Он попытался отделить личные интересы от подлинной заботы о Джоуи. Если сын исполнительного директора треста расскажет столь неприглядную историю журналистам, то Вин Хэйвен уволит Уолтера, а “Эл-би-ай” откажется от участия в вирджинском проекте. Каким бы высокомерным и жадным ни был Джоуи, Уолтеру казалось чересчур суровым требовать от двадцатилетнего парня из проблемной семьи полной моральной ответственности и способности выдержать публичное унижение, а возможно, даже судебное расследование. Но в то же время Уолтер понимал, что совет, который в таком случае даст Джоуи – “пожертвуй доходы на благотворительность и живи свой жизнью”, – имеет целью не повредить ни ему самому, ни тресту. Он хотел прибегнуть к помощи Лалиты, но вспомнил, что обещал сыну никому не рассказывать, а потому позвонил Джоуи и сказал, что все еще думает. Может быть, они с Конни на следующей неделе приедут в гости в честь дня его рождения?
– Конечно, – ответил Джоуи.
– Еще я должен предупредить, что в воскресенье мы с твоей матерью разъехались. Мне нелегко тебе об этом говорить, но это произошло. Она уехала на некоторое время, и мы оба не вполне понимаем, что будет дальше.
– Угу, – отозвался Джоуи.
Уолтер нахмурился:
– Ты меня понял?
– Да. Она мне уже рассказала.
– Так. Ну конечно. А она…
– Да. Она многое рассказала. Как всегда, избыток информации.
– Значит, ты понимаешь, почему…
– Да.
– И ты по-прежнему не против приехать в гости?
– Мы обязательно приедем.
– Спасибо, Джоуи. Я тебя люблю. Я тебя за многое люблю.
– Угу.
Потом Уолтер послал Джессике сообщение – с прошлого воскресенья он делал это дважды в день, но ни разу не получил ответа. Джессика, послушай. Не знаю, разговаривала ли ты с матерью, но, что бы она тебе ни сказала, пожалуйста, перезвони мне и выслушай. Хорошо? Пожалуйста, перезвони. У этой истории две стороны, и я думаю, что тебе стоит выслушать нас обоих. Наверное, следовало бы добавить, что между ним и Лалитой ничего нет, но лицо и руки Уолтера настолько пропитались запахом ее вагины, что даже после душа он еще ощущался.
Он уступал и проигрывал на всех фронтах. Еще один удар настиг Уолтера во второе воскресенье его свободной жизни в виде большой статьи Дэна Кейпервилла на передней полосе “Таймс”: “Угольный трест разрушает горы, чтобы спасти их”. Статья не то чтобы серьезно грешила в фактическом отношении, но Кейпервилла явно не удалось ввести в заблуждение нестандартным взглядом на новые разработки. В материале даже не был упомянут южноамериканский блок Общеамериканского птичьего заповедника, и лучшие доводы Уолтера – новая парадигма, экологически ориентированная экономика, мелиорация, основанная на научном подходе, – оказались оттеснены в самый низ, намного дальше слов Джослин Зорн: “Он заорал: эта *** земля принадлежит мне!” – и Койла Мэтиса: “Он в лицо назвал меня дураком”. Основными выводами помимо того, что Уолтер – чрезвычайно неприятная личность, стало то, что трест “Лазурные горы” действует рука об руку с угольной промышленностью и оборонным подрядчиком “Эл-би-ай”, позволяет проводить испытания ядерного реактора на девственных землях заповедника, ненавидим местными экологами, выгнал местных тружеников с земли их предков и получает финансовую помощь от Винсента Хэйвена – старательно избегающего внимания прессы энергетического магната, который с молчаливого согласия администрации Буша губит и другие районы Западной Вирджинии, буря там газовые скважины.
– Не так уж плохо, не так уж плохо, – сказал Вин Хэйвен, когда Уолтер позвонил ему в Хьюстон в воскресенье днем. – Мы получили Общеамериканский птичий заповедник, и никто у нас его не отберет. Вы с помощницей отлично справились. Что касается всего остального – теперь ты понимаешь, почему я никогда не общаюсь с прессой? Журналисты освещают только недостатки и никаких положительных сторон.
– Я два часа разговаривал с Кейпервиллом, – сказал Уолтер. – Я думал, в главных пунктах мы с ним сошлись.
– Все твои главные пункты никуда не делись, – ответил Вин. – Хотя их не сразу и найдешь. Впрочем, не беспокойся.
– Но я беспокоюсь! Да, мы получили парк и можем спасти певуна. Но предполагалось, что это будет образцовая модель! А получилась модель того, как делать не надо.
– Суматоха утихнет. Как только мы добудем уголь и начнем мелиорацию, все увидят, что ты был прав. Этот тип, Кейпервилл, к тому времени будет перебиваться сочинением некрологов.
– Но до тех пор пройдут годы!
– У тебя есть другие планы? Вот в чем дело? Беспокоишься из-за послужного списка?
– Нет, Вин, меня приводит в отчаяние пресса. На птиц наплевать, речь только о человеческих интересах.
– Именно так все и будет, пока прессу контролируют люди с птичьими мозгами, – ответил Вин. – Увидимся в Вашингтоне через месяц? Я сказал Джиму Элдеру, что появлюсь на открытии фабрики бронежилетов, разумеется, при условии, что мне не придется позировать фотографам. Могу подхватить тебя на пути туда.
– Спасибо, мы полетим коммерческим рейсом, – сказал Уолтер. – Сэкономим немного топлива.
– Не забывай, что я зарабатываю на жизнь, продавая горючее.
– Да. Ха-ха.
Приятно было получить отцовское одобрение Вина, но было бы гораздо приятнее, если бы Вин в роли заботливого отца не выглядел бы столь сомнительно. Самым худшим в этой истории – не считая того, что Уолтер выглядел полным придурком в статье, которую прочли и приняли за чистую монету все, кого он знал, – был страх, что “Таймс” права насчет треста “Лазурные горы”. Уолтер давно боялся, что пресса его сотрет в порошок, и теперь, когда журналисты и впрямь напали на след, ему пришлось более серьезно изучить причины своего страха.
– Я слышала твое интервью, – сказала Лалита. – Ты их наголову разбил. Единственная причина, по которой “Таймс” не может признать, что мы правы, – так это то, что им придется отречься от всех нападок на открытые разработки.
– Но с Бушем и Ираком они именно так и делают.
– Ты сделал что должно. И теперь мы с тобой получаем маленькое вознаграждение. Ты сказал мистеру Хэйвену, как продвигается наш проект?
– Я был счастлив, что меня не уволили, – сказал Уолтер. – Мне показалось, это неподходящий момент для разговора о том, что я собираюсь потратить весь дискреционный фонд на проект, который, скорее всего, понравится прессе еще меньше.
– Ох, милый. – Лалита обняла его, прижавшись головой к груди. – Никто не понимает, какие хорошие вещи мы с тобой делаем. Только я понимаю.
– Возможно, так оно и есть, – отозвался он.
Ему было приятно просто подержать девушку в объятиях, но тело Лалиты требовало иного, и Уолтер уступил. Ночи они проводили на ее узкой кровати, поскольку комната Уолтера была полна напоминаниями о Патти – жена не оставила никаких инструкций по поводу того, как распорядиться вещами, и он не мог обойтись с ними по собственному усмотрению. Его не удивляло то, что Патти не подает вестей, и в то же время это казалось тактическим отступлением с ее стороны. Для человека, который, по собственному признанию, совершает лишь ошибки, Патти отбрасывала чересчур внушительную тень, что бы ни делала. Уолтер чувствовал себя трусом, прячась от жены в комнате Лалиты, но что еще он мог предпринять? Его обложили со всех сторон.
В день рождения, пока Лалита показывала Конни помещения треста, Уолтер отвел Джоуи на кухню и сказал, что по-прежнему не может ничего посоветовать.
– Я не советую тебе поднимать шум, – сказал он, – но мои мотивы небезупречны. В последнее время я, можно сказать, растерял моральные ориентиры. История с твой матерью, статья в “Нью-Йорк таймс”… ты ее видел?
– Да, – ответил Джоуи. Он сидел, сунув руки в карманы, по-прежнему одетый как студент-республиканец, в синем блейзере и начищенных мокасинах. Впрочем, насколько Уолтеру было известно, он и был студентом-республиканцем.
– Я предстал не в лучшем свете, а?
– Да уж, – отозвался сын. – Но думаю, большинство людей поняло, что это несправедливая статья.
Уолтер с благодарностью, не задавая вопросов, принял заверение Джоуи. Он чувствовал себя таким ничтожным.
– На следующей неделе придется поехать в Восточную Вирджинию. “Эл-би-ай” открывает завод по производству бронежилетов, на котором будут работать все эти люди, которых мы выселили. Поэтому не стоит обращаться ко мне с вопросами по поводу “Эл-би-ай” – сам понимаешь, я заинтересованное лицо.
– Зачем тебе туда ехать?
– Придется сказать речь. Поблагодарить их от лица треста.
– Но ты уже получил Общеамериканский птичий заповедник. Почему бы просто не забить на них?
– Потому что у Лалиты есть новый большой проект, который касается проблемы перенаселения, и нужно сохранять хорошие отношения с боссом. Мы ведь собираемся потратить его деньги.
– У меня такое ощущение, что лучше тебе оттуда свалить, – сказал Джоуи.
Он явно не испытывал энтузиазма, и Уолтер возненавидел себя за то, что предстает перед сыном таким слабым и жалким. Словно желая еще усугубить это ощущение, он спросил, не знает ли Джоуи, как дела у сестры.
– Я с ней говорил, – ответил тот, не вынимая рук из карманов и не отрывая глаз от пола. – Она на тебя злится.
– Я отправил ей штук двадцать сообщений!
– Можешь не стараться. Сомневаюсь, что она их прослушивает. В любом случае люди не слушают все сообщения подряд – просто смотрят, кто звонил.
– Ты сказал Джессике, что у этой истории две стороны?
Джоуи пожал плечами:
– Не знаю… их действительно две?
– Да! Твоя мать дурно поступила со мной. Мне очень больно!
– Честно говоря, я не то чтобы хочу подробностей, – признался Джоуи. – Она уже все рассказала. И мне неохота думать, на чьей я стороне.
– Когда ты с ней говорил?
– На прошлой неделе.
Значит, Джоуи знал, что именно сделал Ричард – что́ Уолтер позволил сделать своему лучшему другу, рок-звезде. Теперь он окончательно пал в глазах сына.