притча, а не реалистическая история.
Патти чувствовала себя странно с бокалом вина в присутствии Уолтера, потому что он абсолютно не пил, но у нее было лихое настроение, и она довольно быстро залила в себя довольно много.
– Сними очки, – сказала она.
– Нет. Тогда я не буду тебя видеть.
– Ничего. Это всего лишь я. Просто Патти. Сними.
– Но мне нравится видеть тебя! Я люблю смотреть на тебя!
Их глаза встретились.
– Поэтому ты хочешь, чтобы я переехала к тебе? – спросила Патти.
Он покраснел.
– Да.
– Тогда, может, взглянем на твою квартиру, чтобы я решила?
– Сейчас?
– Да.
– Ты не устала?
– Нет, я не устала.
– А как твое колено?
– Мое колено в порядке, спасибо.
Она наконец-то думала только об Уолтере. Если бы ее спросили тогда, когда она ковыляла по Четвертой улице, вдыхая мягкий, соблазнительный майский воздух, надеется ли она столкнуться в квартире с Ричардом, Патти ответила бы отрицательно. Она хотела секса немедленно, и будь у Уолтера была хотя бы капля здравого смысла, он бы повернул обратно, услышав за своей дверью бурчание телевизора – увел бы ее куда-нибудь, куда угодно, хоть в ее комнату. Но Уолтер верил в настоящую любовь и, очевидно, боялся делать следующий шаг, не будучи уверенным во взаимности. Он привел Патти в квартиру. В гостиной, положив босые ноги на кофейный столик, сидел Ричард. На коленях у него лежала гитара, рядом на диване валялся блокнот на спирали. Он смотрел какой-то фильм о войне, пил пепси из огромной бутылки и сплевывал табак в банку из-под томатного соуса. В остальном в комнате царил образцовый порядок.
– А я думал, ты на концерте, – сказал Уолтер.
– Дерьмо, а не концерт, – ответил Ричард.
– Это Патти, помнишь ее?
Патти застенчиво проковыляла на передний план.
– Привет, Ричард.
– Патти, которая считается невысокой.
– Это я.
– И все-таки ты довольно высокая. Рад, что Уолтеру удалось наконец затащить тебя сюда. Я уж боялся, что этого никогда не произойдет.
– Патти думает пожить здесь летом, – вмешался Уолтер.
Ричард приподнял брови:
– В самом деле?
Он был тоньше, моложе и сексуальнее, чем запомнилось Патти. Как это ни ужасно, но внезапно ей захотелось сказать, что все это не так, что она вовсе не думала переезжать к Уолтеру или переспать с ним сегодня. Но, стоя здесь, глупо было отрицать очевидное.
– Я ищу квартиру поближе к спортзалу, – объяснила она.
– Конечно. Очень разумно.
– Она хотела взглянуть на твою комнату, – сказал Уолтер.
– Там сейчас не прибрано.
– Ты так говоришь, как будто там хоть иногда бывает прибрано, – радостно рассмеялся Уолтер.
– Случаются периоды относительной прибранности, – ответил Ричард и выключил телевизор пальцем ноги. – Как поживает твоя подружка Элиза? – спросил он у Патти.
– Она мне больше не подружка.
– Я же тебе говорил, – заметил Уолтер.
– Хотел услышать из первых рук. Она совершенно двинутая, правда? Сначала это не бросалось в глаза, но потом… Потом бросилось.
– Я совершила ту же ошибку, – призналась Патти.
– Только Уолтер сразу же все понял. Все об Элизе. Неплохое название.
– У меня было преимущество – она возненавидела меня с первого взгляда, – сказал Уолтер. – Мне было лучше видно.
Ричард захлопнул блокнот и сплюнул в банку коричневую кашицу.
– Я вас оставлю, дети мои.
– Над чем ты работаешь? – спросила Патти.
– Обычная херня, которую невозможно будет слушать. Пытался придумать что-нибудь с этой телочкой, Маргарет Тэтчер. Новый английский премьер-министр.
– “Телочка” звучит как-то притянуто по отношению к Маргарет Тэтчер, – сказал Уолтер. – “Дама” больше подходит.
– А тебе как “телочка”? – обратился Ричард к Патти.
– Да я вообще не из придирчивых, – ответила она.
– Уолтер утверждает, что так говорить нельзя. Он говорит, что это унизительно, хотя, по моему опыту, телки обычно не против.
– Звучит так, как будто ты еще в шестидесятых.
– Звучит так, как будто этот неандерталец еще с дерева не слез, – сказал Уолтер.
– У неандертальцев, по слухам, были прочные черепушки.
– Как и у быков, – заметил Уолтер. – И прочих жвачных животных.
Ричард рассмеялся.
– По-моему, сейчас уже никто не жует табак, кроме бейсболистов, – вмешалась Патти. – На что это похоже?
– Можешь попробовать, если есть желание блевануть, – сказал Ричард, вставая. – Я пошел. Оставляю вас, ребятки, наедине.
– Стой, я хочу попробовать, – сказала Патти.
– Это не лучшая твоя идея, – предупредил ее Ричард.
– Нет, я правда хочу.
То настроение безвозвратно ушло, и теперь ей было интересно, сумеет ли она удержать Ричарда. Ей наконец представилась возможность продемонстрировать то, что она пыталась объяснить Уолтеру с вечера их знакомства, – она недостаточно хороша для него. Разумеется, Уолтеру тоже представилась некая возможность – сорвать очки, принять демонический облик и изгнать соперника. Но Уолтер, как обычно, хотел, чтобы все было как хочет Патти.
