Царство бытия, в котором есть материальная телесность, т. е. деятельности отталкивания, создающие непроницаемые объемы, предполагает враждебные отношения между членами его; большинство благ, связанных с материальным телом, могут находиться лишь в исключительном обладании одного какого либо индивидуума и даже потребляются и истребляются им; отсюда неизбежна жестокая борьба за существование. Такое царство мира можно назвать душевно-материальным царством или царством вражды. Но есть и другая более высокая область мира, образуемая индивидуумами, которые, осуществляя идею Божию, проникнуты совершенной любовью к Богу и всем тварям Его. Проявления таких индивидуумов в пространстве не имеют характера эгоистических отталкиваний, создающих непроницаемое бытие; поэтому тела их свободны от той исключительности и многих из тех ограничений, которые характерны для материальных тел. Назовем такой более высокий тип тела духоносным телом или телом, преображенным, имея в виду христианское учение о Преображении. В таком царстве бытия нет борьбы за существование, нет деления на мое и твое; все блага, которыми живут члены этого царства, абсолютны, неделимы, удовлетворяют одинаково всех и каждого, вроде того, как некоторое подобие этого типа блага мы находим и в нашем царстве бытия, когда много лиц вместе наслаждаются восприятием прекрасного музыкального произведения. Такое царство бытия можно назвать Царством Духа, или Царством Божиим[39]
Центральное место в этом учении о мире занимают субстанциальные деятели, наделенные творческими силами для проявления в действиях во времени и в пространстве. Умозрение, исследующее такого деятеля, и наблюдение наше над своим я, ближайшим к каждому из нас образцом такого существа, показывает, что никакой предмет, находящийся вне субстанциального деятеля, не может вторгнутся в сферу его индивидуальности и породит перемену в нем: всякая перемена в субстанциальном деятеле, напр. в человеческом я, есть его собственное действие, собственное проявление; многие из этих проявлений возникают, как будет показано ниже, на основе общения с внешним миром, однако, так что предметы и события внешнего мира служат только поводом для проявления деятеля, но само это свое проявление, его содержание, характер деятель создает из собственных недр своих, собственной творческой силой своей. Таким образом, рассматривая совокупность условий, необходимых для возникновения событий, мы резко разграничиваем среди этих условий причины и поводы. Причиной, в точном смысле слова, мы называем только сверхвременного субстанциального деятеля и творческую силу его, посредством которой он созидает, порождает, вводит в состав реального бытия событие. Все остальные условия, хотя они тоже необходимы для возникновения события, мы называем лишь поводами, потому что онтологическая функция их при порождении события и спайка их с возникающим событием глубоко отлична от функций и спайки деятеля с его действием.
Деятель и его действие неразрывно связаны, и эта связь выражается в сознании действования, переживании активности, созерцая которое можно непосредственно установить, какой деятель порождает действие; в этой связи есть нечто вроде сплошности; наоборот, поводы, по которым возникает действие, всегда находятся на некотором расстоянии от него, всегда есть некоторый разрыв сплошности в отношении между действием и поводами к нему. Это разграничение выражается в тонких оттенках переживания, примеры которых можно найти, напр. при рассмотрении влияния воспоминаний о прошлом на настоящее. Все эти черты динамистической причинности пренебрежительно отброшены позитивистами, кантианцами различных толков и др. Для позитивистов причинная связь есть только правильная последовательность событий во времени, для кантианцев это есть порядок событий, определенный категорией мышления. Но как бы то ни было, и те, и другие или совсем не замечают или неправильно истолковывают онтологически-динамическую сторону причинности под влиянием ложных предпосылок, приводящих их к убеждению, что метафизика, как наука, невозможна, так как человек не способен познать подлинное бытие (бытие, как оно существует, независимо от знания о нем). Отбрасывая динамическую сторону причинной связи, позитивисты и кантианцы сосредоточивают внимание только на той ее стороне, о которой можно сказать, что она есть вид порядка, и именно вид законосообразной связи (единообразие природы). Из сложного состава причинности они отвлекают лишь то, что необходимо для возможности абстрактных наук о природе, таких, как физика, химия и т.п., задающихся целью открыть законы природы. С точки зрения такого абстрактного рассмотрения, ищущего для каждого события только той совокупности условий, при которых оно неизбежно наступает, подразделение условий на причины и поводы, действительно не представляет существенного интереса, однако ограниченность такой точки зрения обнаруживается, как только мы выйдем за пределы этих наук, и займемся хотя бы основами теории этих же самых наук, именно логикой и гносеологией. Тогда при разработке, напр. теории индукции тотчас же обнаружится, что индуктивные умозаключения были бы невозможны, если бы не было доступной наблюдению динамической стороны причинной связи: в самом деле, тогда все события всего мира примыкали бы друг к другу лишь внешне, как сосуществующие или следующие друг за другом, и не было бы возможности извлечь из этого океана равнодушных друг к другу элементов такие ограниченные отрезки бытия, ядром которых служит ценная (для умозаключения) структурная связь, так что суждения о них могут сыграть роль посылок, и анализ их может привести к индуктивному выводу.[40]
