Довольно долго — примерно полчаса — он сидел, держа в руках телефон, в то время как за окном небо теряло краски в преддверии дождя. Ступор был столь сильным и продолжительным, что, когда его палец набрал номер Конни, это произошло почти без участия воли. Гудки вернули его к жизни.
— Привет! — сказала она самым обычным жизнерадостным голосом, и он осознал, что скучал по его звуку.
— Ты где?
— У себя в комнате.
— Как у вас там?
— Не знаю. Все серое. Здесь даже снег был утром. Уже зима.
— Да. У тебя все в порядке?
— У меня? — Казалось, вопрос ее удивил. — Да. Я скучаю по тебе каждую минуту, но к этому я привыкла.
— Извини, что не звонил так долго.
— Ничего страшного. Я люблю с тобой болтать, но нам ведь надо приучиться к дисциплине. Я как раз вожусь с заявлением в Инвер-Хиллс. И еще я записалась на сдачу CAT[74] в декабре, как ты хотел.
— Я этого хотел?
— Ну, если осенью, как ты сказал, я пойду учиться, мне нужно сдать экзамен. Я купила себе книжку, чтобы готовиться. Собираюсь заниматься по три часа в день.
— То есть у тебя все в порядке.
— Да! Как твои дела?
Джоуи тщетно пытался сложить в уме рассказ Кэрол о Конни с ясным и бодрым звучанием ее голоса.
— Вчера вечером говорил с твоей мамой, — сказал он.
— Я знаю. Она сказала.
— Она сказала, что ждет ребенка.
— Да, благословенное счастье войдет в нашу семью. Видимо, у нее будут близнецы.
— Правда?
— Не знаю. У меня предчувствие, что все сложится особенно мерзким образом.
— Вообще-то разговор был довольно странным.
— Я с ней уже поговорила, — сказала Конни. — Она тебе больше не будет звонить. Если позвонит, дай мне знать, и я разберусь.
— Она сказала, что у тебя страшная депрессия, — выпалил Джоуи.
Последовала внезапная пауза, черная дыра, в какую одна Конни умела превращать тишину.
— Она сказала, что ты целыми днями спишь и ничего не ешь, — продолжил он. — Она очень за тебя переживает.
— У меня была небольшая апатия, — сказала Конни после очередной паузы. — Но Кэрол это не касается. И мне уже лучше.
— Может, тебе антидепрессантов попить или что-нибудь в этом роде?
— Нет. Мне уже лучше.
— Ну, тогда порядок, — сказал Джоуи, почему-то чувствуя, что никаким порядком тут и не пахнет, что будь она подавленной, вялой и прилипчивой, у него появился бы путь к бегству.
— Ты с кем-нибудь спал? — спросила Конни. — Я думала, ты поэтому не звонишь.
— Нет! Нет, что ты. Ни разу.
— Я не против. Я хотела тебе сказать в прошлый раз. Ты же мужчина, у тебя есть потребности. Я не жду, что ты будешь монахом. Это же всего лишь секс.
— Ну, к тебе это тоже относится, — сказал он с благодарностью, чувствуя, что перед ним открывается еще одна лазейка.
— Не относится, — сказала Конни. — Меня никто не видит так, как ты. Я для мужчин невидимка.
— Не верю.
— Это так. Я иногда пытаюсь быть на работе милой или даже заигрывать. Но меня как будто не замечают. Вообще-то мне плевать. Я хочу только тебя, и, видимо, это чувствуется.
— Я тоже тебя хочу, — неожиданно пробормотал он вопреки руководству по безопасности, которое он для себя разработал.
— Я знаю, — сказала она. — Но у вас все по-другому. Поэтому чувствуй себя свободным.
— На самом деле я часто дрочу.
— Да, я тоже. Часами. Иногда я целыми днями только этим и занимаюсь. Может, Кэрол поэтому решила, что я в депрессии.
— Может, ты и правда в депрессии?
— Нет, мне просто нравится кончать. Думаю о тебе и кончаю. Представляю тебя и кончаю еще сильнее, а потом еще.
Очень быстро разговор перешел в секс по телефону, которого у них не было с самых давних пор, когда они прятались ото всех и шептались по телефону, сидя у себя в спальнях. Теперь это было куда интереснее, потому что они научились друг с другом разговаривать. Это было потрясающе, как будто они занимались сексом впервые.
— Облизать бы сейчас твои пальцы, — сказала Конни, когда они оба кончили.
— Облизываю вместо тебя, — сказал Джоуи.
— Хорошо. Оближи за меня. Вкусно?
— Да.
— Я прямо чувствую твой вкус.
— А я твой.
— Милый…
За этим последовал следующий виток, уже более нервозный, потому что у Джонатана скоро заканчивались занятия и он должен был вот-вот вернуться.
— Любимый, — сказала Конни. — О, любимый, любимый, любимый…
Кончая во второй раз, Джоуи представил себя Конни лежащей в ее спальне на Барьер-стрит, ее выгнутая спина была его спиной, ее маленькие груди — его грудями. Они лежали, синхронно дыша в телефонные трубки. Вчера вечером он ошибся, сказав Кэрол, что это она, а не он несет ответственность за состояние Конни. Теперь он всем телом чувствовал, что они сделали друг друга тем, чем были сейчас.
