– Не знаю.
– Я ведь писала о тебе и хорошее, не правда ли? Намного больше хорошего, чем плохого. Сам увидишь, если будешь объективен. Конечно, не будешь, но тем не менее это же очевидно – что ты был добрее ко мне, чем я заслуживала. Что ты – самый замечательный человек из всех, кого я знала. Что вы с Джоуи и Джесси – вся моя жизнь. Что черен лишь один уголок моей души – я один раз, ненадолго, сделала ошибку…
– Ты права, – хрипло ответил Уолтер. – Я действительно отчего-то проглядел все плюсы.
– Но они есть, Уолтер! Может быть, когда ты успокоишься и подумаешь, то вспомнишь, что так оно и было.
– Я не намерен об этом задумываться.
– Не сейчас. Потом. Даже если ты не захочешь со мной разговаривать, то, может быть, хотя бы отчасти простишь меня…
Свет в окнах внезапно потускнел – по небу пронеслось облако.
– Ты сделала худшее, что только можно было сделать со мной, – сказал Уолтер. – Самое худшее, и ты об этом знала, но тем не менее решилась. Как по-твоему, о чем здесь думать?
– Мне так жаль. – Патти снова принялась плакать. – Так жаль, что ты не можешь взглянуть с моей стороны. Так жаль, что это случилось.
– Оно не “случилось”. Ты все сделала сама. Ты трахалась с каким-то ублюдком, а он оставил эту дрянь на моем столе, чтоб я ее прочел.
– Господи, Уолтер, у нас был просто секс, и больше ничего.
– Ты позволила ему прочесть то, что не позволила бы мне.
– Это был просто секс, четыре года назад. Ничто по сравнению со всей нашей жизнью.
– Послушай. – Уолтер встал. – Я не собираюсь шуметь. Особенно когда в доме Джессика. Но, ради бога, не лицемерь, иначе я тебе башку оторву.
– Я вовсе не лицемерю.
– Патти, учти. Я не стану орать и ругаться – я сейчас выйду из комнаты и не желаю тебя больше видеть. Учти, вообще-то мне нужно в этом доме работать. А потому я не стану переезжать.
– Знаю, знаю, – сказала Патти. – Я понимаю, что мне придется уехать. Подожду, пока Джессика уйдет, а потом уберусь. Я прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь. Но я должна сказать кое-что, прежде чем уйти, просто чтоб ты знал. Я хочу, чтоб ты понял, каково получить удар в самое сердце. Вот что я чувствую, оставляя тебя с твоей помощницей. Как будто с моей груди заживо сдирают кожу. Я не выдержу, Уолтер. – Она умоляюще взглянула на него. – Мне больно, и я ревную. Не знаю, что делать.
– Переживешь.
– Может быть. Однажды. До какой-то степени. Но понимаешь ли ты, что мне больно прямо сейчас? Понимаешь, что речь о том, кого я люблю? Ты вообще в курсе, что происходит?
Ее обезумевшие, умоляющие глаза стали в этот момент настолько невыносимыми, отталкивающими для Уолтера – вызвали такой пароксизм ненависти, напоминание о боли, которую они причинили друг другу в браке, – что он начал кричать, почти против воли:
– Кто меня до этого довел? Для кого я всю жизнь был недостаточно хорош? Кому всегда было нужно время, чтобы подумать? Тебе не кажется, что двадцать шесть лет – достаточно на раздумья? Сколько, твою мать, еще времени нужно? Думаешь, твоя писанина меня удивила? Думаешь, я каждую долбаную секунду не знал о том, что происходит?! И все равно тебя любил, потому что ничего не мог поделать! И даром потратил всю свою жизнь!
– Это нечестно, нечестно!
– В гробу я видел честность! С тобой заодно!
Уолтер в ярости пнул рукопись, но при этом ему хватило выдержки не хлопнуть дверью. Внизу, на кухне, Джессика ела бублик, а возле стола стояла сумка с вещами.
– Где остальные?
– Мы с мамой немного поругались.
– Я слышала, – сказала Джессика, иронически округляя глаза – ее обычная реакция на выходки неуравновешенной родни. – Но сейчас-то все в порядке?
– Посмотрим. Посмотрим.
– Я надеялась сесть на поезд в двенадцать, но могу уехать и попозже, если хочешь.
Поскольку Уолтер всегда был близок с Джессикой и знал, что может рассчитывать на ее поддержку, ему не пришло в голову, что он сейчас совершает тактическую ошибку, отмахиваясь от нее и предоставляя заниматься своими делами. Он не понимал, как важно было первым сообщить дочери новости и изложить всю историю с нужной точки зрения. Уолтер даже не догадывался, что Патти с ее инстинктами хорошего игрока способна очень быстро заключить союз с дочерью и пересказать Джессике свою версию событий (“папа бросил маму под первым же предлогом, чтобы сойтись с молоденькой помощницей”). Сейчас Уолтер не думал ни о чем, и голова у него кружилась от чувств, которые не имели ничего общего с отцовскими. Он обнял Джессику и искренне поблагодарил за то, что она приехала и приняла участие в дискуссии, а затем поднялся в кабинет и взглянул в окно. Ощущение чрезвычайной ситуации несколько спало, и Уолтер вспомнил, что нужно заняться делами, но ему еще недостаточно полегчало, чтобы взяться за работу. Он наблюдал за дроздом, прыгающим по азалии, которая готова была распуститься, и завидовал птице, которая не знала ничего из того, что было известно ему. Если бы он мог поменяться с ней душами. Взлететь, хотя бы на час ощутить сопротивление воздуха… Но сделка была невыгодная, и дрозд, который выказывал полнейшее равнодушие к Уолтеру и не сомневался в собственном существовании, прекрасно понимал, как хорошо быть птицей.
