— Это и правда интересно, — подтвердил Джоуи, хотя, как правило, его тошнило от елейности, с которой старики пытались угадать потребительские предпочтения молодежи.
— Что еще вы планируете? Интересует ли вас бизнес, как и всех остальных в наше время?
— Интересует. Я планирую специализироваться на экономике.
— Замечательно. Нет ничего дурного в том, чтобы хотеть зарабатывать деньги. Мне не пришлось зарабатывать самому, хотя я неплохо справился с тем, что мне досталось. Я весьма обязан своему прапрадеду, который приехал из Цинциннати с пустыми карманами. В этой стране ему дали возможность и свободу реализовать свои способности. Поэтому я и решил, что моя цель — прославлять свободу и позаботиться о том, чтобы следующий век в Америке был столь же благословенным. Зарабатывать деньги неплохо, совсем неплохо. Но в жизни должно быть нечто большее. Вы должны выбрать, на чью сторону встать, и сражаться за эту сторону.
— Разумеется, — сказал Джоуи.
— Если вам интересно было бы поработать на страну, в нашем институте этим летом могут быть неплохие вакансии. После 11 сентября у нас повысился приток средств. Очень приятно. Если вы к этому склонны, попробуйте к нам устроиться.
— Обязательно, — сказал Джоуи. Он казался самому себе одним из юных собеседников Сократа, чья роль в их диалогах от страницы к странице сводилась к разнообразным вариациям на тему «Да, безусловно» и «Вне всякого сомнения».
— Это здорово, — сказал он. — Я обязательно попробую.
Слишком сильно ударив, Джонатан нечаянно загнал биток в лузу, тем самым лишившись всех набранных в этой игре очков.
— Черт! — воскликнул он и повторил: — Черт побери!
Он швырнул свой кий на стол. Последовала неловкая пауза.
— Когда набираешь много очков, надо играть осторожнее, — сказал его отец.
— Я знаю, папа. Знаю. Я играл осторожно. Просто меня отвлек ваш разговор.
— Джоуи, твоя очередь.
Почему неудача друга заставила его улыбнуться? Он ощущал восхитительную свободу, потому что ему не надо было подобным образом общаться с собственным отцом. С каждой секундой его удача словно бы возвращалась к нему. Ради Джонатана он порадовался, что налажал при следующем ударе.
Но Джонатан все равно разозлился. После того как его отец, одержав две победы, ушел наверх, он принялся, уже не в шутку, называть Джоуи пидорасом и наконец заявил, что ему не хочется ехать с Дженной в Нью-Йорк.
— Почему? — в ужасе спросил Джоуи.
— Не знаю. Просто не хочется.
— Будет круто. Можно пойти к башням-близнецам и посмотреть, как там.
— Там все перекрыто. Ничего не увидишь.
— Можно пойти посмотреть, где снимают «Сегодня».[75]
— На хрена? Это просто окно.
— Слушай, это же Нью-Йорк. Поехали.
— Так езжай с Дженной. Ты же этого хочешь, нет? Отправляйся с моей сестрой на Манхэттен, а потом иди на работу к моему отцу. А моя мать любит ездить на лошадях. Может, и ты с ней поездишь?
Единственным недостатком везения Джоуи были те моменты, когда ему везло за чей-то счет. Никогда не испытывая зависти, он не переносил ее проявления в других. В старших классах ему не раз приходилось рвать дружбу с ребятами, которых не устраивало, что у него так много других друзей. Ему хотелось сказать: черт возьми, да вырасти ты наконец. Дружбу с Джонатаном, однако, было невозможно прервать, во всяком случае — до конца учебного года, и хотя Джоуи взбесило его нытье, он понимал, как это нелегко — быть сыном.
— Ладно, — сказал он. — Давай останемся тут. Покажешь мне Вашингтон.
Джонатан пожал плечами.
— Правда, давай потусим в Вашингтоне.
— Ты его победил, — сказал Джонатан, поразмыслив. — Вся эта херня насчет лжи во спасение… Ты его переспорил, а потом начал лыбиться, как последний ублюдочный подлиза.
— Но ты-то сам молчал, — сказал Джоуи.
— Я это уже проходил.
— Тогда зачем это мне?
— Потому что еще не проходил. Потому что не заслужил права отказываться. Ты вообще ни хрена не заслужил.
— Сказал мальчик на «лендкрузере».
— Не хочу об этом говорить. Пойду почитаю.
— Ладно.
— Я поеду с тобой в Нью-Йорк. Можешь спать с моей сестрой, мне плевать. Вы друг друга стоите.
— В смысле?
— Потом поймешь.
— Слушай, давай просто будем друзьями, ладно? Необязательно ехать в Нью-Йорк.
— Нет, мы поедем, — сказал Джонатан. — К сожалению, мне правда не хочется вести кабриолет.
В своей пропахшей индейкой спальне Джоуи обнаружил на тумбочке стопку книг — Эли Визель,[76] Хаим Поток,[77] «Исход»,[78] «История евреев» — и записку от отца Джонатана:
Небольшой вводный курс. Можешь оставить себе или отдать кому-нибудь.
Говард.