— Твоя мать хочет, чтобы я приехал на День благодарения, — сказал он после паузы.
— Это не обязательно. Мы же договорились, что попробуем подождать девять месяцев.
— Она целый скандал устроила.
— Она по-другому не может. Она же скандалистка. Я с ней поговорила, такое больше не повторится.
— То есть тебе все равно?
— Ты же знаешь, чего я хочу. День благодарения к этому отношения не имеет.
Он питал надежду по двум парадоксальным образом противоположным причинам, что Конни тоже будет умолять его приехать на праздники. Ему хотелось, с одной стороны, спать с ней и видеть ее, с другой — найти повод придраться, чтобы они могли порвать. Вместо этого она своим спокойствием засаживала в него крючок, от которого он наполовину избавился за последние недели. Засаживала его еще глубже.
— Мне пора заканчивать, — сказал он. — Джонатан сейчас придет.
— Ладно, — сказала Конни, и они попрощались. Их разговор настолько не соответствовал опасениям Джоуи, что теперь он даже не мог вспомнить, в чем они состояли. Он встал с постели, словно проскальзывая в дырочку в ткани реальности: сердце его колотилось, все плыло перед глазами. Под взглядами Тупака и Натали Портман он принялся мерить комнату шагами. Ему всегда нравилась Конни. Всегда. И почему же теперь, в самый неподходящий момент, его как будто в первый раз охватило чувство к ней? Как получилось так, что после многих лет секса с ней, нежности и заботы его только сейчас начало засасывать в густые пески привязанности? Почему именно сейчас возникла эта пугающе естественная связь между ними?
Это было неправильно, неправильно, и он чувствовал эту неправильность. Чтобы прийти в себя, он решил посмотреть фотографии Дженны и уселся за компьютер. К счастью, Джонатан появился прежде, чем он успел открыть первую.
— Друг мой, мой еврейский брат, — сказал он, падая на кровать, точно подстреленный. — Ну что?
— Ничего. — Джоуи торопливо свернул программу просмотра изображений.
— Слушай, что тут так хлоркой воняет? Ты в бассейне был, что ли?
В этот момент Джоуи чуть не рассказал ему всю историю их с Конни отношений. Но туманный мир, где их личности таинственным образом перемешивались, в присутствии другого мужчины стал бледнеть и испаряться.
— Понятия не имею, о чем ты, — сказал он, улыбаясь.
— Ради бога, открой окно. Ты мне, конечно, нравишься, но к такому я пока не готов.
После этого Джоуи распахнул окна. На следующий день он снова позвонил Конни, через два дня — еще раз. Доводы против слишком частых звонков были благополучно забыты, и он с радостью предался телефонному сексу взамен одинокой мастурбации в библиотеке — занятия, теперь казавшегося убогим и постыдным. Ему удалось себя убедить, что разговоры исключительно о сексе, лишенные обычной болтовни и обмена новостями, укладывались в рамки строгого эмбарго на чрезмерное количество общения. Тем временем на смену октябрю пришел ноябрь, дни стали короче, и, слушая, как Конни перечисляет все, что у них было, и все, чего бы ей хотелось сделать в будущем, Джоуи вдруг осознал, что их связь стала глубже и, реальнее. Это было странно, учитывая, что они собирались расстаться. Но задним числом ему казалось, что тогда, в Сент-Поле, молчание Конни словно бы создало защитный барьер вокруг них двоих, давая им право, как говорят политики, отрицать вину на основании незнания последствий. Обнаружить теперь, что секс для нее был таким же языком, что она могла говорить на этом языке, было словно вдруг осознать ее реальность. Теперь они не могли считать себя безъязыкими животными, бессмысленно следующими своим инстинктам. Слова как будто делали все вокруг менее безопасным, слова не знали пределов, и именно слова создали их общий мир. В один из дней Конни сказала, что ее возбужденный клитор достиг восьми дюймов в длину, и она нежно погрузила его в отверстие на его пенисе до самого основания. Потом понукаемый ею Джоуи описал гладкую нежность ее какашек, которые падали из ее ануса ему в рот и — это ведь были только слова — на вкус напоминали восхитительный темный шоколад. Пока звучал ее возбуждающий голос, он ничего не стыдился. Он проскальзывал в их мир — через дырочку в ткани — три, четыре или даже пять раз в неделю, а потом возвращался, закрывал окна и спускался в столовую или гостиную и без особых усилий изображал поверхностное дружелюбие, как того требовала студенческая жизнь.
Как сказала Конни, это был всего лишь секс. Ее разрешение пользоваться его радостями весьма занимало мысли Джоуи, пока они ехали с Джонатаном к нему на День благодарения. Они сидели в «лендкрузере», который Джонатан получил в подарок к окончанию школы и парковал за пределами кампуса, открыто не повинуясь правилу, которое запрещало первокурсникам иметь автомобили. Из книг и фильмов Джоуи сделал вывод, что, когда студентам давали свободу на День благодарения, последствия могли быть непредсказуемыми. Осенью он старался не задавать Джонатану вопросов о его сестре, решив, что ничего не выиграет, преждевременно возбудив его подозрения. Но, упомянув ее по дороге в Нову, Джоуи понял, что все его усилия пошли прахом. Джонатан понимающе на него посмотрел и ответил: