– Понятно. Видитесь?
– С малой да, а с Тоней… ну, о чем нам с ней? Все ж переговорено.
– Она живет с кем-нибудь?
– Не знаю, не интересовался. Мы стали чужими, когда еще в одной постели спали.
– Везучий ты на самом деле. Дочь любит тебя, будет помнить.
– Как папка ее бросил? Мамка, как подрастет, подробностей расскажет про остальное.
– А может, и нет. Возможно, гордиться будет, ведь сама же воюет.
– Чувак! Ты не представляешь той обиды. Это тебе не «паркер» недостаточно золотой. Это, конечно, дар – превратить любимую в мегеру, но кому я нужен такой одаренный?
– Значит, отгорело у тебя к ней.
– Ото ж.
– На фронт бабы пошли. У меня Алена пыталась в Минвосстановлении работать, но не потянула.
– Что так?
– Нервы не выдерживали, срывалась. Раз ума хватило тайком от меня через линию фронта партию наркоты провезти, ну и нарвались. Там чуток и я, конечно, накосорезил: пришел как-то и рассказал ей за бойца Ильина из артбригады. Да спросил, не подумавши, кого из наших старых знакомых можно нагнуть на той стороне – лекарств добыть. Жалко его было, как никого. Попал этот пацан под фосфорную мину – обгорел от берцев до пояса, только что хвостик спереди чудом не пострадал, хотя пропалило ноги местами до костей и сухожилий. Пачка операций, пересадками кожи все руки, спину и живот с него сняли прямоугольниками. Однако вытянули наши врачи. При этом половину медикаментов НЗ на него израсходовали, а лечения там еще на пару месяцев минимум. И нужны обезболивающие. Край нужны, их вообще катастрофически не хватает, и это, как ты понимаешь, не аспиринчик. Они экономят, тянут как могут, колют ему в два раза реже, чем стоило бы, а он на стены лезет. Говорит, что если бы вставал, то уже из окна бы выбросился. Моя это дело услышала, втихаря на ус намотала, сама выяснила в клинике все назначения. Быстро списалась с кем-то по интернету на той стороне, и бывшие коллеги-бизнесюки ей все это дело прикупили. Но главное осталось – как доставить?! Я бы не пустил, понятное дело. Поэтому она типа «поехала к маме»: пристегнулась к евангелической миссии, сделала лицо попроще и рванула вместе с ними на Дивнозерский пропускной.
– Огонь-девка!
– Ага. Туда прошли без затей. Обратно в три, потому что в пять переход закрывается. А ей до места встречи сто километров в один конец. Она успевает, привозит короб лекарств, распихивает ампулы в сумку, по карманам, чуть ли не в трусы. Дом молитвы, машина волонтеров, сумки с вещами для беженцев – и вперед, на родину. На одном из блокпостов в двадцати километрах от перехода их тормозят пьяные гвардейцы: «Лежать-бояться! Кто-чего-куда-какие?! Все вон! Руки на машину! Документы! Вещи к осмотру!» А у нее около ста ампул. И мы ведь знаем, что с трех ударов прикладом по пальцам она расскажет: что это, кому именно и зачем. Она тоже не хуже нас с тобой все понимает. Однако евангелисты не в первый раз тут ездили. Во-первых, никто никуда не вышел. Во-вторых, они велели – велели, Яков! – пригласить к машине старшего. И в-третьих, сами начали петь гимны, или псалмы, что у них там положено в таких случаях петь. Нацики чуть выдохнули от такой резкости. Приходит старший. Как Алена рассказывала, такой себе жирдяй в камуфляже. Очередной неадеквашка с повернутыми вовнутрь глазами. Говорит, ощущала, как внутри его клокотала дикая ненависть и ему без разницы, на кого ее выплеснуть. Навел резкость: что да как? Объяснили, показали документы. Ведь это же протестантская миссия с какими-то международными гарантиями и соответствующими бумагами, как раз для таких вот бабуинов, прикрутивших себе точку на дороге. Тот с пьяных глаз еще попытался быковать, что-то пырхнул напоследок, но пастор с вежливой улыбкой патологоанатома тихо спросил: «Горя ищешь?» Нацик потупил для приличия, вернул документы и отсалютовал им напоследок: «Слава нации!» В бусике молчание. Тот набычился и снова, уже с наездом: «Слава нации!» Молчание. Он начинает звереть. Вновь подошел к машине, положил ствол в оконный проем и цедит: «Отвечать надо – слава героям! Понятно?!» Отошел от машины, гаркает: «Слава нации!» И тут миссия, прекрасно поставленными голосами, слаженным хором в ответ: «Слава Богу!» Тот моргнул полтора раза, посмотрел на подельников на блокпосте и, махнув рукой, обреченно вымолвил: «Ну ладно тогда… Счастливо!» Алена по возвращении всосала залпом полбутылки конины. Потом всю ночь по очереди обнималась с унитазом и колотилась в холодном поту под двумя зимними одеялами.