– Дай ей попробовать, – сказал он.
Патти благодарно улыбнулась:
– Спасибо, Уолтер.
У табака был ментоловый вкус, и она тут же обожгла десны. Уолтер принес ей кофейную кружку для сплевывания, и Патти, как объект исследования, присела на диван, ожидая, пока подействует никотин, и наслаждаясь всеобщим вниманием. Но Уолтер порой поглядывал на Ричарда, и у нее вдруг заколотилось сердце: она вспомнила убежденность Элизы в том, что Уолтер по-особенному относился к своему другу; вспомнила ее ревность.
– Ричард восхищается Маргарет Тэтчер, – сказал Уолтер. – Он считает, что она олицетворяет собой капиталистическую “избыточность”, которая неизбежно приведет к падению капитализма. Думаю, Ричард пишет любовную балладу.
– Ты меня знаешь, – протянул Ричард. – Любовная баллада для волосатой дамочки.
– Мы пока не пришли к согласию по поводу вероятности марксистской революции, – объяснил Уолтер.
– М-м, – сказала Патти и сплюнула.
– Уолтер считает, что либеральное государство способно к саморегуляции, – сказал Ричард. – Он считает, что американская буржуазия с энтузиазмом примет все возрастающие ограничения их персональных свобод.
– У меня есть куча крутых идей для песен, а Ричард их почему-то все отвергает.
– Песня про экономичное топливо. Песня про общественный транспорт. Песня про национальную систему здравоохранения. Песня про налог на детей.
– Эти темы – белое пятно на карте рок-музыки, – заявил Уолтер.
– Два ребенка хорошо, а четыре – плохо.
– Два ребенка хорошо, а без них – еще лучше.
– Уже вижу, как толпы выходят на улицы.
– Тебе просто надо приобрести мировую известность, – сказал Уолтер. – Тогда тебя послушают.
– Запишу, чтобы не забыть. – Ричард повернулся к Патти: – Ты как?
– М-м! – ответила она, сплевывая в кофейную кружку. – Я, кажется, поняла, что ты имел в виду, говоря про “блевануть”.
– Попробуй не загваздать диван.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Уолтер.
Комната плыла и пульсировала.
– И тебе это нравится? – спросила Патти у Ричарда.
– Нравится.
– Как ты себя чувствуешь? – повторил Уолтер.
– Нормально. Главное – не шевелиться.
На самом деле ее сильно тошнило. Делать было нечего – приходилось сидеть на диване и слушать беззлобную перебранку Уолтера с Ричардом о политике и музыке. Уолтер с энтузиазмом продемонстрировал ей пластинку “Травм” и уговорил Ричарда проиграть сначала одну сторону, а потом и вторую. Первой шла песня “Ненавижу солнце”, которую она слышала осенью в клубе и которая сейчас казалась точным звуковым эквивалентом никотинового передоза. Хотя громкость была минимальная (стоит ли говорить, что Уолтер патологически стремился не беспокоить соседей), музыка вызывала у Патти жуткое, тошнотворное чувство. Слушая ужасающий баритон Ричарда, она чувствовала на себе его взгляд и понимала, что совершенно правильно истолковывала то, как он смотрел на нее в предыдущие встречи.
Около одиннадцати часов Уолтер начал неудержимо зевать.
– Прости, – сказал он. – Я отведу тебя домой.
– Я сама дойду. Если что, буду отмахиваться костылями.
– Нет, – сказал он. – Мы поедем на машине Ричарда.
– Нет, тебе пора спать, бедный ты, бедный. Может, Ричард меня отвезет? Согласишься на это ради меня?
Уолтер закрыл глаза и печально вздохнул, словно переступая через себя.
– Конечно, – сказал Ричард. – Я тебя отвезу.
– Сначала пусть посмотрит твою комнату, – пробормотал Уолтер, не открывая глаз.
– Добро пожаловать. Порядок говорит сам за себя.
– Мне понадобится экскурсовод, – со значением посмотрела на него Патти.
Стены и потолок комнаты были выкрашены в черный цвет, и панковская разруха, которую Уолтер свел на нет в гостиной, здесь цвела пышным цветом. Повсюду валялись пластинки и конверты от них, а также пустые заплеванные банки; пейзаж дополняли несколько гитар, переполненные книгами полки и кровать со смятыми черными простынями – было интересно и почему-то не противно думать о том, что на этих простынях происходило яростное стирание Элизы.
– Жизнерадостный цвет! – прокомментировала Патти.
Уолтер снова зевнул.
– Я это, разумеется, перекрашу.
– Если Патти не предпочитает черный, – заметил Ричард, стоя в дверях.
– Никогда об этом не думала, – ответила она. – Черный – это интересно.
– По-моему, очень успокаивающий цвет, – сказал Ричард.
– Так ты уезжаешь в Нью-Йорк.
– Да.
– Круто. Когда?
– Через две недели.
– О, я тоже в это время еду туда же. У родителей двадцать пятая годовщина свадьбы. Планируется какое-то омерзительное Празднество.
– Ты из Нью-Йорка?
– Уэстчестер.
– Я тоже. Хотя, видимо, из другой его части.
– Мы жили в пригороде.
– Определенно это не Йонкерс.
– Я кучу раз проезжала там на автобусе.