Орден дурака
С нами в командировке был хороший парень Илья. По совместительству Илья ещё и офицер Росгвардии, что, впрочем, его совсем не портит. Невысокий, крепко сбитый, с вечным смешливым прищуром и кучей забавных историй. О чём ни заговори — всё знает! И в тундре охотился, и в Баренцевом море рыбачил. И шкуру мамонта руками щупал, и многое другое. Ну и на фронте уже давно — пообвык, понасмотрелся. Видел всякое, но рассказывать любил только забавное. Но всегда с эдаким демонстративно грустным видом. И как только вечером садился с кружкой чая и говорил: «А вот была у нас одна история!» — все сразу замирали и готовились слушать. Потому как истории эти действительно были смешными, а иногда и поучительными.
Но в тот вечер он начал по-другому, потому любопытство наше распалилось вдвойне. Мы обсуждали всякие ордена, медали. Илья степенно размешал в кружке с чаем сахар, отложил ложечку и проговорил:
— А я бы учредил ко всем наградам ещё и орден дурака! Иногда очень нужен бывает!
Я, честно сказать, в этот момент аж кофе подавился. Да и коллеги уши навострили и к столу поближе придвинулись.
— А можно подробнее, пожалуйста? — спросил я, как только откашлялся.
Илья ухмыльнулся хитро и начал:
— А вот была у нас одна история!
Офицер задумчиво отхлебнул чаю и сделал вид, будто задумался.
— Да не тяните уже, ваше благородие! — взвыл я, сгорая от нетерпения.
Илья стал ещё задумчивее, но повествование начал:
— Дело было летом! Где — сказать не могу, сами понимаете. Но от фронта, естественно, недалеко. Разместились мы в домике заброшенном. Нашли хозяев, договорились, ну и заселились. Сразу порядок навели, устроились максимально комфортно. Благо, домик хороший попался. Даже люстра в одной комнате висела. Но одна незадача была…
Илья опять замолчал и принялся прихлёбывать чай. Мы терпеливо ждали.
— До штаба — километра два по прямой! Мобильной связи нет! Радиостанциями лучше не пользоваться, чтобы не светить местоположение. Могут вычислить враги и ударить. Поэтому, если что нужно нам или им, курьера слать приходится. А курьеру — два кэмэ туда, да два обратно. За день ноги отвалятся! И решили мы проводную связь кинуть.
Тут-то всё просто, казалось бы. Протащили провод, два телефона с двух сторон поставили. Есть такие телефоны, тапсик называются. Неубиваемая вещь! Лет сто назад, наверное, изобрели, а он служит безотказно до сих пор! В общем, нашли начальника связи, поставили задачу: сделать проводную связь между штабом и нашим домиком. Тот козырнул и дал указание своему подчинённому. И тут началось!
— Что, связь не протянули? — спросил я.
Илья посмотрел на меня укоризненно, мол, нехорошо перебивать, но ответил:
— Провели. Пришёл связист с катушкой. Прокинул провод, затянул его в дом. Для надёжности обмотал провод вокруг люстры и вниз спустил. Подсоединил аппарат, проверил — всё работает. Козырнул и ушёл с чувством выполненного долга. А мы сидим довольные. Проходит какое-то время, один наш коллега пошёл за домом мыться. Во дворе. А мы сидим себе спокойно. И тут как загремит всё! Грохот страшный! Осколки, стёкла по всему дому! Ну, думаем, прилёт! Кто в чём кубарем на улицу выкатились, а там — тишина! Солнышко светит. Птички поют в унисон далёкой канонаде. И никаких осколков, дыма и прочего, что после прилётов бывает. И коллега в тазике намыленный стоит и спрашивает: «А вы чего из дома-то выскочили?» Мы у него сразу интересуемся: «А ты не слышал ничего?» Он отвечает, что всё тихо и спокойно было. Тут уже мы форменным образом офонарели и возвращаемся тихо в дом. А там — просто разгром! Одно окно вывернуто с рамой! Люстра вдребезги на полу! И везде осколки стекла. «Да что за чёрт?» — думаем. И тут оказывается! — Илья грустно осмотрел нас по очереди и выдал: — Связисту лень было провод на столб навесить, и он его просто через дорогу прокинул. Естественно, первая же машина намотала этот провод на колёса и потащила. Тапсик связист закрепил хорошо, потому телефон не оторвался, а взмыл вместе с проводом, разнёс всё, что можно, оторвал люстру и вышиб окно!
Мы заржали, а рассказчик предостерегающе поднял руку:
— Это ещё не всё!
Замерли. Ждём. Я кофе вообще подальше отодвинул, от греха подальше.
— Пошли мы по концу этого провода, нашли обрыв. Подсоединили тапсик возле дороги и потребовали связиста прислать. Мол, со связью проблемы. Начальник связи ответил «Есть!» и пропал! Два часа ждали — нет. Пошли сами. Где, мол, связист? А тот отвечает: «А я вначале хотел отправить, а потом думаю: ну какие проблемы, если вы со мной по телефону связались? Ну и не послал».
