– Та понятно, чего там. Могилку, кстати, обнимет. Выходит, Яков, что есть у нас с тобой общий знакомец.
– Ты о чем?
– Так это мы того двухсотого с будочки цофовского разъезда снимали, паковали и на обмен везли. Капрал 132-й мотоманевренной бригады, фамилию не помню. Лет двадцать всего пацану – по накладной помню.
– Понятно…
– Работы тогда много выдалось, хорошо – морозы стояли, а то под конец уже пованивать начали, особо те, что порубанные, как этот.
– Ну так Манжула ж небось тогда «эфку» в окошко ему запулил.
– Не рассматривал, паковали наши эксгуматорщики и представители «миротворческого корпуса» с той стороны. Иришку с бывшего оутдора там встретил, работали вместе. Я ей как-то чуть не вдул, представляешь.
– В обстоятельствах Старозаводья это было бы простительно.
– Ты не понял. Ещё на службе, лет пять назад, роман у нас не случился. У нее сейчас муж на той стороне, дите или двое, не спрашивал.
– Так спросил бы, они ведь могли быть твоими детьми.
– Могли бы, но салат «Огонек» помешал.
– ?
– Стыдно рассказывать.
– Поздно, чувак, колись.
– Новогодний корпоратив в одной из структур Зализняка – рекламном агентстве Стасяна. Сам Стас мужик ничего, но системный пьяница формата «мистер 250».
– Это как?
– Двести пятьдесят – норма. Как стакан вискаря накопится в организме, то бесчувственное тело валится куда придется и лежит одинокой заветренной тушкой, как Ильич в Мавзолее.
– Есть такая порода счастливцев.
– И не говори! Начали чопорно, как положено – поздравительный адрес от Вени, прочувствованные слова местных подхалимов и все такое. Где-то через час-полтора вострубила третья белочка: Стасян стал напоминать очнувшегося от жизни идиота, и лысина, от самого калкана до бровей, налилась пурпуром. Генерального снесли в кабинет, и пошел тут настоящий праздник. А за пару месяцев до того в отдел наружки пришла новенькая. Ну, знаешь, такая стройненькая лисичка-сестричка с персиковыми ушками. Простая, компанейская и ни разу не тургеневская барышня. А у меня как раз с Аленой не ладилось – она хотела узаконить отношения, на пятом-то году совместной жизни, – свадьба, фата, все такое. Мне же казалось, что если она мне девушкой так мозг выносит, то что будет, когда паспорта проштампуют. Одним словом, разбежались мы тогда во второй или в третий раз. Формально – свободен. Иришка мне улыбалась коренными зубами, я ей тоже знаки какие оказывал, а тут корпоратив. Сели рядом, я джентльменю изо всех сил – шампусики там, салатики – и сам коней не гоню. Дальше танцы, кто-то воет, как собака, в караоке. Перекуры, туда-сюда, подхожу к туалету. Занято. А уже так нормальный зов природы – не откажешь. Жду. Открывается дверь и вылетает моя Иришка. Ошарашенно дернулась, глазами не к месту обоссавшейся собаки смазала по моей виноватой улыбке и юркнула мимо. В туалете, сквозь дезик, ощущается запашок свежего говнеца. В напольном чугунном унитазе… не помню, как называется… в трубе слива видно колечко оранжевого катяшка. И тут я вспоминаю, как подкладывал ей на старте банкета морковный салатик. Причем раз несколько передавал. Теперь салатик свернулся уютным калачиком в такой вот конфуз. Где-то на периферии сознания я понимаю, что девочки тоже неспроста в эту комнату ходят, но такая грубая реальность… Не заладились у нас тогда отношения.
– Бывает. Ну а в этот раз как пообщались?
– Никак. О чем мне с ней общаться? Она волонтер на стороне противника. Их армия расстреливает наши города. Она – враг. Топор ей в спину вместе с мужем, детьми и розовыми ушками!
– С Аленой разбежались?
