вки в нормативные акты и налоговый кодекс, чтобы сделать возможным добычу природного газа в Аппалачах. После чего Вин стал скупать права на выработку недр, но не только в Вайоминге, но и в других частях Западной Вирджинии, некоторые из которых были уже выработаны или вовсе никогда не имели угля. Эти закупки, казалось бы, бесполезных прав вызвали бы протесты, сказал Уолтер, если бы Вин не убедил всех, что занимает место для будущих заповедников треста.
– Короче говоря, – продолжила Лалита, – он использовал нас как прикрытие.
– Не следует, впрочем, забывать, – вставил Уолтер, – что Вин действительно любит птиц и очень много делает для лесного певуна.
– Он просто хотел получить свой пакетик с подарками, – сказала Лалита.
– И выходит, что пакетик немаленький. Все это пока что не попало в зону общественного внимания и ты мог ничего об этом не слышать, но Западная Вирджиния будет вся на хрен выбурена. Пока мы здесь сидим, там уничтожаются сотни тысяч акров земли, которая, как мы считали, будет навеки сохранена. Если говорить о фрагментации и разобщении, то это так же плохо, как все, что делает угольная индустрия. Когда ты получаешь права на выработку недр, это дает тебе практически полную свободу действий, даже на общественной земле. Можно строить дороги, бурить источники, сутки напролет шуметь оборудованием и сверкать огнями.
– А тем временем права, принадлежащие вашему боссу, внезапно сильно подорожали, – сказал Кац.
– Точно.
– А он продает землю, которую якобы покупал для вас.
– Часть ее, да.
– Офигеть.
– Ну, он все еще тратит кучу денег. И он собирается предпринять меры, чтобы смягчить негативные последствия от бурения там, где права еще принадлежат ему. Но ему придется продать кучу прав, чтобы покрыть огромные расходы, которых мы надеялись избежать, если бы общественное мнение было на нашей стороне. Короче, он и не собирался вкладывать в трест столько, сколько я полагал.
– Другими словами, вас надули.
– До некоторой степени. Птичий заповедник у нас будет, но меня надули. И пожалуйста, не обсуждай это ни с кем.
– И что это все значит? – спросил Кац. – Ну, кроме того, что я был прав и дружба с Бушем действительно означает переход на сторону зла.
– Это значит, что мы с Уолтером стали наемными бандитами, – ответила Лалита, продолжая странно сверкать глазами.
– Не бандитами, – торопливо запротестовал Уолтер. – Не говори так. Мы не бандиты.
– Вообще-то бандиты.
– “Бандиты” у вас тоже отлично звучат, – обратился Кац к девушке.
– Нам по-прежнему нравится Вин, – сказал Уолтер. – Он уникальный человек. Мы просто решили, что, раз уж он с самого начала не был с нами честен, нам тоже не обязательно быть с ними честными.
– Мы хотим показать вам кое-какие карты и графики, – сказала Лалита, копаясь в своем портфеле.
“Уолкерс” наполнила первая волна посетителей: водители грузовиков и копы из полицейского участка за углом наводнили столики и заблокировали подход к барной стойке. На улице, где никак не заканчивался долгий предвесенний февральский день, скапливалась пятничная пробка. В параллельной вселенной, окутанной дымкой нереальности, Кац по-прежнему стоял на крыше дома на Уайт-стрит, целеустремленно заигрывая с цветущей Кейтлин. Сейчас она казалась не стоящей усилий. Хотя на природу Кацу было плевать, он завидовал Уолтеру, который решил сразиться с дружками Буша, этими мерзкими ублюдками, и попытаться обыграть их в их собственной игре. По сравнению с производством жвачки или строительством это казалось очень интересным занятием.
– Для начала я согласился на эту работу, – поделился Уолтер. – Я просто спать по ночам не мог. Не мог терпеть того, что происходит со страной. Клинтон вообще ничего не сделал для окружающей среды. Ни хрена. Он хотел, чтобы все плясали под Fleetwood Mac. “Не переставай думать о завтрашнем дне”? Да херня это все. О природе завтрашнего дня он точно не думал. А Гор был слишком тюфяком, чтобы поднять зеленый флаг, и слишком милягой, чтобы по-настоящему сражаться во Флориде. В Сент-Поле мне было еще терпимо, но мне все время приходилось ездить по штату по работе, и каждый раз, когда я выезжал за пределы города, мне словно кислоту в лицо плескали. Застройка низкой плотности, она же фрагментация, – хуже всего. И повсюду внедорожники, снегоходы, гидроциклы, мотовездеходы, двухакровые лужайки. Гребаные зеленые одновидовые, вычищенные химикатами лужайки.
– Я нашла карты, – сказала Лалита.
– Да, здесь хорошо виден процесс фрагментации. – Уолтер протянул Кацу две ламинированные карты. – На первой – состояние среды на 1900 год, на второй – на 2000-й.
– Экономический рост, ясно, – заметил Кац.
– Застройка проводилась абсолютно бессмысленно. Если бы все не было так фрагментировано, нам бы хватило места для обустройства других видов птиц.
