– Патти, – позвал он так, чтобы она наверняка услышала, если не спит.
Кац прислушался, до звона в ушах.
– Патти, – повторил он.
Его тело не верило, что она спит, но, возможно, Патти просто не было в комнате – а Кацу отчего-то не хотелось открывать дверь и проверять самому. Недоставало легкого поощрения, подтверждения того, о чем говорили инстинкты. Он вернулся на кухню, доел пасту, прочел “Таймс”. В два часа ночи, все еще пьяный от никотина, с растущим раздражением, Кац вновь пошел наверх, постучал в дверь и вошел.
Патти сидела на кушетке в темноте, по-прежнему в спортивном костюме, и смотрела в никуда, сложив руки на коленях.
– Прости, – сказал Кац. – Ничего, что я заглянул?
– Ничего, – ответила она, не глядя на него. – Но лучше давай пойдем вниз.
Ощущая незнакомую тяжесть в груди, он спустился по черной лестнице на кухню. Это было сексуальное предвкушение, которого Кац не испытывал, казалось, со времен ранней юности. Патти, пройдя на кухню вслед за ним, закрыла лестничную дверь. Она была в мягких носках – их обычно носят немолодые женщины с усталыми ногами. Без каблуков она все равно была высокой – это, как всегда, приятно удивило Ричарда, и он вспомнил строчку из собственной песни: о том, что тело Патти словно создано для него. Вот к чему пришел постаревший Кац – он мог растрогаться от собственных стихов. И это предназначенное для него тело по-прежнему было весьма красиво, ни одна линия не резала глаз – что, несомненно, было результатом многочасовых занятий в спортзале. Крупными белыми буквами на черной футболке было написано “Выше!”.
– Я хочу чаю с ромашкой, – сказала она. – Будешь?
– Конечно. Кажется, такого никогда не пробовал.
– Жизнь прошла мимо тебя.
Патти зашла в кабинет и вернулась с двумя чашками кипятка, в которые бросила чайные пакетики.
– Почему ты не ответила, когда я поднялся в первый раз? – спросил Кац. – Я сидел на кухне два часа.
– Наверное, просто задумалась.
– Ты решила, что я ушел спать?
– Не знаю. Я просто думала… ни о чем, если ты меня понимаешь. А потом поняла, что ты наверняка захочешь со мной поговорить и что я обязана это сделать. И вот я здесь.
– Ты вовсе не обязана…
– Нет-нет, все в порядке, давай поговорим. – Она села за стол напротив Каца. – Хорошо прошел вечер? Джесси сказала, вы пошли на концерт.
– Мы – и еще восемьсот двадцатилетних мальчишек и девчонок.
– Ха-ха. Бедняжки.
– О, Уолтер отлично провел время.
– Не сомневаюсь. Он с таким энтузиазмом относится к современной молодежи.
Нотка неудовольствия в ее голосе воодушевила Каца.
– Я так понимаю, у тебя другая точка зрения?
– В общем, да. Мне никто не нужен, кроме собственных детей. Мои мне по-прежнему нравятся. Но остальные меня не волнуют.
Ее заразительный смех остался прежним. Несмотря на новую прическу и макияж, Патти теперь выглядела старше. Возраст работал только в одном направлении, и это было так очевидно, что внутренний голос советовал Кацу бежать, пока еще возможно. Он последовал инстинкту, приехав сюда, но между инстинктом и планом, как ему теперь становилось понятно, была большая разница.
– А что тебе в них не нравится? – спросил он.
– С чего бы начать? Во-первых, вьетнамки. Шлепанцы. Я их терпеть не могу. Как будто весь мир – это их спальня. И они даже не слышат это постоянное шлеп-шлеп-шлеп, потому что у них наушники в ушах. Стоит мне встретить на улице очередного подростка, как я немедленно прощаю сволочей-соседей, потому что они по крайней мере взрослые. Они хотя бы не ходят в шлепанцах и не стремятся доказать, какие они рассудительные и спокойные по сравнению с нами, старшими. Это меня раздражает, терпеть не могу видеть голые ноги в метро. Впрочем, всем остальным, наверное, приятно смотреть на красивые пальчики. Идеальные, восхитительные ноготки. Злятся только женщины, которые, к сожалению, уже слишком стары, чтобы заставлять окружающих любоваться пальцами у них на ногах.
– А я даже не заметил, что шлепанцы в моде.
– Жизнь и впрямь прошла мимо тебя.
В ее голосе было что-то механическое и несвязное – никакого знакомого поддразнивания, к которому Кац привык. В отсутствие поощрения исчезло и желание. Он начал сердиться на Патти за то, что она не такова, какой он ожидал ее увидеть.
– А кредитки? – продолжала она. – Пользоваться кредиткой, чтобы купить хот-дог или жвачку… Наличные – это же так старомодно. Я права? Наличные заставляют заниматься сложением и вычитанием, и вдобавок нужно уделить внимание человеку, который отсчитывает твою сдачу. В течение нескольких секунд ты уже не стопроцентно бесстрастен, тебе приходится покинуть собственный маленький мирок. Но кредитка тебя спасает – ты безразлично даешь ее продавцу и безразлично получаешь обратно.
– Да, примерно так и выглядела сегодняшняя толпа, – признал Кац. – Славные ребята, но чересчур погруженные в себя.
– Впрочем, лучше смириться. Джессика говорит, ты все лето будешь общаться с молодежью.
– Может быть…
– А я думала, ты уже окончательно решился.
– Да, но сейчас подумываю о том, чтобы отказаться. В общем, я так и сказал Уолтеру.
