ся.
– Вы передавали на пятерку, что мы будем работать?
– Да, просили их помолчать полчасика. – Боец из роты Z посмотрел на часы.
– Зашибись они молчат.
Со стороны пятого Тумана работал пулемет. Хохлы отвечали стрелкотней. Наконец стало потише.
– Давай, Димон, это шанс.
Провод в правой руке, мина с вкрученным электродетонатором – в левой. Самый опасный момент – это преодоление бруствера окопа. На несколько секунд ты оказываешься на виду у противника. Потом можно упасть в траву и ползком дойти до точки установки мины, но главное, чтобы в эти секунды тебя не заметили. Со Штурманом мы предварительно размотали провода на нужную длину, договорились, что если по мне начинает работать снайпер, то Штурман кидает дым – и под его завесой я отступаю на исходную.
– С Богом!
Короткий выдох. Рывок. Несколько быстрых шагов, и вот я уже скатываюсь в воронку. Замираю. Тишина. Кажется, меня не заметили. Сердце бьется часто-часто. У меня только мина и провод. Даже автомат я оставил в блиндаже. Если меня засекут, то ствол мне не поможет, а будет только мешать при отступлении. На прикрытии Штурман. Сейчас моя жизнь в его руках.
Ползу до точки. Быстро устанавливаю мину, откалибровываю угол и направление взрыва, соединяю провода с электродетонатором, предварительно намотав их на ножку мины. Это защита от дятлов, которые споткнутся, зацепив ногой провод. Ходить здесь никто не должен, но лучше подстраховаться. Изолирую скрутки, маскирую мину. Все. Теперь отход. Также быстро доползаю до края окопа. Вскакиваю и одним броском скатываюсь в траншею. Щелкает одиночный выстрел, но где-то в стороне, справа от нас. Снайпер. Похоже, что стреляет в сторону Тумана-3-2. Там работает вторая группа, и мы сейчас ничем не можем им помочь.
Таким же порядком устанавливаем еще три мины, закрывая периметр на случай прорыва хохлов. Работаем быстро и точно, как будто руки сами все знают – и надо просто им не мешать. Выводим провода на Туман-4.
Выходит на связь вторая группа:
– Работу закончили. Возвращаемся.
Мы тоже заканчиваем, сматываем провода, собираем вещи. Вдоль траншеи идет асфальтовая дорога, упираясь в разрушенный мост, прямо к позициям противника. Сама дорога – декорации из фильма про апокалипсис: стреляные «шмели», гильзы, патроны, каска, пробитая в нескольких местах. Тут и там из асфальта торчат хвостовики неразорвавшихся мин. Сквозь трещины в асфальте пробиваются трава и мелкий кустарник. Все усеяно ржавыми осколками.
– Что за запах? – сморщился Штурман.
С дороги сладко и тошно тянуло гнилой плотью.
– Угадай с трех раз.
– Понятно.
Настроение портится.
– Все, по тапкам, – говорит Смола.
Над головой свистят мины, летящие к «немцам» со стороны Каньона.
Встает солнце. Пробиваются первые лучи над головой. В зеленке щебечут птицы, как будто нет никакой войны.
Кирилл ЧасовскихВремя бабочек. Повесть
昔者莊周夢為胡蝶，栩栩然胡蝶也，自喻適志與。不知周也。
Однажды Чжуан-Чжоу приснилось, что он бабочка, порхающая и порхающая, довольная собой и делающая все, что ей заблагорассудится. Он не знал, что он Чжуан Чжоу.
俄然覺，則蘧蘧然周也。不知周之夢為胡蝶與，胡蝶之夢為周與。周與胡蝶，則必有分矣。此之謂物化。
Внезапно он проснулся, и вот он, твердый и безошибочный Чжуан Чжоу. Но он не знал, был ли он Чжуан Чжоу, которому снилось, что он бабочка, или бабочка, которой снилось, что он Чжуан Чжоу. Между Чжуан-Чжоу и бабочкой должно быть какое-то различие! Это называется Трансформацией вещей.
Как это водится, удар пришелся на самый глухой ночной час. Ядерный боеприпас был тактическим, но даже тактический проявляет свою адскую силу в полной мере. В июньской ночи полыхнуло белым во все небо. Небо раскололось и гневно возопило от боли, раскидывая все вокруг.
Полевой лагерь российской резервной группировки, готовящейся перейти старую границу и обрушиться на донецкие укрепрайоны ВСУ, прекратил свое существование. Раскаленная ударная волна понеслась, раскидывая в стороны плавящийся металл, бетон, пластик и остатки человеческих тел, которые сгорали на лету.
БТРы катились по земле как кубики, разбрасывая горящие колеса. Танки, что стояли дальше от эпицентра, в несколько секунд оказались засыпаны землей, тлеющими кусками досок, черной золой и горелым мясом. В подсвеченное пожаром ночное небо быстро поднимался короткий и толстый сияющий инфернальным светом гриб, сопровождаемый частым треском боекомплекта, рвущегося в перегретых бронированных коробочках. Земля еще не перестала дрожать, когда над горизонтом, чуть южнее, разлилось второе белое зарево – и вскоре пришел новый рвущий нервы протяжный гул. Небо теперь пылало сразу все, от края до края, сильно укоротив и без того короткую летнюю ночь.