Прошла целая вечность, прежде чем Уолтер услышал, как по полу катят большой чемодан. Входная дверь хлопнула, и в кабинет постучала Лалита:
– Все в порядке?
– Да, – ответил он. – Можешь сесть мне на колени.
Девушка подняла брови.
– Сейчас?
– Да, сейчас. А когда еще? Если не ошибаюсь, моя жена ушла.
– Да, с чемоданом.
– Она не вернется. Так что иди сюда. Почему бы и нет. В доме никого.
Лалита так и сделала. Она была не из тех, кто сомневается. Но деловое кресло плохо подходит для сидения на коленях – Лалите пришлось ухватиться за шею Уолтера, чтобы не упасть, и кресло опасно закачалось.
– Ты этого хочешь? – спросила она.
– Честно говоря, нет. Я не хочу здесь находиться.
– Согласна.
Ему о многом нужно было подумать, и Уолтер знал, что будет непрерывно размышлять в течение нескольких недель, если позволит себе начать прямо сейчас. Чтобы избавиться от мыслей, требовалось сделать решительный шаг вперед. Поднявшись в маленькую комнату Лалиты, с низким потолком – когда-то это была спальня служанки, – в которую он не заходил с тех пор, как она въехала (на полу стопками лежала чистая одежда и кучками – грязная), Уолтер прижал девушку к стене и слепо отдался той, что хотела его безо всяких условий. Он бросился в другую крайность, вневременную, с несомненным отчаянием. Уолтер поднял Лалиту, усадив к себе на бедра, и, шатаясь, пошел по комнате, не отрываясь от губ девушки, потом они начали яростно тереться друг о друга через одежду посреди разбросанных вещей, а затем настала пауза – неловкое воспоминание о том, какими универсальными путями они пришли к сексу. В этом было нечто безличное, точнее – над-личное. Уолтер резко отстранился, пошел к незастеленной узкой кровати и споткнулся о груду книг и бумаг, в которых речь шла о перенаселении.
– Одному из нас придется выехать в шесть, чтобы встретить Эдуардо в аэропорту, – сказала Лалита. – Я просто хочу напомнить.
– Который час?
Уолтер перевернул пыльный будильник.
– Семнадцать минут третьего, – удивился он. Уолтер в жизни не видел ничего настолько странного.
– Прошу прощения, что здесь такой беспорядок.
– Мне нравится. Я люблю тебя такой. Хочешь есть? Лично я немного проголодался.
– Нет, Уолтер. – Она улыбнулась. – Я не голодна. Но могу что-нибудь тебе принести.
– Например, стакан соевого молока.
– Сейчас.
Она пошла вниз, и странно было слышать, как через минуту шаги послышались вновь – они принадлежали женщине, которая заняла в его жизни место Патти. Лалита опустилась на колени рядом с ним и жадно наблюдала, пока Уолтер пил соевое молоко. Потом она расстегнула ему рубашку своими ловкими пальчиками с бледными ноготками. Ну ладно, подумал он. Ладно. Пойдем дальше. Но, пока он раздевался, перед ним проносились сцены неверности Патти, которые она изложила столь исчерпывающе, и с ними пришло слабое, но уловимое желание простить ее. Уолтер понимал, что обязан подавить этот импульс. Ненависть к жене и неверному другу была еще свежа и неустойчива, она не успела обрести форму – жалкий вид плачущей Патти был еще слишком свеж в его сознании. Слава богу, Лалита уже разделась до трусиков – красных в белый горошек. Она беззаботно стояла над ним, словно предлагая рассмотреть себя. Ее юное тело казалось фантастически прекрасным. Незапятнанное, отрицающее силу притяжения – на него было почти невыносимо смотреть. Несомненно, Уолтер некогда знал женщину еще моложе Лалиты, но он этого не помнил, он сам был слишком молод, чтобы оценить юность Патти. Он потянулся к Лалите и коснулся горячей, прикрытой тканью ложбинки между ног. Девушка слегка вскрикнула, ноги у нее подогнулись, и она рухнула на него, погружая его в сладкую агонию.
Уолтер мучительно пытался не сравнивать, пытался выкинуть из головы слова Патти: “В этом не было ничего дурного”. Оглядываясь назад, он понимал, что некогда попросил Лалиту не торопиться, потому что хорошо себя знал. Но теперь, выгнав Патти из дому, Уолтер уже не видел смысла сдерживаться. Ему требовалось быстрое облегчение, просто для того, чтобы продолжать жить, не поддаваясь ненависти и жалости к себе, и, честно говоря, Уолтеру сейчас было очень приятно, потому что Лалита просто с ума по нему сходила – она светилась страстью, буквально истекала ею. Она смотрела в глаза Уолтера с любовью и восторгом, неустанно восхваляя его мужские достоинства, которые Патти в своей рукописи оклеветала и опорочила. Разве это могло не понравиться? Уолтер был мужчиной в расцвете сил, Лалита – прекрасной, юной и ненасытной… и, честно говоря, именно это ему и не нравилось. Его эмоции не поспевали за силой и скоростью их животного влечения, за бесконечной чередой совокуплений. Лалита то садилась сверху, то распластывалась под ним, то закидывала ноги ему на плечи, то становилась на четвереньки, то свешивалась с кровати