку. Остальное бережно ссыпал назад в пакет и прятал до следующего раза. Наверное, именно эта работа в магазине и заставила Ваньку пойти на фронт.
Впрочем, всё началось гораздо раньше. Ваня был невысоким, щуплым. Класса до шестого от остальных ребят и не отличался. А потом одноклассники как-то резко махнули вверх и вширь, а он так и остался мелким. Даже голоса своего тонкого, будто девчачьего, стеснялся. Хотя, несмотря на небольшой рост, Воронов был крепким, жилистым, как и его отец, погибший в аварии, когда Ваньке только-только шесть лет стукнуло.
От отца остались лишь старые, большей частью чёрно-белые фото да парадный пиджак с тремя медалями. Мама утешала Ивана, рассказывая, что отец его тоже был невысоким, зато отчаянным и ухватистым. Никому в местном ДК на танцах спуску не давал. А потом ещё и в Афгане служил! Вернулся настоящим героем для родного посёлка. Кроме прочего привёз на груди медаль «За отвагу».
— Ну, Серёга! — прокряхтел тогда дед Митька, сам фронтовик. — Эта медаль любого ордена сто́ит!
Сам Ванька всего этого не помнил, конечно, потому как ещё и не родился. Это всё потом не один раз рассказывала мама, перетряхивая вещи в шкафу и натыкаясь на отцовский пиджак.
После армии отец его ещё лет пять гулял холостым, а потом встретил мамку, женились, ну и родился Ванька. И всё, что Ванька помнил об отце — его сильные, крепкие руки, когда тот хватал его под мышки и усаживал перед собой на зелёный мотоцикл «Урал». Так и осталось в памяти: сильные руки да весёлый, пьянящий ветер в лицо, когда мчали они куда-то с отцом, пугая поселковых кур. На этом мотоцикле и погиб Сергей Воронов, герой-афганец. Зато в родной школе, где учился Ванька, фотография его отца висела в ряду других под надписью «Наша гордость!».
Ванька по привычке набрал заварку в руку, понюхал ароматный чай и высыпал его в прокопчённый котелок. Размешал такой же прокопчённой ложкой и поставил на костерок. Довёл ещё раз до кипения, посчитал до двадцати и бережно снял чай с костерка. Глянул на расчёт, долбящий зимний грунт и покричал:
— Айда чай пить! Хватайте кружки!
Мужики из артиллеристского расчёта, где служил Ванька, степенно подходили к костерку, брали кружки и придвигались к Воронову. А тот разливал им чай и следил, чтобы всем доставалось примерно поровну. Котелка как раз хватало на семь человек, чтобы кружки были чуть больше половины. Вообще расчёт должен был состоять из восьми человек, но недавно осколком перебило ногу Михалычу, и его увезли в госпиталь. И вот уже третий месяц артиллеристы справлялись всемером. Начальник расчёта — здоровый, бородатый дядька с позывным Юнкер — просил у начальства человека из «мобиков», так здесь называли мобилизованных, те пообещали помочь, да так и забылось, видимо, во фронтовой круговерти.
А Ванька прихлёбывал обжигающий чай из кружки и вспоминал дом. Воронов не хотел быть популярным артистом или олигархом. Не мечтал стать бандитом, как его одноклассники, насмотревшиеся всяких сериалов. Всю жизнь Ванька мечтал быть похожим на отца, на деда-фронтовика. Хотел, чтобы им гордились. И чтобы его фотография тоже когда-то украсила стены родной школы. Да вот с подвигами как-то не складывалось. Даже в армию, как назло, Ваня попал в железнодорожные войска. Да так и просидел весь год своей службы на стареньком полустанке. Пришёл на дембель — и рассказать нечего.
После армии устроился охранником в магазин, вроде бы временно, да так и застрял там на семь лет. Жил тихо и замкнуто. Иногда с друзьями пил пиво. Знакомился с какими-то девчонками в магазине и в Интернете. Но всё как-то мимо. Ни о чём. Не нравился девочкам тихий, застенчивый Ваня с тонким голосом и невысоким ростом.
А потом встретил в магазине одноклассницу Светку. Та в Волгограде замужем была, родила, но развелась и вернулась с ребёнком домой. Светку, в которую ещё в школе были влюблены все пацаны из класса, Ваня с выпускного не видел. А тут, когда увидел, вдруг понял, что она и не изменилась вовсе. Всё такая же стройная, миниатюрная. Как Дюймовочка из сказки. Ванька даже удивился, как она родить-то смогла. А Светка увидела Воронова в форме охранника и заулыбалась ему:
— Привет, Вань!
И Воронов себя будто её глазами увидел. Насупленный, с дубинкой на поясе. И немного растерянный. Но собрался быстро, ответил что-то, улыбнулся в ответ, и они даже мило поболтали. А потом Светка предложила кофе попить где-нибудь. И рассказала, как муженёк её после начала специальной военной операции ругался с ней, поливая грязью Родину. А потом умотал в Грузию, бросив и её, и ребёнка. И Ванька вдруг ляпнул, что собирается добровольцем на СВО идти. Света посмотрела на него с уважением и какой-то нежностью и спросила вдруг: