– В колледже я был повернут на этой теме. Но потом, как ты знаешь, тоже занялся размножением.
Кац поднял брови. Размножение – это интересный термин, когда речь идет о жене и детях.
– На свой лад я был частью культурного сдвига, который происходил в восьмидесятые и девяностые. В семидесятые о перенаселении говорили много – Пол Эрлих, Римский клуб, нулевой прирост, все дела. А потом внезапно перестали даже упоминать. Сначала это было связано с Зеленой революцией – то есть многие регионы по-прежнему голодают, но масштабы уже не такие катастрофические. А потом контроль рождаемости приобрел дурную политическую славу. В тоталитарном Китае проводят политику одного ребенка, Индира Ганди пропагандирует насильственную стерилизацию, и американских сторонников нулевого прироста начинают называть нативистами[52] и расистами. Либералы пугаются и замолкают. Даже Клуб Сьерра[53] умолк. А консерваторам, разумеется, было по хрен, потому что вся их идеология строится на эгоистичном наплевательстве на будущее, господнем плане и так далее. И теперь вся эта проблема похожа на опухоль – ты знаешь, что она растет внутри, но предпочитаешь просто не думать об этом.
– И какое отношение это имеет к вашему лесному певуну? – поинтересовался Кац.
– Самое непосредственное, – горячо ответила Лалита.
– Как я уже говорил, – продолжил Уолтер, – мы решили, что можем вольно интерпретировать миссию треста, которая заключается в спасении певуна. Мы продолжаем разматывать клубок проблем и в конечном итоге приходим к конечной проблеме, к неподвижному двигателю: в 2004 году абсолютно не модно и даже вредно говорить о снижении роста населения.
– И я спросила Уолтера, – продолжила Лалита, – знает ли он кого-нибудь очень крутого.
Кац засмеялся и замотал головой.
– О нет, – сказал он. – Нет-нет-нет.
– Слушай, Ричард, – сказал Уолтер. – Консерваторы победили. Они превратили демократов в правоцентристскую партию. Они заставили всю страну на каждом бейсбольном матче высшей лиги петь “Боже, храни Америку” с ударением на “Боже”. Они победили во всем, но особенно – на культурном фронте и особенно – в том, что касается детей. Теперь единственное, с чем все согласны, – это то, что иметь множество детей – прекрасно. Чем больше – тем лучше. Кейт Уинслет беременна, ура-ура. Какая-то кретинка в Айове родила восьмерню, ура-ура. Разговоры о бесполезности внедорожников прекращаются в ту же секунду, когда люди заявляют, что покупают их, чтобы защитить своих драгоценных детишек.
– Ну, в мертвых детях тоже хорошего мало, – заметил Кац. – Вы же не собираетесь пропагандировать детоубийство?
– Разумеется, нет, – ответил Уолтер. – Мы просто хотим, чтобы люди стеснялись того, что у них есть дети. Как стесняются курильщики, толстяки и те, кто водит внедорожники, – если, конечно, у них нет детей. Как стесняются те, кто живет в доме площадью четыре тысячи квадратных футов на двухакровом поле.
– Рожайте, если вам так угодно, но не надейтесь, что вас кто-нибудь поздравит. Вот что мы хотим всем внушить, – заявила Лалита. Кац посмотрел в ее безумные глаза.
– А сами вы детей не хотите.
– Нет, – сказала она, не отводя взгляда.
– Вам сколько, двадцать пять?
– Двадцать семь.
– Лет через пять ваше мнение может измениться. Таймер обычно срабатывает где-то около тридцати. По крайней мере, по моему опыту с женщинами.
– Мой не сработает, – ответила она и еще шире распахнула свои и без того круглые глаза.
– Дети прелестны, – сказал Уолтер. – Дети всегда были смыслом жизни. Ты влюбляешься, рожаешь детей, потом они вырастают, влюбляются и размножаются. Это и было всегда целью жизни. Беременность. Новая жизнь. Но беда в том, что новые жизни хороши и прекрасны с индивидуальной точки зрения, но для всего мира в целом чем больше жизни тем больше смерти. И не самой приятной смерти тоже. В следующие сто лет мы можем потерять половину видов живых организмов. Нам предстоит самое крупное вымирание со времен мелового периода. Сначала будут полностью уничтожены мировые экосистемы, потом начнется массовый голод и/или болезни и/или убийства. То, что кажется нормальным на индивидуальном уровне, в глобальном масштабе омерзительно и неприемлемо.
– Это похоже на проблему с кошками, – сказала Лалита.
– С кем? – переспросил Ричард.
– С кошками. Все любят своих кошечек и выпускают их побегать по травке. Это же всего-навсего один котик, ну сколько птиц он убьет? Каждый год в США домашние и дикие кошки убивают один миллиард певчих птиц. Это одна из причин, почему певчие птицы в Северной Америке вымирают. Но всем плевать, потому что все любят своих кошечек.
– Никому не хочется об этом думать, – добавил Уолтер. – Все хотят жить своей нормальной жизнью.