– Об этом приятно помечтать, согласен, – согласился Кац. Оглядываясь назад, было ясно, что все предвещало, что его друг станет одним из тех, кто таскает с собой брошюрки и проспекты на все случаи жизни. Но его по-прежнему удивляло, в какого злобствующего типа Уолтер превратился за последние два года.
– Вот из-за этого я по ночам и не спал, – сказал Уолтер. – Из-за фрагментации. Эта проблема есть везде. Как интернет или кабельное телевидение – нет никакой централизации, никакого общественного соглашения, в воздухе просто носятся мириады частичек отвлекающего шума. Невозможно уже просто сесть и нормально поговорить – вокруг сплошной дешевый мусор и дерьмовое развитие. Все настоящее, подлинное, честное отмирает. С интеллектуальной и культурной точки зрения мы скачем по миру как бильярдные шары, возбуждаемые ближайшими случайными раздражителями.
– В интернете есть неплохая порнушка, – вставил Кац. – Мне говорили.
– В Миннесоте мне не удавалось добиться никакой системности. Мы просто собирали разрозненные кусочки. В Северной Америке обитает примерно шесть сотен видов птиц, и треть из них страдает от фрагментации. Идея Вина заключалась в том, что, если две сотни богачей выберут по одному виду птиц каждый и оградят от фрагментации их ареалы обитания, мы сумеем спасти их всех.
– Лесной певун – очень привередливая птичка, – сказала Лалита.
– Он обитает на верхушках деревьев в зрелых лиственных лесах. Как только птенцы обучаются полету, семейство перебирается в подлесок для безопасности. Но леса вырубают ради древесины и угля, а в порослевых лесах нет достаточно густого подлеска, и все они разбиты на части дорогами, фермами, шахтами, что делает певуна легкой добычей для кошек, енотов и ворон.
– В общем, не успеете оглянуться, как лесному певуну придет конец, – подытожила Лалита.
– Звучит пугающе, – признал Кац. – Хотя это всего лишь одна птичка.
– У каждого вида есть неотчуждаемое право на существование, – завил Уолтер.
– Конечно. Разумеется. Я просто пытаюсь понять, откуда ноги растут. В колледже ты птицами не интересовался. Тогда тебя больше интересовали перенаселение и ограничение рождаемости.
Уолтер и Лалита снова переглянулись.
– Мы ждем вашей помощи именно в том, что касается перенаселения.
Кац расхохотался:
– Я уже и так делаю все, что могу.
Уолтер тем временем шуршал ламинированными страницами.
– Во время бессонницы я начал разматывать клубок обратно, – принялся объяснять он. – Помнишь разные виды причин у Аристотеля? Производящая, формальная, конечная? В общем, дикие кошки и вороны, которые разоряют гнезда, являются производящей причиной вымирания певунов. А формальная причина – фрагментация. Но что такое конечная причина? Конечная причина – это корень практически всех наших проблем. Конечная причина заключается в том, что на этой планете слишком много людей. Особенно ясно это становится в Южной Америке. Да, потребление на душу населения растет, а китайцы нелегально уничтожают ресурсы. Но в действительности проблема в избытке населения. Шесть детей на одну семью против полутора. Люди выбиваются из сил, чтобы прокормить детей, которых им велит иметь Папа Римский в своей безграничной мудрости, и загрязняют окружающую среду.
– Видели бы вы то, что нам довелось увидеть в Южной Америке, – добавила Лалита. – Узкие дороги, ужасная гарь из-за плохих моторов и дешевого бензина, голые горы и в каждой семье по восемь – десять детей. Омерзительно. Как-нибудь поезжайте с нами, посмотрим, понравится ли вам. Скоро так будет и у нас.
Чокнутая, подумал Кац. Знойная, но чокнутая. Уолтер протянул ему ламинированную таблицу с графиками.
– Только в Америке, – сказал он, – за следующие сорок лет население возрастет на пятьдесят процентов. Подумай о том, как переполнены пригороды уже сейчас, подумай о пробках, об уроне, который мы наносим природе, о том, как расползаются города, и о нашей зависимости от иностранной нефти. И прибавь к этому пятьдесят процентов. И это в Америке, где теоретически могло бы разместиться и больше народу. А теперь подумай о мировом углеродном выхлопе, о геноциде и голоде в Африке, об арабских нищих радикалах, о незаконном отлове рыбы в океанах, о нелегальных израильских поселениях, о китайских нападках на Тибет, о миллионах бедняков в Пакистане, где есть ядерное оружие: почти все мировые проблемы можно было бы решить или облегчить, если бы в мире было меньше людей. Но тем не менее, – он протянул Кацу следующую таблицу, – к 2050 году на свет появится еще миллиард человек. Другими словами, на земле прибавится столько человек, сколько на ней было, когда мы с тобой еще монетки в ЮНИСЕФовские коробочки бросали[51].
Те мизерные усилия, которые мы предпринимаем для спасения природы и сохранения хоть какого-то качества жизни, просто ничто перед голыми цифрами: люди могут изменить свои потребительские привычки. Это сложно, долго, но не невозможно – но если население будет продолжать расти, ничего не поможет.
– Вот это уже звучит знакомо, – сказал Кац. – Припоминаю массу споров на эту тему.