Патти встала, чтобы выбросить чайные пакетики, и замерла спиной к нему.
– Значит, это твой единственный визит, – сказала она.
– Да.
– Тогда мне следует извиниться за то, что я не спустилась раньше.
– Ты можешь в любое время навестить меня в городе.
– Да. Если пригласишь.
– Я тебя приглашаю.
Патти обернулась и прищурилась:
– Не играй со мной, ладно? Я не хочу видеть твою темную сторону, меня от этого тошнит. Договорились?
Он пристально взглянул на нее, пытаясь доказать, что говорит искренне, – пытаясь внушить это самому себе, – но взгляд Ричарда, казалось, только рассердил ее. Патти, качая головой, отступила в дальний угол.
– Как вы ладите с Уолтером? – сердито спросил он.
– Не твое дело.
– Целый день только и слышу. Что ты хочешь сказать?
Она покраснела:
– Что это не твое дело.
– Уолтер говорит, что не ахти.
– Что ж, так и есть. По большей части. – Патти вновь покраснела. – Но ты-то беспокоишься только об Уолтере, ведь так? О своем лучшем друге. Ты уже сделал выбор и дал мне понять, чье счастье тебя волнует больше. У тебя был шанс – и ты предпочел Уолтера.
Кац почувствовал, что теряет самообладание, и это было очень неприятно. Он ощутил давление в голове, нарастающий гнев, желание возразить. Ему показалось, что он вдруг превратился в Уолтера.
– Ты вынудила меня уехать, – сказал он.
– Ха-ха. “Прости, я не могу приехать в Филадельфию даже на день – из-за бедного Уолтера”?
– Это была всего минута. Полминуты. А ты потом в течение целого часа…
– …все портила. Я знаю. Знаю, знаю, знаю. Знаю. Я знаю, кто виноват. Знаю, что это я. Но, Ричард, ты ведь понимал, что мне трудней, чем тебе. Ты мог бы протянуть руку помощи! Например, не говорить о бедном Уолтере и его нежных чувствах, а вспомнить обо мне! Потому-то я и сказала, что ты уже сделал свой выбор. Возможно, ты этого еще не понял, но так оно и есть. Вот теперь с ним и живи.
– Патти…
– Возможно, я сама во всем виновата, но уж чего-чего, а времени на размышления у меня в последнее время было предостаточно, и я кое-что поняла. Я разглядела, кто ты такой и как живешь. Я прекрасно понимаю, как тебе нелегко оттого, что наша маленькая индианка не обращает на тебя внимания. О, тебе это так неприятно. Мир перевернулся вверх дном, поездка совершенно не удалась. Не исключено, что ты обхаживаешь Джессику, но тут уж я могу только пожелать удачи. Если получишь по носу, переключись на Эмили из строительного бюро. Но Уолтера она не интересует, а потому, полагаю, и тебе не нужна.
Кровь бросилась Кацу в лицо, его затрясло, как после хорошей дозы кокаина.
– Я приехал ради тебя, – сказал он.
– Не верю. Ты и сам себе не веришь. Ты не умеешь врать.
– А зачем бы еще мне приезжать?
– Не знаю. Тебя правда беспокоит проблема биоразнообразия и перенаселения?
Кац помнил, как неприятно было спорить с Патти по телефону. Она самым убийственным образом испытывала его терпение. Ричард не мог понять, отчего мирился с ее замашками. Наверное, оттого, что она хотела его, что бросилась за ним следом. Но теперь все это было в прошлом.
– Я так долго любила тебя, – продолжала Патти. – Ты вообще об этом знаешь? Я посылала бесчисленные письма, на которые ты не отвечал. Унизительный односторонний разговор. Ты вообще читал мои письма?
– Большинство.
– Ха. Не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем, неважно, потому что теперь я всегда буду об этом помнить. Я провела три года в ожидании подарка, хотя и понимала, что он не принесет мне счастья. Но тем не менее я не переставала его желать. Ты был как наркотик, от которого невозможно отказаться. Всю жизнь я стремилась к отраве, которая наверняка бы меня убила. Но лишь вчера, когда я увидела твое истинное лицо, то поняла, что больше не нуждаюсь в наркотике. О чем я только думала? Ты ведь приехал ради Уолтера.
– Нет, – повторил Кац. – Ради тебя.
Она даже не слушала:
– Я чувствую себя старухой, Ричард. Быть человеком еще не значит жить. Это не поможет остановить время. У людей годы бегут еще быстрее…
– Ты не похожа на старуху. Ты прекрасно выглядишь.
– И это самое главное, правда? Я стала одной из тех женщин, которые тратят массу сил на то, чтобы хорошо выглядеть. Я могу по собственному желанию обзавестись идеальным телом. Все схвачено.
– Идем со мной.
Патти покачала головой.
– Поедем со мной. Уедем куда-нибудь и дадим Уолтеру свободу.
– Нет, – ответила она, – хоть мне и приятно наконец услышать эти слова. Я буду вспоминать о них, думая о минувших трех годах, и представлять, что могло бы произойти. Это обогатит мою и без того насыщенную фантазиями жизнь. Я представлю, что сижу у тебя дома, пока ты совершаешь мировое турне и трахаешь двадцатилетних девчонок. Или что я езжу с тобой и играю роль матери для твоих друзей-музыкантов – ну, знаешь, подаю им молоко и печенье в три часа ночи. Или что я стала твоей Йоко и все обвиняют меня в том, что ты выдохся. Или что я принялась закатывать ужасающие сцены и в конце концов до тебя дошло, что впустить меня в свою жизнь было ужасной ошибкой. Да я целые месяцы буду фантазировать не отрываясь.