– Мы хотим, чтобы вы помогли привлечь общественное внимание к этой проблеме, – сказала Лалита. – Проблеме перенаселения. У нас нет денег, чтобы заниматься планированием семей и образованием женщин за рубежом. Мы занимаемся охраной природы и вымирающих видов. Как нам быть? Как заставить правительство и неправительственные организации пятикратно увеличить финансирование контроля рождаемости?
Кац улыбнулся Уолтеру.
– Ты ей рассказал, что мы это уже проходили? Рассказ про те песни, которые ты пытался заставить меня написать?
– Нет, – ответил Уолтер. – Но помнишь, что ты говорил? Что никто не будет тебя слушать, потому что ты не знаменит.
– Мы собирали о вас информацию в интернете, – сказала Лалита. – Очень многие известные музыканты заявляли, что любят вас и “Травмы”.
– “Травмы” умерли, солнышко. “Ореховый сюрприз” тоже.
– Наше предложение таково. Сколько бы денег ты ни зарабатывал стройкой, пока будешь работать с нами, будешь получать гораздо больше. Нам видится какой-нибудь летний музыкально-политический фестиваль, может быть, на западе Вирджинии, с кучей крутых звезд, которые будут привлекать внимание к проблемам перенаселения. Целевая аудитория – молодежь.
– Мы готовы рекламировать летние стажировки для студентов по всей стране, – продолжила Лалита. – И в Канаде, и в Южной Америке. Мы можем оплатить двадцать-тридцать стажировок из средств дискреционного фонда[54] Уолтера.
– Вин не вмешивается в дела этого фонда, – пояснил Уолтер. – Пока мы занимаемся певуном, руки у нас развязаны.
– Но надо действовать быстро, – сказала Лалита. – Молодежь уже думает, чем заняться этим летом. Мы должны связаться с ними в течение ближайших недель.
– Для начала нам нужны твое имя и твоя фотография. Если можешь сняться на видео – отлично. Если можешь написать для нас пару песен – еще лучше. Если можешь позвонить Джеффу Твиди, Бену Гиббарду[55] и Джеку Уайту[56] и найдешь людей, которые готовы работать на фестивале pro bono[57] или проспонсировать его, – великолепно.
– Кроме того, было бы замечательно, если бы можно было обещать стажерам, что они будут работать непосредственно с вами, – подхватила Лалита.
– Даже обещание минимального контакта подействует отлично, – добавил Уолтер.
– Мы могли бы написать на плакатах: “Этим летом в Вашингтоне вас ждет рок-звезда Ричард Кац” – или что-то в этом роде, – сказала Лалита.
– Нам нужно, чтобы это было круто, чтобы это стало модным, – заключил Уолтер.
Кац под этим напором ощутил печаль и отчуждение. Уолтер с этой девушкой явно слишком много думали о том, как хреново все вокруг. Они ухватились за одну идею и заставили друг друга поверить в нее. Надули пузырь, который оторвал их от реальности и унес вдаль. Они, казалось, не видели, что живут в мире с населением в два человека.
– Не знаю, что и сказать, – сказал Кац.
– Скажите “да”! – воскликнула Лалита, сверкая глазами.
– Я пару дней пробуду в Хьюстоне, – сказал Уолтер, – но я пошлю тебе пару ссылок, и мы можем снова встретиться в четверг.
– Или просто соглашайтесь прямо сейчас, – добавила Лалита.
Их радостное ожидание напоминало невыносимо яркую лампу. Кац отвернулся от нее и сказал, что еще подумает.
Прощаясь с девушкой на улице, он удостоверился, что с ее задом все в порядке, но теперь это казалось неважным, просто его печаль из-за Уолтера стала еще острее. Девушка направлялась в Бруклин, чтобы повидаться с подругой по колледжу. Поскольку до дома Кац мог добраться и от Пенн-cтейшн, он дошел с Уолтером до Канал-стрит. Над ними в сгущающихся сумерках дружелюбно сияли окна самого перенаселенного острова в мире.
– Господи, как я люблю Нью-Йорк, – сказал Уолтер. – В Вашингтоне есть что-то глубоко неправильное.
– Здесь тоже много чего не совсем правильно, – ответил Кац, уступая дорогу несущейся на всех парах мамаше с коляской.
– Но здесь по крайней мере все настоящее. Вашингтон – это абстракция. Там сплошная борьба за власть, и ничего больше. Конечно, круто жить рядом с Сайнфелдом[58], Томом Вулфом[59] или Майком Блумбергом[60], но в Нью-Йорке это не главное. А в Вашингтоне все буквально спорят, сколько метров от их дома до дома Джона Керри[61]. Кругом скучища, единственное, что заводит людей, – близость к власти. Полностью фетишистская культура. Люди чуть ли не кончают, когда рассказывают, что на конференции сидели рядом с Полом Вулфовицем[62] или что Гровер Норквист[63] пригласил их на завтрак. Все круглые сутки сходят с ума, стараясь построить отношения со властью. Даже с черными что-то не так. Нищим и черным в Вашингтоне быть куда хуже, чем где-либо еще. Тебя не боятся, тебя не замечают.