– Спасли парня?
– Да, но ходит с двумя костылями. И не факт, что когда-нибудь пойдет без них.
– А девка-то твоя – огонь…
– Да кто спорит.
– Она у тебя боговерующая, что ли?
– Кто? Алена?! Да как обычно, пару раз в год на праздники бегает в церковь возле дома.
– Ты и столько не ходишь?
– Да я по работе обычно. Одним словом, верую, конечно, но сам.
– Да… понятно. И я такой. Тоже вот – не верил. Баба Христя – та Зойку с детства учила. Говорит ей: «Если что – ты, внученька, у Бога проси». Заечка ей: «Не знаю, что просить у Бога…» Та в ответ: «Попроси, внученька, чтобы молитва всегда сполнялась». – «Ты че, ба?! Какая молитва?!» – «Ну, „Отче наш“, например…»
– А что бы ты сейчас просил?
– Ну, дать возможность подмыться, трусы свежие, чтобы если что – в морге не краснеть перед санитарами.
– Я серьезно!
– Я тоже. В наших условиях умереть, не обосравшись, – уже достижение.
– Это понятно, а по жизни?
– По жизни… Знаешь, чувак, наверное, чтобы Тонька поняла и простила. Не за баб моих, не за то, что бросил. Поняла – почему. Поняла, как я Зойку люблю. Чтобы зла не держала и душу себе не рвала. Хорошая она баба. Мать преданная и жена была верная. Это я предал – не вытянул я ее вслед за собой. А не вытянув, поменял на свою новую жизнь, где ей уже не было места. И бросил…
– А я бы за Игорька попросил…
– Это кто?
– Мальчик из первого детдома.
– Если не хочешь – не рассказывай.
– Да там нечего рассказывать толком. Оно где-то под небом сидело и вот только сейчас до сердца упало. Работали от министерства новогодние утренники по детдомам. Считай, меньше месяца назад. Подрядился в Дед Морозы. Алену взял Снегуркой. Начали работать утренник – детвора визжит от восторга. Они все лето и осень в подвале просидели, еще не отошли толком, от хлопка дверью падают на пол и, как учили, ручками головы закрывают. Отработали здорово, вдохновенно выступили, раздаем подарки от Минвосстановления. Малышня лезет на руки и обниматься. Одна девочка говорит Алене, что та очень красивая. Моя как-то сдерживается, начинает задирать голову и ловить потекшую тушь. И тут меня как током.
– Ну?! Говори…
– Мальчик. Маленький совсем, лет пять. Обнимает за ногу и вдруг обреченно, не надеясь, говорит: «Забери меня».
– И дальше?..
– И все, мы уходим. Говорим с Аленой, пьем на кухне коньяк. Опять говорим, опять пьем и… ничего не делаем. Потому что сложно. Потому что война. Потому что не знаем, что будет завтра. Потому что сегодня я уже в «чистовой», а она там рыдает на моем диване, а ребенок в детдоме и ждет Дедушку Мороза, суку конченую. И звать его Игорек. И он – самый добрый и ласковый мальчик в группе – каждый день спрашивает у нянечек, найдут ли ему маму и папу. А я лично знаю всех зампредов и всех министров. А я мог в любой день подойти, объяснить и забрать пацана, минуя любые процедуры и любую волокиту. И был бы у Игорька дом, и была бы у него мама. И хрен тогда на того несостоявшегося отца, которого не сегодня завтра грохнут, как собаку. Но я этого не сделал по тысяче убедительных «но». И уже не сделаю. И вот я здесь. Алена без пяти минут вдова, а Игорек спрашивает, где его родители. Возможно, судьба три раза пыталась подарить мне сына. Двоих мы убили в абортарии, а от третьей попытки отвернулись в детдоме.
– Марк, я тебе не судья.
– Мне судьи не нужны, мне бы самому себя простить…
Глава 4
В полной темноте слышен приглушенный разговор. Голоса прерывает лязг открываемой металлической двери, и в темноту врывается чехарда вспышек ручных фонарей. Видны тени. Сквозь решетку камеры бьют всполохи автоматных очередей, раздается грохот. Лязгает железная дверь. Тени исчезают. Слышен затихающий хрип. Кромешная тьма.
И вдруг откуда-то сверху звучит слабенький голосок: «Папа! Папочка! Слышишь?! Пойдем домой».
– Что?!
– Это я, папочка. Игорек.
– Боже! Что ты тут делаешь?!
– Детдом разбомбили, я за тобой. Пойдем, папочка.
– А мама?!
– Мамочка потом придет, не волнуйся. Идем, нам пора.
– Эй, ребята… а я?!
– Дядь Яша! Подожди. Совсем чуточку осталось.
Сквозь зарешеченное окно из стеклоблоков начало проглядывать сереющее зимнее небо. На полу крошечной камеры лежало обнаженное окровавленное тело…
Декабрь 2015 – январь 2016, светлый день Рождества Христова. Луганск, ЛНР