Смотрю, коллеги уже похрюкивают во время рассказа. Даже спецназовцы вышли из своей комнаты, застыли в дверном проёме и слушают, боясь хоть слово пропустить. Куда тут жванецким и петросянам? А Илья обвёл всех взглядом и продолжил:
— Пришёл связист. После внушения за дело взялся основательно. Но на столбы, чтобы перекинуть провод по верху, лезть не захотел. Взял лом и давай асфальт долбить. Часа два канавку ковырял поперёк дороги, потом с чувством выполненного долга проложил туда провод, прижал камешками и пришёл, чтобы мы работу приняли. Ну пошли мы к дороге, посмотреть на его творение. Видим: канавка действительно отличная. И провод спрятан. А под дорогой…
Илья обвёл всех грустным взглядом и развёл руки в стороны:
— Во-о-о-от такенная труба слива! В эту трубу не то что провод — кабель толщиной в человека продеть можно было!
Когда истерика улеглась, Илья сокрушённо повторил:
— Я бы учредил ко всем наградам ещё и орден дурака! Иногда очень нужен бывает!
Митрофановна
Митрофановна с утра встала со скрипучей кровати, запахнула на дырявой, пожелтевшей простыне старенькое, штопаное-перештопаное покрывало и сунула ноги в калоши. На дворе ещё было холодно, потому женщина спала не раздеваясь. Слишком уж дорогим выходило отопление. Накинула на себя жилетку и скрюченными подагрой, старостью и холодом пальцами принялась застёгивать пуговицы. Подслеповатыми глазами прошлась по комнате, в который раз подумала, что надо бы подштукатурить стену, и привычно стала размышлять, где бы взять хоть немного глины.
Митрофановна помнила, что за селом есть карьер, откуда ещё при Советском Союзе брали глину. Да вот беда — до него много километров, а ноги уже не ходят. Просила как-то соседа подвезти туда, но он так глянул на бабку надоедливую, что Митрофановна осеклась и побрела, сгорбленная, домой. Это раньше, в пору юности, она б одним махом доскакала и туда, и обратно. Когда училась в техникуме в Волчанске. Когда все были русскими, и не было войны.
Митрофановна достала сваренное ещё вчера яйцо да пару картофелин, села за почерневший от грязи стол, принялась завтракать, запивая сухомятку водой из чайника.
Бабка вновь погрузилась в воспоминания. О той, беззаботной юности. О техникуме, где учились со всего огромного Союза. Как умилялись её деревенскому диалекту парни и девчата из Харькова и Курска. Как просили рассказать что-то ещё и заливисто смеялись над малопонятными им словами. И она смеялась вместе с ними, беззаботно, радостно. А вечерами бегали на танцы, и там она обнималась с вихрастым парнем из Орла. И не было печали, что он русский либо нет. Она и сама себя русской считала тогда. Правда, не сложилось с ним. Замуж Митрофановна вышла в родном селе за местного тракториста. С ним и прожила всю жизнь, родив дочку.
А потом, в начале девяностых, началось деление, и им стали рассказывать, что они украинцы. И нет на свете нации лучше и найкраще. Митрофановна со своим суржиком поначалу мало понимала украиньску мову, но со временем привыкла, наловчилась. И, слушая своих политиков, всё ждала, когда же начнут жить, как во Франции.
Годы летели, но жить лучше не становилось. Дочка выскочила замуж и умотала в город вместе с мужем. Супруг Митрофановны умер, не дожив до шестидесяти. И осталась бабка одна в своей избушке. А избушка ветшала год от года.
Приезжал выросший внук, да помощи от него не дождаться было. Приедет, расскажет, как заживут вскорости — и назад в город. Селяне, кто работать мог, уезжали на заработки. Часть — в Россию, а часть — в Европу. И Митрофановна всё чаще вспоминала вихрастого парня из Орла, гадая, как у него жизнь сложилась после волчанского техникума.
Митрофановна прошлёпала к совсем уже развалившемуся сараюшке, где у неё ютились петух да десяток несушек. Проверила гнездо и вынула сразу три яйца. Заулыбалась счастливо, да пошла с ними к дому. Ежели б у соседа ещё ворованного зерна прикупить, как о прошлом годе, и вообще было бы счастье.
Не успела бабка доковылять до покосившейся избёнки, как её окликнул глава сельсовета:
— Митрофановна! Не хочешь с журналистами пообщаться?
— С настоящими? — опешила женщина.
— Самыми настоящими, бабушка! — задорно ответила ей молодуха. — Ба́чите документ?
Митрофановна подслеповато глянула на книжицу, которую совала ей в лицо полногубая девица, и кивнула настороженно:
— Ну, идэмо, побалакаем!
А потом журналисты ходили за бабкой по дому, расспрашивали про жизнь, про долю. Перевели разговор на Путина, на Россию. Митрофановна, смотревшая телевизор, стала рассказывать, как возмущена агрессией.
— Ну а россияне, как думаете, почему на нас напали? — заглядывала в лицо бабке украинская журналистка.
И говорила-говорила про нищету русских. В итоге и бабка уже в эту нищету поверила. Заливалась соловьём, глядя в камеру:
— Та йим не верится, шо у нас асфальт, шо у нас свет кругом. Вот мой племянник — вин ездив там заробляв. Вин деньги у России заробляв. И каже: там у сёлах ни свиту, ни дорог нэма! У хатах нэма ни черта, голы и босы! А у нас как побачилы, шо и унитазы е, и нутелла — грябуть усё и тянуть!
Между разговорами на камеру Митрофановна всё пыталась узнать у журналистов, будет ли повышение пенсии:
— Унученька, — заглядывала скрюченная жизнью женщина в лицо журналистке, — а коли ж пенсию поднимуть? Ну нэ хватае за дом платить! Коли б не доча, яка за границею робле…