Результатом беседы стал визит к давнему другу Андрея Викентьевича. Друг сидел в офисе солидной фирмы, представился Владимиром Ильичом. Беседа с ним вышла более длительная и еще более предметная, поскольку и фирма оказалась не фирмой, и Ильич не бизнесменом. Саше показали фото, даже не несколько, наугад, а сразу одно фото. Хорошо сложенный мужчина лет 50, загорелый, улыбающийся, голубоглазый.
– Этот?
– Да, это он. Алекс.
– Ну, его мы хорошо знаем. Классический Джеймс Бонд. Все знают, что шпион, но ни у кого ручки не достают.
– А почему ж…
– Фигура неприкасаемая. Дипломатического статуса нет, но все равно неприкасаемая.
Товарищи молча посмотрели вверх, потом налили и выпили не чокаясь. Андрей Викентьевич наливал себе канадский виски, а друг – некую темную, остро пахнущую жидкость из длинной бутылки без этикеток. Егоров на предмет выпить застеснялся, и ему разрешили сделать себе чай из пакетика.
Дальше было проще. Через два звонка на третий капитану Егорову организовали перевод в некую кадрированную воинскую часть Московского военного округа. Про Алекса велели забыть, как будто это был сон. Сказано было уверенно и основательно.
Алекс действительно больше не звонил и не пытался встретиться.
Из Москвы Саша отправился сразу в свою ростовскую провинцию, на съемную квартиру, быстро собрал вещи, заехал в часть, отдал отношение и, толком ни с кем не прощаясь, убыл к новому месту службы. Нине сообщил, что его переводят в другое место и позже он ей напишет оттуда.
Служба на новом месте была более энергозатратна, но отношения в коллективе – на порядок здоровее. Каждый день тренировки, стрельба, полоса препятствий, рукопашка. Пару раз заезжал Андрей Викентьевич с другом, издалека махали Саше и, не останавливаясь, шли в штабной бункер. Сны, правда, периодически снились дурные, изматывающие. Он как мог пытался их забывать, но они приходили, особенно под утро, заставляя просыпаться еще до подъема и глубоко дышать, вентилируя голову.
Рано утром, когда небо было еще совсем темным, привычная уже далекая канонада вдруг стала намного громче и хаотичнее. В госпитале началась суета. На улице заурчали моторы, обильно пускающие в окна дизельные выхлопы. Мозг у капитана не хотел растормаживаться, поэтому он сперва лежал, привычно разглядывая потолок, потом сел на кровати, свесив ноги, и молча наблюдал, как санитары, толкая тесно стоящие кровати, выносят того, кто лежал ближе всего к дверям. Они цеплялись за стены и орали друг на друга, бестолково суетились. Раненый пытался хвататься одной рукой за край, все время поднимал забинтованную голову в попытках осмотреться, мычал глухо и однообразно. У него не было всей нижней челюсти и языка. В соседних палатах и коридоре были слышны крики, беготня, шум. Совсем рядом бахнуло так, что стеклопакет треснул наискосок, а освещение мигнуло и погасло. Санитары присели от неожиданности. Потом, чуть не опрокинув носилки, дернули их вперед, кое-как поставили наискосок, перегородив коридор, и бросились вон.
Сосед с сильно обожженным лицом, на котором выгорели глаза, чувствуя тревогу, вскочил сам, натыкаясь на спинки и углы, с первого раза попал в проем и сразу смешался с толпой таких же хромающих, стонущих, согнутых. Стоящие поперек движения носилки кто-то перехватил, но не понес, а просто задвинул под стенку. Заглянула медсестра Тоня, без халата, но с полным пакетом всевозможных флаконов и баночек, прижатых к груди. За спиной у нее висел рюкзак, тоже немалого объема.
– Ты чего сидишь? Бегом к машине, бегом, Егоров.
– Куда? Зачем?
– Да быстрей ты! – Марина сделала движение к нему, в палату, но ее кто-то толкнул, оттеснил, и она, махнув рукой, побежала вместе со всеми. Минут через 15 все стихло. Взревели на выезде со двора моторы «Уралов» и ушли в сторону шоссе. В наступившей тишине стали различимы негромкие стоны и невнятные жалобы из тех палат, где оставались лежачие и тяжелые. Не останавливаясь, подвывал человек без челюсти, брошенный в коридоре.
С улицы, помимо громыхающей где-то далеко канонады, отчетливо стали слышны редкие автоматные очереди. Несколько раз хлопнули гранаты. Потом совсем рядом заурчал двигатель, и громко, болезненно отдавая в уши, забил тяжелый пулемет.
Егоров добрался до распахнутой двери, выглянул. Двери почти все были открыты настежь. Кровати в коридоре почти все были пустыми, только дальше, ближе к лестнице, еще лежали люди. Он ощущал невероятную апатию ко всему на свете. Нервы, как щупальца, втянулись внутрь, движение в них замерло, ощущения притупились настолько, что весь мир представлялся помещенным за пределы толстой упругой оболочки, плотно отделяющей Сашу от него.
На непривычно тихой пустой лестнице послышались шаги. Мягкий дробный топот по деревянным ступеням. Снизу поднимались люди, много. Вскоре они вышли на неяркий свет, просачивающийся из окон поверх мешков. Это были военные. Впереди шел высокий сухощавый мужчина. Длинное загорелое лицо, прозрачные ярко-голубого цвета глаза. Плавная, несколько даже расслабленная походка человека, абсолютно свободного в своих поступках. Хорошо подогнанный бронежилет, каска снята и висит у пояса. Светлые мягкие волосы с обильной проседью, явно длиннее, чем это положено по уставу. Через плечо короткий автомат. Было ощущение, что Саша его где-то видел, но где, вспомнить не мог. Определенно – они встречались и даже говорили о чем-то важном, но неприятном. Память выдавала только чрезвычайно смутные образы без четких привязок.
