– Ну, знаешь ли, для измены нужны двое. Не спеши винить ее во всем.
– Поверьте, папу я не обеляю. Он тоже виноват. Я слышу это в его голосе, и мне очень… неприятно. Неправильно. Ведь я всегда считала, что хорошо знаю папу. Но, видимо, я ошибалась.
– А как насчет мамы?
– Разумеется, она не в восторге.
– Нет, но если бы именно она захотела развода? Что бы ты тогда сказала?
Изумление заставило Джессику позабыть обо всем, что говорила Патти.
– Сомневаюсь, что ей бы этого захотелось, – сказала девушка. – Разве что папа бы ее заставил.
– Она достаточно счастлива в браке?
– Ну, Джоуи говорит, что нет. Думаю, мама наговорила Джоуи много такого, о чем не знаю я. Или просто он врет, чтобы меня расстроить. То есть она все время смеется над папой, но это ведь ничего не значит. Мама всегда надо всем смеется, и надо мной тоже, конечно, – когда меня нет поблизости и я не могу услышать. С ее точки зрения, мы такие забавные, и от этого я просто на стенку лезу, но она очень нас любит. Сомневаюсь, что она хоть раз думала о том, чтобы все изменить.
Кац задумался, правда ли это. Патти сама четыре года назад говорила, что не намерена оставлять Уолтера. Но тело Каца упорно твердило об обратном, да и Джоуи, возможно, разбирался в вопросах материнского счастья лучше сестры.
– Твоя мама – странный человек…
– Когда я не злюсь, то переживаю за нее, – призналась Джессика. – Она очень умная и всегда мечтала лишь о том, чтобы быть хорошей матерью. Когда у меня будут дети, я ни за что не буду сидеть дома целый день, это уж точно.
– То есть ты тем не менее хочешь детей. Невзирая на проблему перенаселения.
Джессика округлила глаза и покраснела.
– Одного или двух. Если встречу правильного мужчину. Что маловероятно в Нью-Йорке.
– Нью-Йорк – жестокий город.
– Спасибо, что сказали. Я никогда в жизни не чувствовала себя такой маленькой, почти невидимой, приниженной, как в последние восемь месяцев. Я думала, Нью-Йорк – отличное место, чтобы найти вторую половинку, но все парни здесь либо неудачники, либо придурки, либо женаты. Это ужасно. То есть я не красавица, вовсе нет, но, по-моему, вполне стою пяти минут вежливого разговора. Прошло уже восемь месяцев, а я по-прежнему жду этих пяти минут. Мне даже больше не хочется развлекаться, это так деморализует…
– Дело не в тебе. Ты красивая девочка. Возможно, ты слишком хороша для Нью-Йорка. Там же все основано на неприкрытой выгоде…
– Но почему здесь столько девушек, похожих на меня, и так мало парней? Может быть, нормальные парни едут в другое место?
Кац принялся вспоминать молодых людей из числа своих нью-йоркских знакомых, включая прежних приятелей по “Ореховому сюрпризу”, и понял, что не может назвать ни одного, кто был бы достоин свидания с Джессикой.
– Девушки приезжают, чтобы заниматься издательским делом, искусством и всякими некоммерческими штуками. А мужчин интересуют бизнес и музыка. Происходит так называемый эффект самоотбора. Все девушки хороши и интересны, а парни – сплошь придурки вроде меня. Не принимай близко к сердцу.
– Мне бы так хотелось хоть раз сходить на приличное свидание.
Кац пожалел, что похвалил внешность Джессики. Это могло показаться флиртом, и он надеялся, что девушка не восприняла его слова в качестве приглашения. К сожалению, Джессика, видимо, именно так и подумала.
– Вы действительно придурок? – уточнила она. – Или наговариваете на себя?
В ее голосе прозвучала пугающая нотка заигрывания. Кац решил, что нужно пресечь это в корне.
– Я приехал, чтобы помочь твоему папе, – сказал он.
– Ничего дурного я здесь не вижу, – поддразнила она.
– Поверь мне, я плохой человек. – Ричард постарался взглянуть на Джессику как можно суровее и убедился, что она слегка напугана.
– Не понимаю… – произнесла девушка.
– Я тебе не союзник на индийском фронте. Я твой враг.
– Что? Почему? В чем дело?
– Говорят тебе, я плохой человек.
– О господи. Ну и ладно. – Высоко подняв брови, Джессика обвела взглядом стол – смущенная, испуганная и одновременно раздосадованная.
– Между прочим, паста – просто объедение. Спасибо тебе за то, что ты ее приготовила.
– Не стоит благодарности. Салат тоже ешьте. – Она поднялась из-за стола. – А я, пожалуй, пойду наверх и почитаю. Скажите, если что-нибудь еще понадобится.
Кац кивнул, и Джессика вышла. Ему было жаль девушку, но в Вашингтон он приехал по грязному делу и не видел смысла подслащать пилюлю. Закончив с ужином, он внимательно изучил обширную библиотеку Уолтера и еще более объемное собрание дисков, после чего поднялся в комнату Джоуи. Ему хотелось зайти к Патти, а не сидеть и не ждать, когда она сама к нему придет. Ждать – слишком уязвимая позиция, вовсе не в духе Каца. В обычное время он терпеть не мог беруши, потому что от них звенело в ушах, но сейчас Кац вставил затычки, чтобы не прислушиваться к шагам и голосам.
На следующее утро он сидел в комнате до девяти часов, прежде чем спуститься по черной лестнице в поисках завтрака. На кухне было пусто, но кто-то – скорее всего Джессика – приготовил кофе и поставил на стол фрукты и оладьи. На улице шел легкий весенний дождь, окропляя нарциссы в крошечном заднем дворе и крыши соседних домов. Услышав голоса, Кац зашагал по коридору с кофе и оладьей и увидел Уолтера, Джессику и Лалиту. Свежие, с мокрыми от душа волосами, они ждали его в комнате для совещаний.
– Отлично, вот и ты, – сказал Уолтер. – Можно приступать.
– Я понятия не имел, что мы начнем так рано.
– Уже девять, – заметил Уолтер. – У нас рабочий день.
Они с Лалитой сидели бок о бок за большим столом. Джессика устроилась на дальнем конце со скрещенными на груди руками, источая скепсис и явно готовясь к обороне. Кац сел напротив.
– Ты хорошо спал? – поинтересовался Уолтер.
– Отлично. А где Патти?
Уолтер пожал плечами:
– К нам она не присоединится, если ты об этом.
– Мы пытаемся достичь цели, – сказала Лалита. – И вовсе не намерены целый день смеяться по поводу того, что ничего добиться невозможно.
Взгляд Джессики перебегал с одного на другого: девушка наблюдала. Присмотревшись, Кац заметил, что глаза у Уолтера обведены жуткими темными кругами, а пальцы, лежащие на столе, то ли дрожат, то ли нервно барабанят. Лалита тоже казалась слегка усталой – ее лицо приобрело синеватый оттенок, как всегда бывает у людей с темной кожей, когда они бледнеют. Наблюдая за положением их тел – за тем, как они сознательно отстраняются друг от друга, – Кац подумал, что, возможно, взаимное притяжение уже сыграло свою роль. Уолтер и Лалита казались угрюмыми и виноватыми, словно любовники, вынужденные соблюдать сдержанность на публике. Или, наоборот, как люди, которые еще ни о чем не договорились и потому недовольны друг другом. Ситуация, во всяком случае, была достойна внимательного изучения.
– Итак, начнем с главной проблемы, – сказал Уолтер. – Она заключается в том, что никто в наше время не решается сделать вопрос о перенаселении предметом общенациональной дискуссии. Потому что это угнетает. Потому что новость далеко не свежа. Потому что, как и в случае с глобальным потеплением, мы еще не достигли той точки, когда последствия становятся очевидными. Потому что политики начинают казаться расистами, если убеждают бедных и необразованных людей обзаводиться меньшим количеством детей. Размер семьи обратно пропорционален экономическому статусу – как и возраст, в котором девушки начинают рожать, – и с точки зрения статистики это серьезная проблема. Можно сократить прирост населения вдвое, если женщины начнут рожать не в восемнадцать, а в тридцать пять. Крысы размножаются гораздо быстрее леопардов, потому что половая зрелость у них наступает намного раньше.
– Не вполне удачная аналогия, – вставил Кац.
– Вот именно, – сказал Уолтер. – Мы снова говорим как приверженцы элитаризма. Леопарды – высшие существа по сравнению с крысами или кроликами. Вот другая сторона проблемы: мы ставим бедняков на одну доску с грызунами, когда пытаемся привлечь внимание к высокой рождаемости в их среде или к тому, что они рано обзаводятся детьми.
– По-моему, можно провести аналогию и с сигаретами, – подала голос Джессика со своего конца стола. Было видно, что она получила образование в престижном колледже и научилась вести дискуссии на семинарах. – Люди, у которых есть деньги, покупают золофт и занакс. Облагая налогами сигареты – ну или алкоголь, – мы наносим тяжелый удар по беднейшим слоям населения, потому что поднимаются цены на дешевую гадость.
– Правильно, – сказал Уолтер. – Очень дельное замечание. И к религии это тоже относится, поскольку она – настоящий наркотик для людей, лишенных экономического потенциала. Если мы выступим против религии, которая является для нас серьезным противником, то нанесем удар по экономически не защищенным слоям населения.
– Оружие тоже, – добавила Джессика. – Охота – удовольствие для бедных.
– Ха, скажите это мистеру Хэйвену, – резко возразила Лалита. – Или Дику Чейни.
– По-моему, Джессика права, – сказал Уолтер.
Лалита обернулась к нему:
– Да? Я так не думаю. Каким образом охота связана с ростом населения?
Джессика нетерпеливо закатила глаза.
День предстоит долгий, подумал Кац.
– Все это завязано на одной проблеме – проблеме личных свобод, – сказал Уолтер. – Люди стремятся в Америку за деньгами и свободой. Если у тебя нет денег, ты все яростней цепляешься за свои права. Даже если курение разрушает твои легкие, даже если тебе не на что кормить детей, даже если их убивают маньяки, вооруженные винтовками. Ты можешь быть беден, но никто не может лишить тебя главного права – права разрушить свою жизнь любым доступным способом. Этот урок хорошо выучил Билл Клинтон – невозможно выиграть выборы, урезая свободы человека. Особенно те, что касаются оружия.
Лалита послушно кивнула в знак согласия, даже не думая обижаться, и ситуация прояснилась для Каца. Лалита умоляла, а Уолтер крепился. Он был в своей стихии, в персональной твердыне и мог изъясняться символически. Уолтер совершенно не переменился со студенческих лет.