Она изучала скудный ассортимент американского пива, предлагаемый кооперативным магазином в Фен-Сити, – “Миллер”, “Курс”, “Будвайзер” – и пыталась сделать выбор. Держала в руке упаковку из шести банок, словно пытаясь предугадать, что будет, если она их все выпьет. Ричард сказал ей притормозить с выпивкой, ему было противно видеть ее пьяной. Она вернула упаковку на полку и потащилась в менее опасные отделы магазина, но сложно планировать ужин, если тебя тошнит. Она вернулась к пиву – как птичка, насвистывающая один и тот же мотив. Банки были разрисованы по-разному, но все содержали одно и то же слабоалкогольное бюджетное пиво. Можно было доехать до Гранд-Рэпидс и купить нормальное вино. Можно было ничего не покупать и вернуться домой. Но что тогда будет? Сомнения утомили ее: она предчувствовала, что любой выбор не принесет достаточно удовольствия или облегчения, чтобы оправдать это мучительное сердцебиение. Другими словами, она понимала, что это такое – несчастье. И все же теперь автор завидует Патти, стоящей в кооперативном магазине Фен-Сити и наивно полагающей, что дно уже достигнуто, что все так или иначе разрешится в следующие пять дней.
Ее паралич привлек внимание юной щекастой кассирши. Патти послала ей безумную улыбку и пошла за завернутым в полиэтилен цыпленком, пятью уродливыми картофелинами и вялым луком-пореем. Тяжко будет вынести эту муку трезвой, подумала она, но пьяной будет еще хуже.
– Я зажарю цыпленка, – сообщила она Ричарду, вернувшись домой. Опилки осели на его волосах и бровях, прилипли к широкому потному лбу.
– Прекрасно.
– Отличная веранда! Очень красиво. Как думаешь, сколько тебе осталось?
– Примерно пару дней.
– Если тебе пора в Нью-Йорк, мы с Уолтером можем и сами закончить. Ты же вроде хотел вернуться к этому времени.
– Хотелось бы закончить, – сказал он. – Это пара дней, не больше. Или тебе хочется остаться одной?
– Остаться одной?
– Ну, в смысле, тут же шумно.
– Нет-нет, я люблю строительный шум. Почему-то успокаивает.
– За исключением соседского.
– Ну, это другое, этих соседей я ненавижу.
– Ясно.
– Я, пожалуй, займусь цыпленком.
Видимо, голос ее подвел, потому что Ричард слегка нахмурился:
– Все нормально?
– Нет-нет, все отлично. Я люблю сюда приезжать. Люблю это место. Это лучшее место в мире. Проблемы никуда не деваются, сам понимаешь. Но мне нравится здесь просыпаться. Дышать этим воздухом.
– Я имел в виду – ты не против, что я здесь? Все нормально?
– Что ты! Боже мой. Не против, конечно. Ты же знаешь, как Уолтер тебя любит. Мы с тобой так долго дружим, но так мало говорили. Отличная возможность. Но ты действительно можешь ехать, если тебе нужно в Нью-Йорк. Я же привыкла жить тут одна. Все в порядке.
Потребовалось довольно много времени, чтобы довести эту речь до конца. Затем последовала краткая пауза.
– Я просто пытаюсь понять, что ты говоришь на самом деле, – сказал Ричард. – Хочешь ты меня тут или нет.
– Боже, – сказал она. – Я же только об этом и говорю, нет? Я же сказала.
Она видела, что его терпение, отпущенное на Патти, на женщин, заканчивается. Он поднял с пола тяжелую доску:
– Закончу здесь и поплаваю.
– Там холодно.
– С каждым днем чуть-чуть теплей.
Вернувшись домой, она позавидовала Уолтеру – тот мог сказать Ричарду, что любит его, и не желать при этом ничего разрушительного, всего лишь взаимной любви. Как все просто у мужчин! Она же чувствовала себя неподвижной жирной паучихой, которая год за годом выжидает и плетет свою сухую паутину. Внезапно ей стали понятны былые чувства девочек из колледжа, которых возмущала непринужденность обращения Уолтера с Ричардом и раздражало его назойливое присутствие. На мгновение она увидела Уолтера глазами Элизы.
Может быть, и мне придется, может быть, может быть, повторяла она себе, ополаскивая цыпленка, и тут же уверяла себя, что вовсе не это имела в виду. С озера донесся плеск, и она увидела, как Ричард плывет из тени деревьев к золоту пополуденного солнца. Если он и правда ненавидел солнце, как утверждал в своей старой песне, нелегко ему приходилось в северной Миннесоте в июне. Дни длились так долго, что казалось удивительным, что у солнца не кончается топливо. Что оно все горит и горит. Она поддалась искушению ухватить себя между ног, попробовать воду и отшатнуться, вместо того чтобы тоже пойти плавать. Я жива? У меня есть тело?
Картофелины были нарезаны странными линиями и напоминали какую-то геометрическую головоломку.
Ричард принял душ и вошел на кухню в старой футболке без надписей – пару десятилетий назад она была ярко-красной. Волосы ненадолго покорились и, как в молодости, сияли черным блеском.
– Ты изменилась с зимы, – заметил он.
– Нет.
– То есть – нет? У тебя другая прическа, и ты отлично выглядишь.
– Да ладно, другая. Совсем чуть-чуть другая.
– И наверное, чуть-чуть поправилась.
– Нет. Ну, немножко.