За ковбоем шли все небольшого роста, смуглые, невысокие, все в касках по самые глаза. У некоторых на груди были шевроны с сине-жёлто-красным флагом и рогатым гербом на жёлтой полоске. Молдаване. Некоторые держали автоматы, но у большинства в руках были молотки, а оружие болталось сзади.
Самые разные молотки. С желтыми рукоятками, с красными, с простыми деревянными, с железными, из толстых труб или арматуры. Один из них, увидев Сашу, поспешно бросился вперед, пытаясь прикрыть высокого своим неуклюжим тельцем, вздернул автомат, но тот, не останавливаясь, протянул руку и просто отодвинул бойца назад.
Улыбнулся, подошел к капитану вплотную, встал, глядя на него сверху вниз. Лицо у американца (а это совершенно однозначно был американец) было фактурное: вокруг ярких глаз лучики морщинок, ямочки на щеках, крупная нижняя челюсть, жесткие складки. Крепкий, уверенный, знающий себе цену мужчина. Высокий смотрел без надменности и угрозы. Открыто смотрел, без вызова, даже с некоторым любопытством. Не отрывая от него взгляда, сделал жест для всех остальных, и те моментально рассосались по палатам.
Из-за того что в коридоре сразу стало тесно, Саше не было видно, что происходит там, вначале. Слышались короткие чавкающие удары, мычание, стоны. Военные негромко переговаривались между собой, сновали туда-сюда.
Двое без особой агрессии, не глядя на него, отстранили Егорова от прохода и прошли в палату. У одного в руке был молоток на длинной железной рукоятке. Второй качал на весу короткую граненую дубинку, сделанную из стального танкового пальца. Они синхронно прошли в разные углы и почти одновременно ударили. Громко хрупнула кость. Солдат перехватил рукоятку двумя руками и с усилием выдернул. Тело на кровати задергалось, утробно заурчало кишечником. Потянуло характерным запахом. Второй с высокого замаха резко опустил дубинку на лицо Сашиного соседа. Хрустнуло, будто сломали деревянную линейку. Человек глухо застонал. Дубинка поднялась еще раз и снова опустилась, на этот раз поперек глазниц. Снова хрустнуло. Человек словно бы зевнул протяжно, пытаясь втянуть в себя воздух. Его ударили третий раз, на этот раз по лбу. Звук был глухой, как будто палкой по пню. Тот, что был с молотком, сказал второму, с дубинкой, что-то укоризненное и указал на остальных. С ними закончили уже быстрее. Оба молдаванина вышли, деловито переговариваясь. В пустой палате стало тихо и слышно было, как сквозь матрас просочилась жидкость, дробной струйкой закапала на линолеум, образовав тонкий ручеек ярко-красного цвета, немедленно устремившийся к низкому порогу.
«Действительно, здание просело сильно на фасад, – подумал Егоров, – правильно санитарки жаловались. Вон уклон какой».
Молдаванин с молотком, насаженным на тонкую, но прочную рукоять из углепластика, запнулся о носилки, приткнутые к стене, наклонился, встретился взглядом с безгласным раненым. Выпрямился, коротко взмахнул своим инструментом. Звук был глухой, хрусткий. Человек на носилках содрогнулся, босая нога задрожала мелко. Молдаванин сноровисто уперся берцем ему в лоб и двумя руками, раскачивая рукоять, вытащил молоток из черепа. Посмотрел на американца, потом на Егорова, вопросительно ткнул в него пальцем. Высокий отрицательно помотал головой, что-то сказал, сопроводив слова жестом. Оба кивнули, и молдаванин, мягко подхватив капитана за локоть, повел вниз, на выход.
На улице было оживленно. У входа стоял бронеавтомобиль с длинной антенной с тихо работающим двигателем. С другой стороны госпиталя наискосок посреди дороги возвышался не то бронированный автобус, не то бронепоезд на колесах. Длинный корпус, узкие бойницы, угловатые обводы, крупные пятна камуфляжа, восемь пар колес, антенны. От этого мегалодона густо пахло разогретым железом. Из распахнутой дверцы бодро выпрыгивали разношерстные возбужденные молодые люди в гражданском с бело-сине-белыми повязками на рукавах. У некоторых были намотаны на шеи фанатские шарфы пестрой расцветки, но Егоров к футболу был абсолютно равнодушен, и чьи это были фанаты, осталось неизвестным. На первый взгляд оружия у них в руках не было, только у одного Саша заметил на поясном ремне широкий нож в пластиковых ножнах. Они всей гурьбой вошли в госпиталь, загремели по лестнице и коридорам, громко переговариваясь и матерясь.
Позади бронетрейлера стояла обыкновенная маршрутка, даже с номером рейса. За рулем сидел молодой парень лет восемнадцати. На дверцах наперекосяк наклеена синяя полоска изоленты. За маршруткой вдоль дороги стояли в ряд самосвалы. Между ними юрко шныряли оранжевого цвета пара мини-погрузчиков. Из домов частного сектора приземистые корявые мужики выволакивали крючьями трупы, курили неторопливо, ожидая, пока к ним подкатит погрузчик. На перекрестке, метрах в тридцати, громоздилась уже довольно солидная куча тел, а еще дальше, видимо, продолжалась зачистка: там визжали женщины, вразнобой бабахали одиночные выстрелы, играл однообразно мяукающий гангста-рэп в открытой кабине одного из грузовиков.