Перебирая книги, Джоуи ощутил явную нехватку заинтересованности и почтение к заинтересованным людям и вновь разозлился на мать. Ее неуважение к религии показалось ему очередным выпячиванием себя: ее постоянное коперническое желание быть солнцем, вокруг которого бы вращалось все вокруг. Перед тем как заснуть, он позвонил в справочную и выяснил номер Эбигейл Эмерсон.
На следующее утро, пока Джонатан спал, Джоуи позвонил Эбигейл, представился ее племянником и сообщил, что собирается в Нью-Йорк. В ответ его тетушка странно закудахтала и спросила, умеет ли он обращаться с вантузом.
— В смысле?
— То, что уходит вниз, не всегда там остается, — изрекла Эбигейл. — Прямо как я, если переборщу с бренди.
Далее она поведала ему о перепадах высот и старинных трубах в Гринвич-Виллидж, своих увлекательных планах на выходные, плюсах и минусах квартир на первом этаже и о «массе удовольствия», когда возвращаешься домой в полночь Дня благодарения и обнаруживаешь соседские фекалии, плавающие по ванной и выброшенные на берега кухонной раковины.
— Прелэстно, прелэстно! — воскликнула она. — Отличное начало ужасных выходных!
— Я просто думал, что мы можем повидаться, — сказал Джоуи. Он сам уже не был в этом уверен, но его тетушка внезапно отреагировала, словно до этого ей просто надо было слить свое негодование.
— Видела ваши с сестрой фотографии, — сказала она. — Прелэстные снимки и совершенно прелэстный дом! Думаю, что узнаю тебя при встрече.
— Ага.
— К сожалению, у меня дома сейчас не так уютно. И немного ароматно. Но, если хочешь, можем встретиться в моем любимом кафе, и нас обслужит самый голубой официант в Виллидж — по совместительству мой лучший друг. Это будет прелэстно. Расскажу тебе про нас с твоей матерью все, что она от тебя скрывает.
Это звучало заманчиво, и они договорились о встрече.
Дженна взяла с собой в Нью-Йорк старую школьную подругу Бетани, которая не поражала красотой только рядом с Дженной. Они уселись сзади, и Джоуи не только не видел Дженну, но и не слышал, о чем они говорят, оглушенный непрерывным скулежом «Слим Шэйди»[79] в динамиках и пением Джонатана. Сношения между передними и задними сиденьями ограничивались замечаниями Дженны по поводу манеры езды брата. Словно обратив свою враждебность к Джоуи на дорогу, Джонатан гнал со скоростью восемьдесят миль в час и осыпал проклятиями менее агрессивных водителей; казалось, ему приятно вести себя по-свински.
— Спасибо, что не убил, — сказала Дженна, когда внедорожник остановился в явно дорогом гараже делового района Манхэттена и музыка наконец стихла.
Путешествие скоро обернулось полнейшим разочарованием. Парень Дженны, Ник, вместе с двумя другими стажерами с Уолл-стрит, также пребывающими в отъезде, занимал захламленную неотремонтированную квартиру на 54-й улице. Джоуи хотелось погулять по городу, а еще сильнее — не показаться Дженне малолетним любителем Эминема, но в гостиной обнаружились огромный плазменный телевизор и приставка последней модели, и Джонатан настоял на том, чтобы немедленно насладиться этими благами.
— Увидимся, ребятки, — сказала Дженна, и они с Бетани ушли встречаться с остальными друзьями. Три часа спустя, когда Джоуи предложил прогуляться, пока не стемнеет, Джонатан предложил ему не быть пидором.
— Да что с тобой? — спросил Джоуи.
— А с тобой что? Надо было идти с Дженной, если хочешь заниматься всякой бабьей фигней!
Предложение заниматься «бабьей фигней» звучало вполне заманчиво. Он любил женщин, ему не хватало их общества и манеры говорить, он скучал по Конни.
— Ты же сам сказал, что хочешь по магазинам.
— Что, мои штанишки недостаточно обтягивают попку?
— Можно было бы поужинать.
— Да, в каком-нибудь романтическом уголке для двоих.
— А нью-йоркская пицца? Тут же лучшая пицца в мире!
— Не здесь, а в Нью-Хэйвене.
— Ладно, давай сходим в магазин и накупим чего-нибудь вкусного. Умираю с голоду.
— Холодильник — там.
— Пошел ты на хрен со своим холодильником! Я ухожу.
— Ага, вали.
— Ты будешь дома?
— Да, милый.
С комком в горле, чуть ли не плача, как девчонка, Джоуи ушел в ночь. Поведение Джонатана его жутко разочаровало. Внезапно он остро почувствовал собственную зрелость, и, шатаясь по вечерним толпам на Пятой авеню, он прикидывал, как бы продемонстрировать эту зрелость Дженне. Он купил на тележке две польские сосиски и протиснулся в еще более плотную толпу в центре Рокфеллера, где принялся разглядывать катающихся на коньках, огромную рождественскую ель с погашенными лампочками и пляшущие огни прожекторов на башне Эн-би-си. Ну нравилась ему всякая бабья фигня, ну и что? Это же не делало его рохлей. Просто из-за этого он был ужасно одинок. Наблюдая за конькобежцами, он вдруг заскучал по дому и позвонил Конни. Она как раз была занята на работе, и он успел сказать только, что скучает по ней, описать, где сейчас находиться, и заверить, что очень хотел бы показать ей все это.