– Да нет, сходились-расходились. Перед войной вроде окончательно расстались, даже наговорили друг дружке всяко-разного. А когда начались обстрелы, позвонила, рыдая: «Приедь, я с ума тут схожу!» Она ведь на Герсталя, это у них тогда летом по автобусной обстановке «Град» ударил – как раз у нее под окнами народ кусками пошматовало. Связь, слава богу, еще была – весь день звонил, до Героев Сталинграда только вечером добрался. На нее даже смотреть было больно. Я сбегал, она что-то приготовила, посидели, то да се. Она: «Останься, прошу…» Мне ее так жалко стало. Через пару месяцев, как во дворах многоэтажек на кострах стали еду готовить и воду через весь город на велосипедах возить, ее вещи к себе домой перевез. Представляю, как ей сейчас, изрыдалась вся, наверное.
– Дети есть?
– Нет. Вначале она аборт сделала. Потом еще один. А когда решилась, то сразу не получилось, надо было курс лечения пройти, а тут война. Без детей пока.
– Прости, обидеть не хочу, но то не у нее два аборта. То у вас – два мертвых ребенка…
– Наверное, ты прав. Да, прав. Мы думали об этом. Она потом хотела, а я… А я – дурак.
– Зато ждет тебя, молится, поди.
– А у тебя – семья?
– У меня? Да бросил я свою Тоньку. И Зайка не удержала.
– Нашел кого-то?
– Ну, не главное. Как бы это объяснить. Твои политологи сказали бы – разошлись у нас с Антониной культурные коды.
– Это как?
– Да как. Мы-то с Фабричного оба. Оно хоть и в городе уже полвека, а все одно поселок. Я с микрорайона, она – с Мертвоносовки.
– Чего?!
– Ну, с Генерала Ватутина – улица, что на кладбище ведет.
– А…
– Познакомились в проммашевском училище. Начали встречаться. Потом женились. Окончил я на «отлично», завод дал направление в машинститут. Уговорились, что я оканчиваю «вышку», а она работает. Потом она пойдет учиться, когда я закончу или приработок найду. Ну, пошла работа-учеба, потом Зойка родилась. Ясли-садики. Каждый раз ревела страшно, когда переводили из группы в группу. Вообще пока малая, такая резкая была. Помню, баба Христя ей под шубку в рукава резинки сделала, чтоб варежки не теряла. Ну, папка как-то раз забирал из садика и недосмотрел, что она одну лишь варежку просунула. Вышли на улицу, и тут Зайка увидела, что за ней что-то волочится. Не поняв, испугалась и как дала деру с таким визгом, что меня самого испугала. Летит-визжит, а за ней варежка на резинке гонится, как собачонка, только что за пятки не прикусывает. Так и жили – я учился, она работала. У меня своя тусовка, свои большие проблемы. У нее коллектив, маленький дом и семья. Тогда уж стали появляться непонятки меж нами. Как-то на новогоднем утреннике в садике вышел неприятный случай. Там был мальчик по прозвищу Ваня-Казюля из неблагополучной семьи. Ну, все родители сдали деньги на новогодний подарок, а его – нет. Вышел Дед Мороз со Снегуркой, все дела, стали раздавать коробки конфетные. Раз – и Зойке не хватило. Воспетка быстро сориентировалась, забрала у Вани и отдала доце. Ну, пришли мои девки домой, рассказывают. Я говорю Тоньке: «Сдурела?! Вот на фига?! Ну, отдали бы мальцу, что – бедно живем?! Я бы Зайке в два раза больше купил». Да и понял бы ребенок, даже тогда. А она вдруг уперлась: «Это чего ради я чужим голодранцам от собственного дитя отрывать должна?!» Разругались в пыль, но она так и не врубилась, из-за чего такая склока вышла…
– А родители что?
– А что родители? Батя у нее умер. Царствие небесное, хороший был мужик дядь Миша. Помню, как ни придет, перед порогом прокашляется, заходит и как ни в чем не бывало: «Ну, как вы тут, ежики?!» Долго умирал от своего силикоза грозовского, но все равно шутил. Как-то пришла медсестра клизму делать, подвесила эту грелку над кроватью, воткнула клистир, ну и ждет, пока стечет. А он загодя набрал воды полон рот из кружки и лежит – струйкой изо рта пускает. Бедную женщину чуть кондратий не хватил, как увидела тот прямоток. Баба Христя тяжело переживала его уход. И когда мы разводились, только головой качала. А была юморная. Раз привела Зойку из садика и спрашивает строго: «Воспитательница говорит, что ты целовалась с Толиком. Это правда?» Малая обреченно кивает. Христя зловещим тоном: «Все! Теперь у тебя будут глисты!»
– А твои?
– Да моим что?! Сын – отрезанный ломоть, своей жизнью живет. Внучку любят безумно. И, похоже, наш развод особо и не обсуждают. Общаются меж собой, в гости друг к дружке ходят. Зойка небось и сейчас уроки учит у одной из бабушек.
– Любишь дочь?
– Ну так зайчонок, как иначе. Все детство дурили малую. Года четыре было, решили санки подарить и спросили – хочет ли? Ребенок завелся. Ну, накидали договорных условий про слушаться и хорошо себя вести. Хотя никто ничего не исполнял, понятное дело, в новогоднюю ночь поставили подарок под елку. Утром слышим топот босых ног до туалета. Бах – встали ноги. Через мгновение назад, в два раза быстрей. Прыг к нам в постель и перепуганным шепотом Тоньку тормошит: «Мама! Санки!!!» На следующий год весной иду, вижу: передвижной зверинец в сквере «Проммаша». Прихожу домой. Тонька: «Поди погуляй с малой». Идем по дороге, я ей сказки рассказываю: мол, куда пойдем, чего бы ты хотела, а хочешь зверинец? Кто ж не хочет?! Ну, говорю, лады, сейчас наволшеблю тебе. Заходим за угол – бах! – ребенок остолбенел. Смотрит на зверинец, на папу – глазам не верит. Вот так наворожил зоопарк пятилетнему ребенку – до сих пор стыдно.
– А разошлись как?
– Как обычно. «Проммаш» уже на ладан дышал, мы со своего ЗПК раз за разом отгружали пресс-формы и другое железо на лом. Я следом сам ушел к металлистам. Она в один из цехов при кладбище: там вся Ватутина либо памятники делала, либо венки плела. Так и жили – Зойка то у одной бабушки, то у другой. Тонька утром бетон и крошку мраморную мешает, днем на полировальной машинке стоит, а вечером, когда уже сил нет меня ждать и любить, сериалы смотрит. А у меня служебный «фольксваген», Любаша из бухгалтерии и вообще совсем другая жизнь.
– Со скандалом ушел?
– Нет практически. Последней каплей была история с Джафаром. Ну, это я его так назвал. Сосед наш Макарыч… сейчас, поди, за Лося ротой командует… так вот он на своей «шестерке» как-то сбил собаку. Огромный волкодав, метис овчарки с носорогом. Сбил, значит, и привез ко мне. Выручай, дескать, Макариха вместе с собакой из дому сраной метлой погонит. Рассказывал, мол, пусть пару дней перележит, а там пристроим. Ну, говорю, заноси. Приходит Тонька. Видит, лежит песик – ровно на половину прихожей хватило. А тот уже отогрелся, очухался, переломанную лапу вдоль тела вытянул и тихонько урчит на входящих. Не рычит, но понятно, что лучше ей к нему не подходить. А у нас и так отношения были уже никуда. Ну, вечер она перетерпела. Утром встает, а там лужа от двери до двери и гора – я такую из себя не выдавлю. Короч, чтобы не утомлять: приехал Макарыч и забрал нас с Джафаром к своей матушке. Так началась моя новая жизнь. А старая… а старая поломалась, как сигарета в трясущихся руках. Через полтора года началась война. Я – здесь, Тонька в ополчении кашеварит, Зайка по очереди у бабушек в Фабричном.