– Тебе идет. Так лучше, чем совсем тощей.
– Это ты пытаешься изящно намекнуть, что я разжирела?
Он закрыл глаза и скорчил гримасу, словно пытаясь взять себя в руки. Затем открыл глаза и поинтересовался:
– Откуда все это дерьмо?
– А?
– Ты хочешь, чтобы я уехал? В этом дело? Ты все время так себя странно ведешь, что мне кажется, что я тебя достал.
Жареный цыпленок пах знакомо – что-то такое ей раньше доводилось есть. Она помыла и вытерла руки, порылась в недоделанном шкафчике и нашла там бутылку кулинарного хереса, всю в строительной пыли. Она налила херес в стакан и села на стол.
– Честно? Рядом с тобой я нервничаю.
– Не надо.
– Ничего не могу поделать.
– У тебя нет причин.
Этого ей слышать как раз не хотелось.
– Я только стаканчик выпью, – сказала она.
– Ты что-то путаешь. Мне плевать, сколько ты пьешь.
Она кивнула.
– О’кей. Приятно знать.
– Ты все это время хотела выпить? Е-мое. Пей.
– Я и пью.
– Странная ты. Это комплимент, если что.
– Принимается.
– Уолтеру очень повезло.
– Вот тут нестыковка. Он, кажется, уже так не считает.
– Считает, уж поверь мне.
Она потрясла головой:
– Я хотела сказать, что мои странности вряд ли ему нравятся. Хорошие странности ему по душе, но плохие – не особенно, а именно они ему в основном и достаются в последнее время. Я хочу сказать – есть своя ирония в том, что ты как раз не против плохих странностей, но ты не мой муж.
– Тебе бы не понравилось быть мой женой.
– Это был бы кошмар. Наслышана.
– Очень жаль, что наслышана. Хотя ничего удивительного.
– Уолтер мне все рассказывает.
– Разумеется.
На озере утка крякала о чем-то своем. Утиные гнезда скрывались в зарослях тростника у дальнего берега.
– А Уолтер тебе рассказывал, что я порезала Блейку шины?
Ричард приподнял бровь, и Патти рассказала ему всю историю.
– Вот это да! – с восхищением выдохнул он.
– Ужас какой-то, да?
– А Уолтер знает?
– Хм. Хороший вопрос.
– Я так понимаю, ты ему не все рассказываешь.
– Господи, Ричард, да я ему вообще ничего не рассказываю.
– А зря. Может статься, что он знает о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.
Она набрала полную грудь воздуха и поинтересовалась, что же такого Уолтер о ней знает.
– Он знает, что ты несчастлива, – сказал Ричард.
– Ну, тут особой проницательности не нужно. Что еще?
– Он знает, что ты винишь его в том, что Джоуи уехал.
– Ах, это, – сказала она. – Это я ему более-менее говорила. Не считается.
– Ладно. Может, ты мне тогда расскажешь? Чего не знает о тебе Уолтер – если не считать, что ты потрошитель шин?
Размышляя над ответом, Патти вдруг ощутила пустоту своей жизни, пустоту своего гнезда и бессмысленность существования – теперь, когда дети разлетелись кто куда. Херес нагнал на нее тоску.
– Спой мне, пока я накрываю на стол. Споешь?
– Не знаю, – сказал Ричард. – Это как-то странно.
– Почему?
– Не знаю. Просто ужасно странно.
– Ты же певец. Ты всю жизнь поешь.
– Мне казалось, что тебе не особо нравятся мои песни.
– Спой мне “Темную сторону бара”. Мне она нравится.
Он вздохнул, опустил голову, скрестил на груди руки и, казалось, заснул.
– Что такое?
– Я, наверное, уеду завтра, если ты не против.
– Ладно.
– Там работы дня на два, не больше. Верандой уже можно пользоваться.
– Ладно. – Она встала и поставила стакан из-под хереса в раковину. – Можно все же узнать, почему? Мне нравится, что ты здесь.
– Так будет лучше.
– Ладно. Как хочешь. Цыпленку еще готовиться минут десять, так что можно накрывать на стол.
Он не двинулся с места. Последовала пауза.
– Эту песню написала Молли. Я не имел права ее записывать. Это было свинство с моей стороны. Продуманное, расчетливое свинство.
– Очень печальная и красивая песня. А как надо было поступить? Забыть ее?
– Ну да. Не использовать. Это было бы правильно.
– Мне очень жаль. Вы так долго были вместе.
– Ну, и были, и не были.
– Я знаю. Но все же.
Он размышлял о чем-то, пока она накрывала на стол, мешала салат и резала цыпленка. Патти казалось, что она не голодна, но, съев первый кусочек, она вспомнила, что не ела со вчерашнего вечера, а проснулась в пять утра. Ричард тоже принялся за еду, молча. До определенного момента молчание было многозначительным и волнующим, а потом вдруг стало утомительным, неловким. Она убрала со стола, выбросила объедки, помыла посуду и увидела, что Ричард вышел на террасу покурить. Солнце наконец село, но было еще светло. Да, подумала она, лучше ему уехать. Лучше, лучше, лучше.
Она вышла к нему.
– Пойду прилягу и почитаю.
Ричард кивнул.
– Хорошо. Увидимся утром.
– Вечера здесь такие долгие, – сказала она. – Свет не хочет уходить.
– Здесь было здорово. Спасибо вам.
– Это все Уолтер. Мне не пришло в голову тебя пригласить.