Капитан Егоров всей этой безумной красоты не видел. Мог бы и вообще не увидеть, поскольку в этот день уже должен был валяться на пляже рядом с Ниной. Но с Ниной они поссорились совершенно неожиданно, из-за пустяка, чуть не с истерикой, после чего она схватилась за чемодан и рано утром уехала в свой Питер. Ехать в Сочи одному не захотелось.
Поэтому на момент взрыва он сидел у себя в кабинете и смотрел на телефоне лекции по истории Зимней войны. Экран смартфона внезапно просиял отраженным светом, а затем капитана швырнуло вместе со столом и креслом в оконный блок. Он бы, наверное, изрезался о стекла, но модульная стена вместе с блоком удачно ушла вперед, рассыпаясь на лету в куски. Пока Егоров летел, все эти долгие полторы секунды, он не терял сознания. Он видел, как скручивается и лопается от жара кожа на его руках. Видел, но не чувствовал, как вместе с лоскутами формы летят от него сгустки крови. Ощущал, как из легких мгновенно вышел весь воздух и ребра обжали грудину, как Чужой, вцепившийся в добычу. Он бы, наверное, вовсе сгорел на лету, но сзади его прикрыло кресло, на котором Егоров стартовал наружу.
Потом из жаркой тьмы выскочило навстречу что-то душное, черное, и он влип в него всем телом, запоздало ощутив, как огнем горят спина и задница. Только после этого сознание отключилось.
Он с трудом разлепил глаза, опухшие, не помещающиеся в глазницах. Малейшее движение вызывало крайне неприятное чувство – казалось, кожа по все спине сделалась толщиной в один микрон и дополнительно была облита азотной кислотой.
Июньское солнце, неожиданно сильно раскалившееся в этом году, заливало в распахнутое окно мегатонны жара. Кое-как раскрывшийся правый глаз увидел сетку линий на бежевом линолеуме под дерево. В поле зрения попала бутылка виски, в которой осталось на пару пальцев янтарной жидкости. Вторая бутылка, пустая, была опрокинута и лежала рядом со смятым пластиковым стаканчиком. Возле бутылки стоял матерчатый тапочек, родом из гостиничного номера. Капитан Пограничной службы России Егоров Александр Ильич выходил из отпускного алкогольного сна так, как всплывает из затонувшей подводной лодки одинокий последний матрос.
Пошевелил левой рукой, пошарил у стенки. Вторая половина кровати была пуста. Ну да, все верно. С Ниной он поссорился еще в Гуково, поссорился из-за пустяка, но вдребезги, так, что она собралась и поехала к матери в Питер. А он в одиночку поехал в Сочи, куда собирались вдвоем, в заранее забронированный номер.
Вместо Нины в кресле рядом в позе уничтоженного танка лежала туша Гаврюхи – бывшего сокурсника по училищу, которого мудрый папа вывел из цепких лап военной системы и пристроил генеральным директором в некий консалтинг. Чем он там занимается, кроме того что играет в «Танки» и шатается по командировкам в Эмираты, Саша так и не понял. Вследствие комфортной, ничем не обремененной жизни Гаврюха к своим 35 годам распух, отрастил солидное брюхо и весомый второй подбородок, плавно переходящий в третий.
Лежал он почти удачно: как раз под тенью оборванной, висящей наискосок шторы. Тень милосердно укрывала вздутые формы, а на солнце оставалось только его грушевидное лицо. То потело, и тонкие струйки едко пахнущей влаги прокладывали в жировых складках белесые дорожки. Лицо уже стало багрово-красным и цветом резко контрастировало с руками, обширным животом и ногами, которые продолжали хранить нордическую питерскую бледность, слегка укрытую темными островками кучерявой волосатости.
Саша с трудом приподнялся, хрустнул шеей и бросил взгляд себе за плечо. Он сам лежал в совершенно противоположной позиции: голова и плечи были в тени, но зато все остальное медленно дожаривалось на сочинском солнце.
Спину пекло неимоверно. Первый удар солнечной радиации он принял именно этой частью тела, начав процедуру обжаривания еще на пляже вчера.
С некоторым усилием сел, инстинктивно отползая поглубже в тень. За окном верещала неугомонная детвора у бассейна. Музыка ритмично крякала над рядами столиков, ларьками и зонтиками. Гаврюха, несмотря на апоплексичный вид, сопел ровно и даже не храпел, как вчера. Солнце давно миновало зенит и сползало за горы.
Увиденный им сон, пришедший после утреннего виски, мешанного с дневной водкой и ночным коньяком, сперва отступил на шаг, прячась в вязком шлейфе алкогольных паров, но ненадолго. Почти сразу все вернулось, начало проявлять себя, отпечатываясь прямо на обратной стороне лба жестким видеорядом. Белая вспышка за спиной. Удар. Разваливающаяся стена перед ним. Полет. Он вдруг понял, куда врезался после того, как его выбросило в горящем кресле прямо из кабинета. Рулоны дерна с травой, которые завезли для облагораживания территории, лежали метрах в сорока от здания КПП. Он прямо в них впечатался. Успел даже запомнить, как мгновенно истлевают травинки и дерн покрывается серо-бурой коркой. Но как он мог видеть саму вспышку? Он же сидел в кабинете, спиной к взрыву. Откуда эта четкая картина катящихся по земле БТРов и танков, окутанных черными струями гари? Он одновременно был и в кабинете, и высоко над ним, парящий, бесстрастно оглядывающий всю чудовищную картину. Он летел над адом, ощущая и горящую кожу, и плавные движения воздушного потока, который нес его высоко над собственным скрюченным телом, валяющимся среди обломков и языков пламени.