Еще менее возможно обойтись без учета динамической стороны причинности в такой науке, как этика; на современном уровне развития ее, выяснилось, что она должна быть преимущественно конкретной этикой, т. е. не ограничиваться лишь общими отвлеченными нормами поведения, но выяснить индивидуальное, неповторимое и незаменимое своеобразие выполнения каждой личностью ее идеального назначения. Для исследования этих вопросов необходимо иметь перед своим умственным взором все строение волевого акта, все факторы его; при этом наибольший интерес представляет для конкретной этики та творческая сторона поступка, благодаря которой он может быть ярко запечатлен индивидуальным характером и не подпадать шаблону того или другого закона природы. Такова именно динамическая сторона причинности; благодаря ей именно вовсе не необходимо, чтобы причинная связь была законосообразной, она может быть индивидуальной причинностью; в самом деле, где есть порождение деятелем действия, там есть причинная связь; в это понятие причинной связи не входит признак шаблонной повторимости порождения, и фактически нередко творческий акт по самому смыслу своему есть нечто индивидуальное, неповторимое.[41]
2. Свобода человека от внешнего мира
На основе изложенных основных понятий конкретного идеал-реализма приступим к учению о свободе воли. Шаг за шагом, постепенно мы будем выяснять, от чего, т. е. от каких условий свободен человек, и, развив сполна учение об отрицательной свободе, придем в конце книги к понятию положительной свободы человека. Покажем прежде всего, каким образом можно понять свободу человека от внешнего мира.
Положим, два лица гуляя в лесу, замечают надвигающееся грозовое облако со сверкающими молниями и слышат отдаленные раскаты грома; один из них, робкий, хочет вернуться домой, а другой, смелый и любящий красоты природы, идет на обрыв над рекой, чтобы полюбоваться величественным явлением природы. Нельзя ни представить себе, ни помыслить, чтобы грозовое облако и т. п. предметы внешнего мира могли хозяйничать в душе человека и произвести в ней такие переживания, как робкое желание укрыться или смелое стремление насладиться прекрасным зрелищем. Эти хотения суть проявления самих двух человеческих я, они вырастают из робкого характера одного и развитого эстетического вкуса другого, а туча служит лишь поводом, по которому они проявляют свою природу, свою собственную силу действования.
Мне скажут, что таковы поступки человека; они действительно обусловлены характером самого человека, но восприятие тучи, сознаваемый и опознаваемый образ ее произведен в душе человека причинным воздействием на его органы чувств световых лучей, отброшенных тучей, и воздушных волн грома. Однако и с этим замечанием я не соглашусь, и такое насильственное внедрение внешнего мира в душевную жизнь человека было бы тяжким нарушением его свободы.
Прошу читателя обратить внимание на то, что в теории знания (гносеологии) я являюсь сторонником направления, называемого мной интуитивизмом. Согласно интуитивизму, восприятие тучи есть не порождение в моей душе только образа ее (копии), а вступление в кругозор моего сознания самой тучи в подлиннике и опознание ее мной. Это возможно лишь постольку, поскольку я направляю на тучу свое внимание, поскольку я удостаиваю ее быть предметом моего наблюдения и направляю на нее, кроме внимания, еще ряд других психических интенциональных актов (сопоставление, различение, припоминание, обсуждение и т. п.), необходимых для опознания ее. Сосредоточение моего внимания есть проявление моей собственной духовной силы, оно осуществляется сообразно моим интересам, потребностям, наклонностям, и никакие процессы внешнего мира неспособны произвести моего внимания: они могут быть только поводами, подстрекающими мое я к акту внимания, но не причинами, создающими этот акт. Световые лучи, воздушные волны и т. п. воздействия от предметов внешнего мира на органы чувств вызывают физиологические изменения в моих нервных центрах (зрительном, слуховом и т. п.), и те из них, которые обусловлены предметами, имеющими значение для моей психо-физической индивидуальности, как это обнаружилось в течение эволюции моей и моих предков, преимущественно служат поводом для меня обратить внимание (не на внутренние изменения в моей нервной системе) а на самый предмет внешнего мира, задевший мое тело, и начать наблюдать его.